Огнев махнул рукой.
— Вот Павел Прохорович на звон выбрался. Его тоже в поле буран закружил…
— Проходите, разболокайтесь. Милости просим. — Домна Потаповна поклонилась гостю. — Сейчас самоварчик согрею.
Никита Родионович сиял со стены двустволку и патронташ.
— Побегу за огороды, стрельбой знак подам. Может, пальбу услышат…
Вере казалось, что со всей степи ветер содрал снежный покров и тяжёлым валом катит по бесконечным полям. Ещё секунда, и эта лавина сомнёт их всех, как былинки, вырванные с корнем. Девушки теснее прижимались одна к другой и уже не тормошили Васю, не приставали с разговорами. Он шёл молча, время от времени останавливался и сосредоточенно подставлял ветру то одну, то другую щёку, будто это могло ответить на тревожные вопросы: где они находятся? Не сбились ли с пути? Выйдут ли к жилью?..
Под ногами было всё то же ровное поле. И ни одной берёзки, ни кустика не встретилось им. Может, они кружатся по какой-нибудь большой полосе?.. Может, только для успокоения охотник сказал, что ему знаком каждый метр этой бескрайней равнины? Потому и молчит, что сам не знает — куда завёл.
Но вот Вася предупредил:
— Осторожнее. Сейчас спустимся в подгорье.
И девушки почувствовали — начинается склон, который приведёт их в долину.
А спустя полчаса охотник так же по-домашнему просто объявил:
— Подходим, куда надо.
Все закричали от радости. Вера попросила:
— Тихо, девчонки! Слышите? Шумит! Бор шумит — нас встречает!
— Нам — направо, — сказал Вася, и все гурьбой пошли возле бора. Но вскоре попали в такой мягкий сугроб, что даже высокая Лиза утонула по пояс.
Протоптав тропу, охотник привёл девушек к избушке, взял веник, связанный из мелкой полынки, и стал обметать Веру, оказавшуюся ближе всех к нему. К тонкому запаху свежего снега примешался приятный аромат полынки.
— Домом пахнет!.. У нас в сенях всегда такие веники… — Вера ловко выхватила веник и, смеясь, начала быстро-быстро обметать парню спину. — Да на тебе ничего и нет… — Повернулась к подругам, — Кто на очереди?..
Охотник распахнул дверь и, войдя в избушку, в углу на полочке нащупал спички; засветив маленькую лампу без стекла, с одной нижней частью горелки, поставил на стол; ружьё и добычу повесил на большой деревянный крюк, вбитый в стену.
Девушки вошли в жильё. Осмотрелись. Слева — высокая деревянная кровать, справа — русская печь, впереди, на широкой лавке — опрокинутый котёл, возле него — деревянные чашки, потемневшие от времени.
— Ого, чай пить будем! — Вера хлопнула в ладоши. — Правильно, хозяин?
Вася уже гремел заслонкой. Откинув её, он поджёг спичкой сухую бересту под заботливо приготовленными дровами, потом повернулся к Вере, чтобы ответить ей, но, встретившись с задорным взглядом её открытых, голубых, как весеннее небо, глаз, всё позабыл. Стоял и смотрел. Над её высоким лбом колыхалась выбившаяся из-под шали тонкая прядь удивительно светлых волос, влажных от таявшего снега. Отблески трепетного пламени согрели её лицо, и без того раскалённое румянцем. Парню стало жарко, точно летом в солнечный день, и он смахнул с головы капюшон и шапку.
Видя, что ответа не дождаться, Вера шутливо крикнула ему в ухо:
— Чай, говорю, пить, хозяин, будем?
Улыбнувшись, Вася бросился к стене, схватил зайца и положил на шесток:
— Варить будем!.. И чай вскипятим. У нас есть другой котёл.
Взглянув на светлосерую шубку огромного русака, Вера всплеснула руками:
— Батюшки мои!.. Да ты «культурного» зайца ухлопал!..
— Нынче разрешили стрелять.
— Давно пора. Я ещё, помню, в третьем классе училась, когда их привезли к нам в клетках. Для расплода. Вся деревня сбежалась смотреть — какие бывают «культурные» зайцы. Вывезли их в поле, выпустили, а они ночью — к огородам.
— У нас — тоже. Зимой даже под крыльцо прятались. Да, да. Я сам выгонял. Провожу за огород и махну рукой: «Живи, серый!..»
— А у нас — не под крыльцо, — хуже, — продолжала Вера, — зимой забрался к папе в колхозный сад и молодые яблоньки посек…
Разговаривая с парнем, Вера отмечала: на подбородке у него ямочка; глаза серые, по-птичьи зоркие; на правой щеке — мелкие синие брызги. «Это от пороха… — догадалась она. — Оплошал при зарядке патронов…» Ей хотелось подробно расспросить, как это случилось, но она постеснялась. «Хорошо, что глаз не задело…»
В избушке стало тепло. Девушки сняли шали и повесили на верёвку, протянутую перед печью, а стёганки и полушубки бросили на кровать; гребёнками расчёсывали волосы. Вера тронула длинные светлые косы, ребром ладони ударила по концам, чтобы они распушились, и закинула за спину.
Глядя на неё, Вася вспомнил, как мать говорила сестрёнке Оле: «Коса — девичья краса».
«А чья же она? — задумался он. — Про сад разговаривает, садоводом отца называет… Неужели самого Дорогина дочка?..»
Девушка повернулась в его сторону, и он, смутившись, быстро вышел. Под сараем наощупь набрал дров и прямо через сугроб побрёл к двери. Той порой Вера выбежала с котлом в руках — зачерпнуть снега. Вася не заметил её и толкнул плечом. От неожиданности выронил дрова. Девушка захохотала:
— Ночью ходит-бродит домовой!.. Ничего, не расстраивайся, я помогу домовому…
Она склонилась над сугробом. Ветер перекинул косы и хлестнул ими парня по лицу. Он увидел, что девушка не одета, и стал оттеснять её к двери.
— В такую падеру — без шубы?! Враз прохватит!..
— Не продует. Привычная…
— Раз я — домовой, надо слушаться! Домовым не перечат.
— Вон ты какой! А я хочу тебе помочь, — упорствовала девушка и кидала поленья парню на руки. — Неси.
Вслед за ним она вбежала в избушку, поставила к пылающим дровам котёл, полный снега, а сама села на скамью перед печью и протянула к теплу красные, мокрые пальцы. Спохватившись, она подвинулась:
— Садись, Домовой, грейся… — Взглянула на парня и рассмеялась. — А может под шесток полезешь?..
— Ничего, тут не тесно…
Вася сел рядом, коснулся плечом её плеча. Она с ним одинакового роста…
Снег в котле быстро таял, и в избушке пахло весной.
— Люблю берёзовые дрова! — встрепенулась Вера. — Горят весело, жарко: огонь как солнышко!..
— У нас дома всегда — берёзовые, — сказал Вася. — В тайге рубим, по реке сплавляем…
Заметив на подоконнике большое, как брюква, ребристое яблоко с мутнокрасным, будто размытым румянцем, Тася взяла его и, подбежав к звеньевой, повертела перед её глазами: в саду живём! Вера выхватила яблоко; покачивая на ладони, усмехнулась:
— Шаропай? Про него говорят: велика Федора да дура! Вроде твёрдой деревяшки. И кислее его ничего нет.
— А вот неправда! Зимой и Шаропай хорош! — Вася достал из деревянных ножен острый охотничий нож, разрезал, вернее раздробил яблоко на несколько частей. — Пробуйте!
Девушки грызли мёрзлое яблоко и. подзадоривая Веру, наперебой хвалили. Она шаловливо морщилась, а когда проглотила последнюю крошку, сдалась:
— Есть можно. Ещё бы столько да полстолька и четверть столька. Давайте искать!
Яблок в избушке больше не было, но поиски дали новую находку: из-под лавки Вера достала коричневую лесную губу, из тех, что растут на трухлявых пнях. Волнистая! С белым узором!
— Девчонки, посмотрите! Какая красивая! Домой бы такую! Подаришь? — Подождала, пока парень кивнул головой. — Люблю разговаривать со щедрыми.
Вася начал свежевать зайца. Он подвесил его к деревянному крюку и, держа нож тремя пальцами (указательного и среднего на правой руке у него не было), бережливо снимал шкурку. Вера, взяв лампу, подошла посветить.
«Давно потерял пальцы, — подумала она. — Уже наловчился работать тремя…»
Пока девушки за её спиной балагурили и оглушительно хохотали, Вера вполголоса разговаривала с парнем:
— На наше счастье ты сегодня отправился на охоту.
— Я пришёл берёзу сеять, да ветер помешал.
— Берёзу?! — Вера посмотрела широко раскрытыми глазами. — Зимой сеять?!
— Да, по снегу… Хочу вырастить саженцы для защитных лесных полос.
— Вот интересно! Никогда не слышала про такую посевную… — И вдруг у неё вырвался беспокойный вопрос. — А тебя домашние не потеряют?
— Нет… Мама привыкла к моим отлучкам.
— Ма-ма… — беззвучно повторила Вера, а потом сказала вслух. — Отцы, наверно, тревожатся меньше…
— Может быть…
Они разрезали тушку зайца на мелкие части и положили в котёл. Вера залила мясо водой, посолила и поставила в печь. Тем временем подружки умолкли. Лиза прохаживалась, прихрамывая, и вздыхала. Гутя подтолкнула её к печи:
— Погрейся, а то у тебя все слова смёрзлись — молчишь.
Лизу усадили перед шестком. Подруги сели по обе стороны и обнялись. Им было хорошо в этой тёплой избушке, хорошо оттого, что о них заботился молодой охотник, и они позабыли об усталости и о том, что дома тревожатся родные. Катя запела высоким чистым голосом:
Я любила воду пить,
Любила по воду ходить…
Подруги отозвались:
Мимо дома милого
Ходьба моя любимая.
И все посмотрели на Веру. Та, качнув головой, поспешила ответить песней:
Много звёздочек на небе.
Но одна светлее всех…
Голос дрогнул. В душе она упрекнула себя — зачем, зачем необдуманно запела эту частушку? Лучше бы другую. Но подруги дружно подхватили, и Вера, вскинув голову, продолжала петь:
Много мальчиков на свете,
Но один милее всех.
Катя, наверно ради забавы, громко выкрикнула;
А Семён милее всех!
Вера шлёпнула её по плечу. Катя, смеясь, сказала:
— Я могу и другое… Что твоей душеньке угодно… И запела:
В поле рожь, в поле рожь