Но в то же время замирало сердце: «А вдруг кто-нибудь напишет Сене?..» И Вера не знала, как поведёт себя через минуту.
На трибуну вышел Неустроев, всё в том же скучнозелёном френче; длинно и монотонно говорил о людях, чей труд отмечен наградами.
Вася не вслушивался в его слова, — ждал перерыва. Он придержит Веру за руку, и они отстанут от девушек, выйдут в другую дверь. Или снова сядут на свои места. Никто не будет приставать с разговором, не будет поблизости ничьих ушей… И Вася скажет, что… Ну, любит её… Извёлся по ней. И что к Трофиму Тимофеевичу, как полагается, приедут сваты.
В речи Неустроева были не только похвалы, но и упрёки. Один из них пробудил Васю от раздумья.
— У нас, в нашем хлебородном крае, на нашей чернозёмной земле, — нудно тянул Неустроев, — находятся такие агрономы, которые планируют высокие урожаи в конце пятилетки. А нам хлеб нужен сегодня. Вот есть, например, Шаров…
— Зря он так… — возмущённо прошептал Вася. — Наш Павел Прохорович заботится…
— Мы слыхали: вилами на воде пишет! — перебила Лиза. — А вот наш-то Забалуев всё может! Без всяких там лишних слов. Правду ведь я говорю-то? — спросила у подруг.
Промолчав, Вера шевельнула плечами; опустила глаза, бережно разгладила на коленях голубое с серебристым отливом платье.
И Вася примолк.
Ордена вручал председатель крайисполкома. Вот он пожал руку Дорогину. Вот пригласил на сцену Лизу…
Вера хлопала в ладоши. А лицо у неё опять было такое же растерянное и холодное, как на улице, в первую минуту нежданной встречи. Она приподнялась и закинула косу за спину.
— Ты какая-то… не та, — чуть слышно прошептал Вася. — То ли недовольна…
— Нет, почему же… Спасибо, что приехал… отца поздравить! — Вера поправила рукав платья. — А я просто немножко задумалась… о тёплой стороне. Мне писали… и читала где-то, будто в Ялте совсем не бывает снега. Ты не знаешь?
— В Ялте?.. Она мне ни к чему.
— Там сады разводить легко.
— А здесь тебе…? Не по сердцу стало, что ли?
— На юге пожить интересно…
«Наверно, тот сманивает… — подумал Вася. — А о моём письме она — ни слова…»
Ему стало душно. Он запустил два пальца за воротник и потянул в сторону. Нитки затрещали. Опять обнажилась шея.
— Домовой рассупонился! — прыснула Гутя в кулак.
И Вера не удержалась от усмешки.
На счастье в это время вернулась Лиза с красной коробочкой в руках, и о Васе забыли.
Вера поднялась навстречу, помогла прикрепить орден к борту пиджачка и расцеловала подругу.
Вася пожал Лизе руку. А сам думал только об одном — скорее бы всё кончилось.
Вот вручена последняя медаль. На трибуну поднялся Трофим Тимофеевич, провёл рукой по бороде и заговорил:
— Честь для нашего края большая. А для меня, однако, ещё не заработанная. Я так понимаю: на эту честь надо отвечать не словами, а делами. У меня самые главные дела — впереди…
В перерыве Васе хотелось пожать руку старику, но к нему, окружённому знакомыми и незнакомыми людьми, невозможно было пробиться.
Теперь оставалось только получить пальто. Но где же номерок? Вася шарил по карманам. В одном из них — карточка. Та самая. Верина. Может, вернуться и отдать?.. Нет. Ни за что. И никогда…
После концерта Дорогин и девушки столпились у выхода из театра, собираясь пойти в столовую. Вера сказала отцу, что его ждут к обеду знакомые, у которых она живёт на квартире.
— Лучше вместе, — возразил Трофим Тимофеевич и, посмотрев вокруг, встревожился — А где же Василий?
— У своей дочери спросите, — язвительно молвила Лиза. — Шептались долгонько, а разговор-то, видно, не поладился.
— Вот те раз!.. Домой уехал, что ли?
Вера покраснела, досадуя на себя.
Глава девятнадцатая
Прошёл год. Наступила весна. Сад расцвёл на редкость дружно: на всех стланцах одновременно с ранетками раскрылись розоватые бутоны. Ветерок не осмеливался колыхнуть ни одного лепестка, и казалось, что вся толща воздуха — до самого небосвода — была настоена на цветах, аромату которых предстояло в осеннюю пору возродиться в яблоках.
Юрка и Егорка опять появились в саду. Всё необходимое для искусственного опыления они приготовили сами, даже бирки покрасили белилами, чтобы лучше сохранялись карандашные надписи. И разговаривали ребята теперь по-иному: не расспрашивали о мелочах, а, наоборот, подсказывали Вере:
— Дядя Трофим делал вот так…
— Правильно, ребята, — соглашалась девушка. — Я забыла…
И не удивительно, что она о многом забывала, — столько хлопот и забот неожиданно свалилось на её голову! Сердце болело от тревог за судьбу отца…
Несчастье случилось в бурное половодье. Ночью возле села, на крутом повороте реки, уткнувшись в берега и свирепо тесня одна другую, остановились ледяные громадины. На них ожесточённо двинулась бесконечная лавина, зашумела, заскрежетала, полезла вверх. Дробились крепкие льдины. Мелкие обломки вода громоздила всё выше и выше, большие — ставила на ребро. Они погружались до каменистого дна, превращаясь в крепкие устои. К утру на месте затора поднялся широкий вал ледяной плотины, сквозь которую просачивались кое-где лишь небольшие струйки. Взбешённая река вспучилась, заклокотала и, швыряясь пеной, хлынула в долину. Мутные потоки разлились по саду, лёд стал угрожать защитной полосе. Ещё немного, и он срежет, собьёт шеренги тополей, прорвётся в сад и в кварталах ранеток начнёт подсекать яблоню за яблоней, а стланцы раздавит, сотрёт подчистую… Такого бедствия ещё не бывало. Его никто не ждал. Никто не готовился к борьбе с невиданным паводком, грозившим уничтожить всё, что создано людьми в прибрежной полосе, и закидать вязким илом. К счастью, в саду оказался кряжевой лес, заготовленный для постройки омшаника. Отец с Алексеичем запрягли коня в передки от телеги, начали вывозить брёвна за тополевую защиту и прикручивать толстой проволокой к деревьям.
Вместе с группой колхозников Вера примчалась в сад. У отца уже были полные сапоги ледяной воды, ватник — мокрый. Но старик, встревоженный и разгорячённый, казалось, не замечал этого. Он дышал широко открытым ртом глубоко и шумно. Над его взопревшими волосами клубился пар.
— Папа! — всполошилась Вера. — Иди в избу. Переоденься.
— Для согрева хвати стаканчик, — настойчиво посоветовал Забалуев. — Я там поставил бутылку на твой стол.
Отец не отзывался.
— С тобой тут недолго и до беды! — закричал Сергей Макарович. — Ещё оборвёшься в реку. Без тебя отстоим колхозное добро. Уходи!
— Не могу. Не брошу… Вон опять льдины лезут на берег!
— Скоро откатятся! Огнев — на телефоне. В город звонит. Вот-вот приспеет подмога.
Колхозники баграми отталкивали льдины. То и дело слышались призывы:
— Ещё толкнём!.. Ещё раз — дружно!..
Вера боялась оставить старика, но Сергей Макарович потребовал, чтобы она возила брёвна, и она подчинилась. Подъезжая с бревном, всякий раз отыскивала отца. Он стоял на кряжах, прикреплённых к тополям, и, помогая отталкивать льдины, командовал уже хриповатым голосом:
Навались, ребята! Раз! Посильнее — раз! Пошла в реку… — Махал рукой, провожая льдину. — Пошла, пошла…
Примчавшись в сад, Огнев порадовал его защитников: из города едут подрывники! С минуты на минуту будут на заторе. Всё разнесут в крошки! Но пока что надо держаться.
Вера надеялась — отец послушается Огнева и уйдёт в избу, но на старика не действовали никакие уговоры. Вооружённый багром, он первым бросался навстречу очередной льдине.
А вода бурлила, всё выше и выше заливая сад. Бесчисленные льдины, которым становилось тесно на широкой реке, угрожающе напирали на тополя. Теперь уже приходилось прикручивать по второму ряду защитных брёвен. Но поможет ли это? Через какой-нибудь час затор сгрудится здесь. Тогда всё погибнет, и отец не переживёт беды…
Как он сорвался с верхнего бревна в воду, Вера не видела. Если бы находилась тут — от испуга упала бы с коня. Ей рассказали позднее: «Судороги скорчили всего…» Но отец нашёл в себе силы ухватиться за бревно. Забалуев спрыгнул в воду и, едва удерживаясь на широко расставленных, как столбы, крепких ногах, подхватил его.
Когда Вера приехала туда верхом на коне, ведя на буксире очередное бревно, Забалуев и Огнев уже перенесли отца за бревенчатую защиту. Лицо его посинело, губы застыли, с бороды стекала вода.
Вера вскрикнула. У неё перехватило дыхание, помутилось в глазах. Чтобы не упасть, она вцепилась в гриву коня.
— Подвинься! — толкнул её Забалуев в колено.
— Ой, ой, горе!.. — стонала она, приходя в себя. — Что… что с папой?
— Подвинься, говорю! — повторил Забалуев. — Живо!.. И замолкни!..
— Всё пройдёт, — успокаивал Огнев. — В тепле судороги отступятся…
Отцу помогли взобраться на коня. Вера, сидя позади, поддерживала за плечи. Так они добрались до избы. Там, усадив старика на стул, Сергей Макарович подал ему полстакана водки.
— Пей! От неё кровь разогреется!
Стекло зазвенело о зубы. Пустой стакан выскользнул из рук, упал на пол и разбился.
— Отойди за печку, девка! — распорядился Забалуев. — Сейчас его водкой всего разотру. И укрою потеплее.
На Сергея Макаровича можно было положиться. Уж если он сказал — сделает всё, что в его силах. Себя не пожалеет, а человека спасёт.
Но у отца сердце слабое. Вдруг оно?..
Выскочив из дома, Вера остановилась на крыльце, запрокинула голову. Слёзы, горькие слёзы застилали глаза, текли по щекам. Леденящая дрожь, нарастая, сотрясала её.
Где-то возле села один за другим раздались взрывы, сопровождаемые громким хрустом. Забалуев тоже выбежал на крыльцо и, рубанув воздух ребром ладони, потребовал:
— А ну ещё!.. Да покрепче!..
Кивнул головой на дверь:
— Теперь иди в избу. Тебе тоже надо погреться, хоть и молодая. Там в стакане есть для тебя…
Не дослушав его, Вера бросилась к отцу. Он уже спал, укутанный одеялом и тулупом.
Дыхание было жёстким до хрипоты. На щеках пробивался тяжёлый, кирпичного цвета, румянец. На лбу одна за другой появлялись крупные капли пота.