— Я выбрал золотистый. К твоим волосам как раз! И самый дорогой! Наши офицеры даже отговаривали: моих денег жалели. А я для тебя — всё!
Подъехали к райвоенкомату. Пока Семён был занят там, Вера думала о платье. Отрез дорогой — надо отдать сшить в городе. Можно даже сейчас. Ателье мод недалеко… Но она остановила себя: «Зачем же так сразу? Он подумает, что у меня все заботы — о нарядах…»
Стуча каблуками, Семён спускался с крыльца на тротуар.
— Можно ехать дальше.
— В райком?
— В загс.
— А ну тебя!.. Я спрашиваю серьёзно. Мне показалось, что ты решил сегодня везде встать на учёт.
У неё, Веры, нынче год особенный: недавно её приняли в партию! Сёма уже был в дороге, и она не успела написать ему об этом. А скоро её пригласят на бюро райкома. Она уже сейчас волнуется. Ведь будут утверждать её вступление! Конечно, зададут вопросы… Интересно, о чём спрашивали его? Волновался ли он?.. Но Вера не успела спросить.
— Торопишь ты меня. Очень торопишь. — Семён, откинув голову, рассмеялся; блеснули его широкие крепкие зубы. — Жаль, что не во всём!
Он сел на своё место, слева от Веры, и прижался плечом к её плечу. Она, не отвечая на его слова, подалась немного вперёд и ослабила вожжи. Конь побежал лёгкой рысью, и колёса застучали о булыжник мостовой.
— Я почему-то думала, что ты давно вступил в партию, — сказала Вера.
— А ты что, парторгом работаешь! — усмехнулся Семён. — Сразу принялась за анкетные данные!
— Если бы ты меня спросил — я ответила бы прямо.
Семён схватил её левую руку и крепко стиснул.
— Ой, больно!.. — Высвободив побелевшие пальцы, девушка потрясла ими. — Медвежьи шутки!..
На душе у неё было муторно. Опять показалось, что спутник — незнакомый, неизвестный ей человек, и с ним боязно.
За углом виднелся четырёхэтажный новый, ещё не оштукатуренный дом с кирпичными колоннами.
— Это наш институт! Снаружи здание пока что неказистое, но внутри очень…
— А главный «Гастроном» на старом месте?
— «Гастроном»? — у Веры осекся голос. — Да… на прежнем, через дорогу.
— Поворачивай туда.
Но Вера остановила коня у подъезда института, бросила вожжи Семёну и выпрыгнула из ходка.
— Мне нужно узнать о сессии заочников, — кинула через плечо и, не оглядываясь, пошла к двери.
— Ты недолго?
— Постараюсь не утомлять ожиданием.
Она, действительно, не заставила себя ждать, вернулась через каких-нибудь пять минут; принимая вожжи, процедила сквозь зубы:
— Теперь можешь идти в свой «Гастроном».
Семён ушёл. Вера сидела, задумчиво опустив голову.
На улице было шумно. Справа, мягко сигналя, проносились «Победы» и «Москвичи»; грохотали грузовики, забрызганные грязью полевых дорог. Слева двумя потоками двигались пешеходы. Вера не прислушивалась к шуму и гомону улицы. Он доносился до неё, как бы приглушённый сном.
Но вот над всем этим всплеснулся голос, искрящийся нечаянной радостью:
— Верочка!
Очнувшись от раздумья, она вскинула голову.
— Ой!.. Кого я вижу!..
В трёх шагах от неё стоял Бабкин. Это было так неожиданно, что у Веры перехватило дыхание. И дикий буран, и ласковая теплота в садовой избушке, и задорная вихревая пляска, и добродушное прозвище — Домовой, и забавный посев берёзки — всё всплыло в памяти, будто случилось вчера.
Вася с простёртыми руками метнулся к ней, но вдруг застыл на месте, и радость в его глазах сменилась растерянностью обознавшегося человека.
Вера, выронив вожжи, тоже застыла с приподнятыми руками. Что он молчит? Хоть бы ещё одно слово… Она заговорит сама. Во время последней встречи ушёл, не простившись. Тайком. Обиделся на неё. Она тогда сболтнула что-то лишнее. И, наоборот, не сказала того, что было нужно. Скажет сейчас. А что?.. Ну, чего он застыл?..
— Ты понимаешь… — проронила Вера и замолчала. Ей было больно и стыдно, а отчего — сама не знала.
Справа, как внезапный гром, от которого вздрагивает сердце, раздался гулкий голос Семёна:
— Вот сколько накупил! Красота!
У Васи побелело лицо.
Садясь в ходок, Семён, громоздкий и неповоротливый, потеснил девушку. Она, вздрогнув, отодвинулась от него.
Бабкин искал её взгляда.
— Значит, всё? Разлука без печали?!
— А ты… ты кто такой? — рявкнул Семён, подаваясь к нему широкой грудью. — Откуда выпал?
— Из тех мест… — Вспомнив о девушке, Вася удержался от солёного словца. — Тебя не спросился! И не собираюсь…
— Сосунок!.. Ей, — Забалуев кивнул на Веру, — кем доводишься?
— Много будешь знать, скоро сдохнешь!
— Ну ты! Морду расквашу!..
— Руки коротки!
— Гнида беспалая! Кукиш показать и то нечем, а лезешь в драку. Да я тебя…
Завидев взмахнутые кулаки и почувствовав, что вожжи ослаблены, «Буян» рванулся с места крупной рысью. От неожиданности Семён стукнулся позвоночником о стенку черёмухового коробка.
— Сдурела, что ли?!. Погнала коня…
Девушка не слышала слов; повернувшись, смотрела на тротуар, но уже не могла отыскать Василия среди пешеходов.
— Чёрт знает!.. — ворчал Семён. — Этого не хватало!..
Вожжи скатились на мостовую, попали под колесо.
Конь остановился. Девушка выпрыгнула раньше парня и, приподняв колесо, высвободила их. Семён ещё больше разозлился. Когда снова сели в тележку, спросил вызывающе:
— Что это за нахал? — Вера молчала, и он повысил голос. — Что, говорю, за недоносок подлетал?
— Во-первых, не подлетал, — вспыхнула Вера, — во- вторых… Не смей так о нём!
— А кто же всё-таки?
— Тебя не касается.
— Вон что!.. А я при разлуке упреждал: ревнивый! Не запомнила?
— Ещё бы не запомнить!..
— А таишься от меня.
— Рада бы утаить, да… нечего. Нечего! Останавливался один знакомый. Садовод. Василий Бабкин… Хватит?
— Познакомила бы и меня со… знакомым. А то чудно как-то… — Разворчавшись, Семён не мог остановиться. — Сразу написала бы про всё в письме. Прямо и честно. Дескать, есть ухажёр.
— Да писать-то было не о чем, — У Веры дрожали губы, и она говорила отрывисто. — Совсем не о чем. Тебя ждала… Столько лет. И вот… дождалась.
Семён одной рукой обнял её и потрепал по плечу.
— Я ведь так. Пошутил…
Резким движением девушка высвободила плечо…
Хотелось поскорее вернуться домой, и Вера погоняла коня вожжами.
Семён постепенно успокоился. Он готов всё забыть, коли беспалый не был в женихах.
Чтобы развлечь девушку, Семён громко рассказывал о покупках: селёдка жирнущая! колбаса трёх сортов! консервы из осетра! А для неё — всякие сладости, самые дорогие!
Порывшись в одном из свёртков, он достал конфетку.
— Вот какие! Называются «Белочка». Держи!
— Не люблю конфет.
— Раньше не отказывалась.
— А сейчас не хочу.
Семён сунул конфетку Вере в карман жакета.
— За городом съешь. А не то — скормлю. Я — такой!
Он опять заговорил о загсе. Вера ответила:
— Я же сказала: без папы нельзя… Когда он приедет с курорта, я — на сессию заочников.
— Вот обрадовала! Из-за твоих сессий и пожениться будет некогда!
Семён надеялся — балагурство развеселит. Но Вера промолчала. Боязнь и обида возрастали, и она опять не знала, как поведёт себя через минуту.
Положив подсолнечник на колени, Семён щёлкал семечки. Губы у него стали чёрными.
— Тебе нашелушить?
— Спасибо. Не хочу пачкаться. И ты достань платок. Оботрись.
— Ишь, какая! Побрезговала? А я тебя всякую люблю! Хоть твоя шея запылилась, а я возьму и поцелую.
— Нет, нет…
Они выехали в поля. Вера смотрела на далёкие горы, окутанные синей дымкой. В молодости отец много раз ездил туда на охоту. И за кедровыми орехами. Рассказывал, как там хорошо! Однажды с ним поехала девушка… Её мама… Побывать бы там этой осенью.
— Ты почему обратно замолчала? — встревожился Семён.
Вера вздрогнула.
— Залюбовалась горами, — молвила сквозь зубы, затаивая думы.
— Невелика красота!
— Да? Карпаты живописнее? Я читала — восторгаются ими.
— Не знаю. Проходил, проезжал, а ничего такого не заметил. Лес да камни — вот и всё.
— Только?!
— А что ещё? Я говорю прямо: мне на горы наплевать, — от них одно неудобство…
Семён посетовал: до сих пор Вера ничего не рассказала о себе. Как жила? Что поделывала?
— Работала в поле. Говорят, не хуже других. А ты даже не спрашиваешь о колхозе.
— Успею наслушаться.
— На какую работу думаешь устроиться?
— У меня работа лёгкая! Культурная! — Семён шевельнул носком сапога коробку с аккордеоном. — Эта машинка нас прокормит!.. Правду говорю! За музыку я получал от командования благодарности! Меня в радиокомитет примут!
Вера опять перенесла взгляд на далёкие снежные вершины, вонзившиеся в бирюзовое небо. А Семёну хотелось, чтобы девушка смотрела только на него, и он шевельнул локтем.
— Но ежели тебе так хочется жить в деревне, могу поступить в клуб. Раньше я чуть-чуть пиликал, и то девчонки хвалили. Помнишь? А теперь все вальсы знаю! Краковяк, мазурку! И фокстроты могу — красота!
Впереди показались крайние избы. Залаяли собаки.
Семён настойчиво протянул руку за вожжами.
— Давай, хоть сейчас поменяемся местами.
— Чтобы люди видели — ты меня везёшь. Да?
— Нельзя же из-за пустяков спорить.
— И не надо.
Поравнявшись с воротами забалуевского дома, Вера остановила коня. Семён просил:
— Заезжай прямо к нам. Без всяких отговорок. И оставайся, как хозяйка. Жена!
— Ой, нет! Так сразу…
— Достану отрезы — любуйся!
— Некогда. И «Буян» голодный…
Выгрузив из ходка тяжёлый чемодан и коробку с аккордеоном, Семён ухватился за вожжи:
— Вечером приходи к нам на гулянку. А то рассержусь. Слышишь?
От крыльца спешила к воротам Матрёна Анисимовна, утирая слёзы обеими руками:
— Сыночек ненаглядный!.. Появилось ясно солнышко!..
Семён повернулся к матери.
Вера взмахнула освободившимися вожжами и погнала коня.