«Но… — перебил он сам себя, — вернёмся к нашим барашкам. Я ведь лечу на Землю, к людям. Так, по-моему? Оставим же загадки иным каким-нибудь отгадчикам. Автоматам и киберам управиться здесь — абсолютно плёвое дело, всё будет расти и цвести согласно программе, энергией обеспечат и без меня — так ведь? И всё, стало быть, чудненько будет…»
Сад слабо шевелился под ветром, поблёскивал летучей тенью. Было знойно, деревья стояли плотно, неразделимо, только кое-где вопросительно гнулся толстый сук, или кусочек ствола неподвижно глядел скорбною корой сквозь тесно сомкнутые листья. Яблони пропадали друг за другом, и пропасть горячего сизого воздуха отделяла от них высоко и пустынно стоящие клёны.
«А делаем всё очень просто, — Тим подошёл к воткнутой в землю лопате, — ракета у меня на ходу? На ходу! Вещей мне, собственно, и не надо никаких. Сегодня же вечером, нет… нет — завтра утречком… да!.. завтра утречком — и в добрый путь! А? Правильно я говорю? Правильно!»
Он шагал дальше, нагибаясь под яблонями, втыкая и выдёргивая прихваченную лопату и кивая собственным мыслям. Лопата звучно входила в плотную землю, рассекая листья одуванчиков и осота. «Только прорыхлить кое-где надо, да сучья пожечь у ангара… Хотя, прямо скажем, киберы и сами могли бы… Чего им делать-то ещё, лоботрясам!» — и он опять выдыхал из лёгких лишний воздух.
Лица его коснулась паутинка. Он смахнул её, моргнувши. Шелест усилился; вдали звучно зацокала, свистнула и пропала неизвестная птица, а по земле, поднимая и шевеля траву, полз черепахой кибер-ороситель. Он волочил тонкий оранжевый шланг и явственно сопел, и насекомые мелькали над ним, вспыхивая порою отчаянными искрами.
Восемь лет он, Тим, в одиночку, разговаривая с собой, с деревьями, с мухами и автоматами, торчал здесь. Очень немало, кажется! Но и сад был хорош! На заброшенной, дрянной и высохшей планете он вымахал за эти годы, как на земле не вырос бы и за пятьдесят! Естественно, скучать было некогда. Ха-ха!.. Это сейчас пустыня, увязнув в колючках и карагачах, в жёстких травах и акациях, не может дотянуться мёртвыми своими лапами до пограничных клёнов и только валит их листву ветром с каменных своих равнин, да слабыми пыльными вихрями бродит вдоль границы и мнёт пучки трав, и отступает. А поначалу было весело! Планета задавала перцу, сад был вынянчен — не шутки! Год не мог отоспаться. Но теперь-то сад прижился и вымахал. Теперь-то на этой планете есть сад! Теперь Тим свободен, ёлки-палки, кто б понимал, что это значит!
Весь день он провозился в саду. Жёг сучья на кострище у ангара, и пламя сновало по пеплу и углям, и дышало на него пустыней и ненавистью, и трещало сумрачно, и едко захлёстывало дымом. А за ангаром корявая и живописная акация кивала ему и мельчила бисерной листвой. Там, в акации, невидимые и жгучие, как огонь, пчёлы курились разреженным газом над жёлтыми горстками цветов, вздувшимися на многосложных сучьях и шипах.
Потом просто так бродил он от дерева к дереву, и киберы-садовники хладнокровно топали следом, рыхлили землю, где он указывал, а он временами отгонял их, бестолочей, и начинал сам работать, и всё не мог выдохнуть из себя лишний воздух.
Неявно и безмятежно поднялись от земли сумерки, над клёнами рассыпались стрижи, запетляли, завертелись в небе. И, пока было светло, Тим бродил по саду, дожидался, когда автоматы включат полив, и тщательно обходил упругие аккуратные паутины, тарелочками качающиеся между ветвей. На каждой сияли веерами жёлтые и розовые нити, и в середине каждой зрачком сидел паучок, золотой и неподвижный.
А ночью в саду было неспокойно. Шуршало вдоль стен; клонилась и перемещалась, теряясь, листва; чьи-то сигналы и возгласы переносились по саду мгновенно и пропадали… В траве под яблонями пробегал кто-то крохотный и мягкий, растерянно возвращался и убегал вновь. И только в сарае, в полной темноте, невозмутимо молчали киберы. Изредка только у крайнего в мёртвом стеклянном глазке проплывала микроскопическая зелёная искра, словно где-то далеко-далеко на ходу зажигалась спичка — и гасла не сразу.
Очень рано в ангаре пальнула и ахнула стартовая установка — на страшной высоте забурлил, ввинчиваясь в воздух, плотный след улетевшей ракеты, и долго стоял в спящем тёмно-голубом небе охрипший и взвинченный звук. Долго хлопали в ангаре секции и стойки, собираясь в свои гнёзда, как положено им было. Со сна изумлённый сад молчал, весь в тяжёлой, сияющей росе. Из-за карниза выпала и затанцевала в воздухе воробьиха, в стороне где-то раздалось многоколенное чириканье, с перебоями и вскриками. А когда солнце вышло и чуточку отогрело сад, в сарае открылась, крякнув привычно, дверь, и заковылял по тропинке кибер-мусорщик. Над ним нервно дёргались крохотные золотоглазые мушки, — и вдруг выскочил из куста крыжовника тяжёлый и круглый, как гиря, шмель и, пробасив требовательно, свалился за крышу сарая. И тогда пропали золотоглазые мушки, начал замедлять шаги свои кибер, всё неестественнее и ломаней становились перемещения его сложных ног, — и вот он упал, споткнувшись, и выставил подогнувшуюся ногу свою, и замер криво и странно на тропе. Успевшие выползти следом — остановились и замерли два поливальщика. Порыв ветра вывернул и стряхнул листву, и бросил, растрепав. Кривая серо-зелёная стрекоза метнулась по опустевшему саду и тоже исчезла, а на высокие клёны дохнуло огнём и ненавистью, и ещё раз дохнуло, и где-то далеко закрутились волчками, понеслись пыльные вихри, исчезая и сливаясь, и поднимаясь вновь.
1986