ь лаем его верная Дианка и ворчал на барина рассудительный Афанасий Алифанов, он же — Ермолай, в «Записках»? Леса тут и без того не густые. В рассказе «Хорь и Калиныч» Тургенев писал: «Кроме немногих ракит… да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь… В Орловской губернии последние леса… исчезнут лет через пять…» Что, очень хотелось угодить невеселому пророчеству классика? Нет, просто коровники хотели построить, сараи, дачи. Древесина подходящая.
Я выхожу из здания лесхоза. Меня приветливо провожают до крыльца.
Довольно пока. Перейдем с теневой стороны на солнечную аллею старинного парка, вдохнем чистого воздуха, благоговейно осмотримся. «Как вольно дышит грудь, как бодро движутся члены, как крепнет весь человек…»
Недавно отреставрированы «Флигель изгнанника», в котором писатель провел годы ссылки, фамильная церковь, где вскоре откроется экспозиция культуры, истории, быта Спасского-Лутовинова. Предстоит восстановить школу, ту самую, что 125 лет назад построил Иван Сергеевич для крестьянских детей, и в ней — еще одна мемориальная экспозиция. Реставраторы доведут до ума и другие объекты музея: баню, каретный сарай, часовню, погребок.
Вечереет. Тишина в усадьбе. Знаменитый письменный стол под зеленым сукном. Живые цветы в вазе на столике в большой гостиной. Слышно, как стучат часы-башня. Беседуем с директором музея, Николаем Павловичем Юдиным; он здесь четвертый год, прежде был председателем Мценского горисполкома.
— Спасское-Лутовиново отныне музей первой категории, — рассказывает директор. — Будут расширены штаты — до 118 человек, пригласим самых разных специалистов. Для них скоро начнется строительство жилья в селе. Нам нужны главный архитектор заповедника, научные сотрудники, экскурсоводы, художники-оформители, рабочие, смотрители… Организован специальный отдел паркового искусства и природных ландшафтов: Тургенев — певец русской природы, и важно воссоздать и сохранить исторический пейзаж и самой усадьбы, и ее округи. Пруды хотим восстановить.
Голос директора звучит ровно. А по лицу тени забот: шутка ли возглавить такое особенное хозяйство, опыта маловато, а ответственность… Я знаю о прудах. Прежде их было четыре — целый каскад: пруд Захара, Варнавицкий, Кузнечный, Большой Спасский. Остался один — Большой Спасский. «Пруд глубок и холоден», — замечал друг Тургенева, поэт Яков Полонский. Это от множества ключей, бьющих в его глубине. В детстве Тургенев ловил здесь карасей. Даже гольцы попадались. Нет ничего теперь.
Не так давно задумали почистить пруд: заросший, грязный, илу невпроворот. В прежние времена, в те самые, еще с карасями, являлись для этого степенные сосредоточенные люди, мастера-копачи. Но вспоминать их приемы и заветы было долго и нудно. Объединение «Орелмелиорация» откликнулось по-своему: бульдозер и скрепер — вот что надо.
Долго дрожали стволы столетних деревьев от грохота страшных машин.
Гусеницы утюжили дно, уплотняли тяжестью ил и так уплотнили, что ни один, даже самый проворный ключ не смог снова пробиться наверх и, смиренно булькая, ушел в глубины — на поиски более легких подземных путей.
Ключи, когда-то постоянно обновляющие воду в пруду, исчезли не только от этого. Вторая и значительная причина — массовая вырубка деревьев. Тут мы снова возвращаемся к Некрасову.
Если подъезжать к усадьбе со стороны железнодорожной станции Бастыево, то кажется, что лес стоит цел и невредим, как и 150 лет назад. А приблизишься, заглянешь за деревья — там, словно в трухлявом пне, — пустота. Это открытие опечалило Некрасова, в 1984 году вступившего в свою лесную должность. Он решил тогда: сберечь надо оставшиеся деревья.
Поначалу отношения с начальством в лесничестве и лесхозе (в их руках все окрестные урочища) складывались благополучно. У Александра Борисовича всякое дело ладилось — он ведь и слесарем был, и шофером, и трактористом, и сварщиком, даже монтажником-высотником. С тех гудящих на ветру высот потянуло его на лесные тропы, к реке поближе. А лес он знал и любил еще по забайкальской тайге, хотя не всегда тот ему платил тем же: однажды придавил Некрасова старый медведь-шатун, затхло дышал в ухо, кости на прочность пробовал. Затаился человек, замер надолго — как только терпения хватило. Тем и спасся. Похоже, все терпение он оставил в забайкальском лесу. Сегодня его чуть тронь — вспыхивает порохом. И то: дважды увольняли, дважды суд восстанавливал на работе.
Во время обхода в урочище Березовское обнаружил новый лесник более сорока спиленных берез. Оказалось, спилили их по указанию прямого начальства Некрасова — лесничего Н. Федоровской, ее заместителя Н. Изотовой, техника Н. Платоновой и мастера В. Савкиной.
«Зачем загубили деревья? Где распоряжение на порубку, наконец?» А в ответ: «Знай свое место!»
Место свое он знал: охранять лес. Даже от начальства.
Александр Борисович составил акт, в котором в графу «лесонарушители» вписал фамилии своих начальниц. Это было дерзостью необыкновенной. До сих пор ни один лесник (кто он — всего-то сторож!) не осмеливался перечить руководству: уж оно-то знает, как поступать. А тут: «Не позволю заповедный лес губить!» И помягче: «Товарищи, Тургенев же…» — «Трудно нам будет с тобой, Некрасов».
Лишь взвизгнет где пила, он рядом. «Бирюк», — прошипят за спиной начитанные браконьеры.
Дважды в вечерней чаще на него нападали какие-то пахнущие портвейном личности с тяжелыми кулаками. Но его кулаки оказывались чуть тяжелее. Однажды подозрительно низко над головой прожужжала дробь…
В урочище Галахово-2 услышал рев дизеля, и душа смутилась предчувствием большой беды. Единым махом продрался сквозь орешник, замер: прямо на него, схваченный тросом, валился огромный дуб. Надсадно гудел бульдозер.
— Стой! Не да-а-ам! — кричал в лицо промасленному мужику, выволакивая его из кабины.
— Во, бешеный, я, что ль, распорядился площадку под дачи готовить?..
— Дачи?!
Составленный акт передал на подпись в дирекцию музея (в пяти километрах всего от усадьбы корежил деревья бульдозер), оттуда — в лесхоз Волокитину. Инженер по охране и защите леса похвалил: молодец, дескать, должность свою справляешь, виновных оштрафуем. И потом — какие могут быть в заповеднике дачи? С этим лесник был согласен и ушел успокоенный.
Вскоре все повторилось. Но теперь бульдозерист протянул разрешение на выкорчевывание; подпись внизу — Н. Волокитин. Протянул и побежал не оглядываясь: бешеный лесник!
Инженер по охране и защите леса… Но стоило лишь слегка надавить исполкомовским чиновникам — и упали беззащитными вековые деревья вблизи тургеневской усадьбы. Стоило в трубке пророкотать начальственному баритону, и Николай Иванович, забыв, кто он тут есть, кажется, готов был, опережая указания, первым ударить топором по крепким стволам.
Пока Некрасов вместе с сотрудниками музея били тревогу, сноровистый бульдозерист успел повалить пятнадцать дубов. Комиссия из области остановила фыркающую соляркой машину, дико выглядевшую в тиши тургеневского заповедника.
А если б не остановила, если бы не было беспокойного лесника? Тогда возникло бы вопреки всем природоохранным нормам, вопреки законам совести, памяти еще одно садоводческое товарищество, последствия от деятельности которого вообразить нетрудно. Еще одно, потому что в нижней части оврага Кобылий Верх уже немало лет шумит, лопатит землю, собирает плоды садоводческое товарищество завода «Вторцветмет». Словно другого места для него найти было нельзя.
Мы — за сады и дачи для трудящихся. Но зачем врываться к Тургеневу, если вокруг в деревнях столько пустующих домов? Въезжайте, хозяйствуйте, сады разводите…
Чтобы лучше понять писателя, нужно побывать на его родине. И мы едем — Михайловское, Тарханы, Ясная Поляна, Овстуг, Шахматово… Но странное дело: в последнее время и наших энергичных хозяйственников все сильнее влечет к литературным местам. Почему? Не думают ли они, что особенный воздух, которым дышал гений, поможет им лучше выполнить напряженные планы? Иначе чем объяснить настойчивую привязанность, допустим, химической промышленности к мемориальным писательским заповедникам? Усадьба Толстого, Щелыково А. Н. Островского…
Скажите, если бы вам пообещали, что завалят страну, положим, превосходным стиральным порошком, яркими нелиняющими красителями, но при этом загубят Волгу, — что бы вы выбрали? То-то же.
Горьки яблоки из садов «Вторцветмета». В самый благодатный год горьки.
Лесника Некрасова вскоре уволили. За невыполнение плана. Якобы он метлы не связывал, дуги для лошадей не гнул или гнул плохо, шишек мало собрал (у него в обходе и елей-то почти нет). А тут еще история с саженцами… Привезли 16 тысяч елочек, свалили и уехали. Сохнут. Сажать деревца он не обязан, но с сердцем разве справишься? Обратился за помощью к юннатам; двадцать шесть дней проработали дети, засадили три с половиной гектара. От лесника не отходили — тот им о деревьях, о Тургеневе, о целебных травах. Привязались друг к другу «Бирюк» и школьники: летом ухаживали вместе за посадками, 90 дней провели в лесу. О деньгах, конечно, и не думали — не такие наши дети. И вдруг на имя руководителя кружка приходит перевод — на три рубля с мелочью. Лесник узнал, шум поднял: издевательство! И к начальству.
Короче, уволили. Потребовалось вмешательство газеты, Верховного суда РСФСР, чтобы его восстановить в должности. Но охота на него уже началась: через год снова уволили. И снова суд сказал свое слово.
Александра Борисовича Некрасова Мценскому лесхозу, лесничеству на руках бы носить — сложно найти человека, более преданного делу. Но одно из чудес нашей жизни: на всех углах кричим, что требуются дерзкие и талантливые, а рядом предпочитаем иметь покладистых и серых. А как же с принципом: «От каждого по способностям…»? Способные осаждают приемные инстанций, засыпают редакции письмами: уволили, затерли, не нужны мы… Посредственные же в почете «и вежливо жалят, как змеи в овсе…».
Жалят. За ремонт трактора Некрасову ни копейки не заплатили. Надули с оплатой за шишки. Не выдали положенную амуницию — рубашки, ботинки, шинель, пальто-плащ. Директор Мценского лесхоза Николай Васильевич Астафьев упрямо считает, что Некрасов лесник никудышный, даже, как дуб по-латыни, не знает.