На подоконнике появилась пестрая собачонка, спрыгнула на землю и со звонким лаем понеслась к машинам.
— Дружок! — крикнул Шаров. — Не узнал, подлец?!
Скрипнула дверь. Сутулясь, вышел Кузьма Грохотов. На его плечи был наброшен старый полушубок. Усы — белее снега. Одни глаза не поддавались старости — хранили в себе огоньки добродушной улыбки.
— Гостей-то сколько нагрянуло! Вот славно!
— Мы вроде разведчиков. Главные силы нагрянут через несколько дней. Только успевай встречать!
— Ну? Пора. Давно пора!
Перебивая друг друга, Шаров и Огнев рассказывали: два колхоза будут вместе достраивать гидростанцию! От государства получена ссуда. А строители большой ГЭС дают экскаваторы, самосвалы!.. И своих людей обещают! К осени все будет закончено. Оба поселка и Гляден получат свет. На полевых бригадах и фермах появятся электромоторы…
— Дождались весны!.. Да вы проходите в избу. Проходите, — суетился старик. — По такому случаю можно бы… Ежели не забыли захватить?..
— Не забыли, Кузьма Венедиктович! — улыбнулся Огнев, покручивая ус. — Порядок знаем!..
— Это от нас не уйдет, — остепенил их Шаров. — Дайте взглянуть на реку…
Все двинулись к берегу. Огнев многозначительно моргнул Грохотову:
— Есть еще одна причина… Павел Прохорович вроде именинника! Вчера…
— О-о! — загудел старик. — Это мы так не оставим! — Шутливо ткнул Шарова кулаком в бок. — Чего помалкиваешь-то?.. Сколь ни трудно было, а ты своего достиг!.. Люблю таких, у кого кремешок в характере!..
Дошли до Жерновки. Мутная, похожая на плохую брагу, вода плескалась у обрывистого, каменного берега.
— А я, Павел, тоже без дела не сидел. Вон гляди: сделал двери, сколотил рамы…
Грохотов кивнул на здание гидростанции, что надежно притулилась к высокой скале. Нижний этаж, который омывала вода, был железобетонным, верхний — из сосновых бревен. Шиферная крыша сливалась с серым гранитом Бабьего камешка. В оконных проемах белели новенькие рамы. Оставалось только застеклить да покрасить!
Шаров шутливо пожурил старика. Послали его сюда сторожить, а он — опять за ремесло!
— Знаешь, Павел, сосновая стружка больно хорошо пахнет! Не могу отвыкнуть…
Кузьма Венедиктович отправился готовить завтрак, а Шаров, Огнев и Бабкин, цепляясь за щели, взобрались на скалу. Оттуда были видны бор, поля и оба выселка. Вдали угадывалось устье Жерновки. Немного выше его на берегах большой реки раскинулись поселки строителей мощной гидростанции. Там, отхватив изрядную долю русла, всю зиму вбивали металлический шпунт в каменное дно. Теперь перемычка уже готова, но воду из нее еще не откачали. Фронт работы для экскаваторов в котловане откроется только через месяц. Вот на это-то время и обещали строители пригнать машины к Бабьему камешку…
— А нельзя ли плотину поднять повыше? — спросил Огнев. — Чтобы в Язевой лог напустить побольше воды…
— Там и так, я вам скажу, будет двухметровая глубина, — ответил Шаров.
— Вот порыбачим! — оживился Бабкин.
— Хариусы на зиму начнут скатываться в наше водохранилище. Простор для них! — Широким жестом руки Павел Прохорович как бы описал границы создаваемого ими водоема.
— Мы с Трофимом Тимофеевичем приедем! — сказал Василий. — Он любит удить хариусов.
— А вон там, — Шаров указал на полянку возле берега, — поставим колхозный дом отдыха. Двухэтажный. С большой верандой. Со ступеньками к воде. А тут — лодки. Рыбацкое угодье — лучшего не сыщешь! В бору — грибы, ягоды. Зимой — лыжные прогулки. На водохранилище — каток. С берега — ледяная горка. Кто любит — катайся на санках!.. — Повернулся к Огневу. — Давайте вместе строить. Будет у нас межколхозный дом отдыха!.. Договорились?.. Отлично!
Над печной трубой сторожки вился дымок. Пахло свиным салом, поджаренным на сковородке.
Из окна высунулась голова Грохотова.
— Мужики-и! — крикнул он и помахал рукой. — Слазьте! Жаркое остывает…
Огнев и Шаров тотчас же спустились со скалы. А Василий еще раз посмотрел на реку. Над нею летела стая журавлей. Курлыкая звонко и певуче, как бы трубя в серебряные трубы, птицы возвращались в родные просторы.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Радостная и в то же время тревожная догадка не первую неделю волновала Веру: кажется, затяжелела!
Платья стали тесными — это могло быть от возраста. Но появились странные прихоти: только что разжевала уголек! И это уже не случайно!.. Хоть бы теперь все обошлось благополучно…
Ей было от чего волноваться. Первая беременность в самом начале, когда она еще не успела испытать пробуждения материнского чувства, привела ее на операционный стол…
Теперь как будто все хорошо… Сегодня Вера наконец решилась сказать мужу о своей догадке. Он бережно обнял ее и спросил чуть слышным шепотом:
— Когда… будем ждать?
И она ответила тоже чуть слышно:
— Весной… Если благополучно…
Вдруг она откинула голову и, высвободив руки, прижала ладони к его щекам.
— Ты скажи… скажи… — заговорила горячо, всматриваясь в глаза мужа. — Ты хоть сколько-нибудь рад? Рад?
— Верочка! Как ты можешь еще спрашивать!.. — Василий принялся целовать жену. — Вот!.. Вот!..
Через ее плечо он взглянул на комод, где, позади семерки белых слонов, сидел розовый целлулоидный младенец с круглым, улыбающимся лицом, с пухлыми ручками и ножками. Он появился там на прошлой неделе.
— Откуда взялся? — спросил тогда Василий и осторожно, двумя пальцами пожал крошечную руку. — Здравствуй!
— Мамин подарок… — сказала Вера и почему-то покраснела. — Когда я была маленькая — шила на него платья.
— На такого голыша можно и матроску.
— Конечно… Он и на мальчишку похож…
Через несколько дней Василию довелось быть в городе. Вернувшись оттуда, он подал жене сверток с добрым десятком разноцветных погремушек и сказал:
— Хотел купить одетую куклу, но…
— Сразу и куклу, — улыбнулась Вера.
— …Подумал: вдруг ошибусь, — договорил Василий.
— Я знаю — тебе хочется ошибиться, — сказала Вера, вспомнив его слова о матроске для целлулоидного голыша.
— Нет, что ты… Мне все равно.
— Вот никак не поверю, чтобы тебе было все равно…
Однажды утром отец уехал на пленум краевого комитета защиты мира, а поздно вечером Бабкиных вызвали в сельсовет, к телефону. Звонила Векшина, сказала, что Трофиму Тимофеевичу предстоит поездка в Москву. Вера, чуть не взвизгнув, повернулась к мужу:
— Папу избрали на всесоюзную конференцию! Да, да! Вот послушай сам.
Василий принял телефонную трубку. Дарья Николаевна рассказала о составе делегации и добавила:
— Не хотелось бы, чтобы старик ехал один, без своих. Годы все же сказываются. Вот если бы Вера…
Конечно, Вера должна поехать с отцом! Так он и ответил в телефонную трубку, внимательный и заботливый Вася.
Он знал, что жена давно мечтала о такой поездке. И пока это ей вполне доступно.
Через год будет сложнее.
Нечаянная радость! Вера побывает в столице, посмотрит Кремль, сходит в Третьяковку, полюбуется станциями метро… Она увидит людей, известных всему свету, услышит их речи в защиту мира…
Дома сказала мужу:
— Ты ложись спать. Я одна все соберу в дорогу… Нет, нет, ты мне только будешь мешать. Ложись.
И он лег. А она всю ночь не сомкнула глаз. Чтобы не разбудить его, ходила на цыпочках. Думы о будущем привели ее к целлулоидному младенцу. Она сшила крошечную матроску, такие же маленькие брючки, одела голыша и усадила подальше, чтобы Вася не заметил до ее отъезда.
Утром Василий отвез Веру в город. Отец уже ждал ее на вокзале. Там были все делегаты. Председатель крайсовпрофа, провожая их, посоветовал Дорогину выступить на конференции с речью. Трофим Тимофеевич сказал:
— Не охотник я до выступлений… Но, как отец, потерявший на войне сына, я не могу молчать…
И Вера сказала: за дорогу надо набросать речь на бумаге, чтобы потом прочесть с трибуны. Но отец улыбнулся:
— Бумага сушит слова… Живому слову прямой путь — из сердца к людям…
За всю дорогу Вера больше ни разу не вспомнила об этом — голова была занята другими думами, время ушло на другие разговоры, затмившие все остальное.
Началось еще с той минуты, когда у перрона остановился курьерский поезд и Вера увидела в окнах вагонов смуглые улыбающиеся лица черноволосых, черноглазых обаятельных людей и всем сердцем почувствовала: «Наши добрые соседи! Друзья!».
Поезд шел через великую сибирскую равнину и на всех больших станциях пополнялся людьми доброй воли. Поезд мира! В нем ехали делегации Монголии, Кореи, Вьетнама и других стран Азии и Тихого океана. Все они следовали через Москву на Всемирный конгресс народов. И на Московской конференции будут выбирать на этот Конгресс делегатов от советских борцов за мир.
На второй день Вера уже стояла у окна, обнявшись с молодой кореянкой в золотистой шелковой кофте. Кореянка не знала ни одного русского слова, и они долго не могли найти путей для разговора. Вначале сообщили одна другой свои имена. Кореянку звали Хон Сук. В записной книжке Вера нарисовала реку с родным селом на высоком берегу, себя в саду за сбором яблок и показала рисунок. Хон Сук кивнула головой, взяла у нее книжку и на соседней странице изобразила развалины какого-то селения, людей, занятых на постройке дома. Войну удалось погасить, — помогли борцы за мир во всем мире. А еще не так давно… И Хон Сук нарисовала себя в костюме медицинской сестры за перевязкой раненого на поле боя. Вера показала портрет Анатолия. Кореянка тоже достала фотокарточку молодого воина, и Вера по жестам поняла, что это ее брат, повторивший в далекой южной стороне подвиг Александра Матросова.
Вот тогда-то они и обнялись, как сестры, и, чтобы сдержать слезы, несколько минут простояли с закрытыми глазами.
И в это время Вера почувствовала первое, такое горячее, такое энергичное и, как жизнь, непередаваемо-приятное движение ребенка. Она давно ждала этого мгновения, но тем не менее это случилось так неожиданно, что Вера вздрогнула и покачнулась. Хон Сук вовремя подхватила ее под руку и помогла удержаться на ногах. И сразу же после этого движения ребенка жизнь для Веры приобрела особый смысл, особое значение. Все теперь измерялось одним — хорошо ли будет на свете ему, ее малышу. Казалось, что отец на склоне лет для того и едет в Москву, чтобы его будущему внуку и всему юному поколению ласково светило мирное солнце.