— Доброе дело! — похвалил Андрей Гаврилович.
— Спор у нас вышел. С соседями из Глядена, — продолжал Шаров. — Скупые больно. Жалеют десять гектаров земли: дикий мятлик на ней растет. Самолучшая, говорят, трава для овечек.
— С одним человеком спор, — поправил его Огнев. — Только с одним Забалуевым.
— Если бы только… — покачал головой Шаров. — Заступник в райкоме у него нашелся.
Гости осмотрели лесопильный завод, побывали на мельнице, в скотных дворах и прошли на гидростанцию.
Андрей Гаврилович остановился на плотине. Когда-то тут был мостик. Он, председатель колхоза, ехал на покос и в этом переулке настиг девушек с корзинами в руках. С ними шла дочка учительницы — Валя. Он издалека узнал. ее по туго заплетенной русой косе, по легкой походке. Уступая дорогу, девушки врассыпную отбежали к плетням. Он придержал коня и, глянув на Валю, пригласил всех:
— Садитесь, подвезу…
Они взметнулись в телегу и защебетали, побалтывая ногами. Валя села на левый борт, спиной к нему.
Ему хотелось услышать ее голос, и он, обернувшись, спросил:
— За смородиной?
— За черной, — ответила за нее одна из подруг и, рассмеявшись, игриво предложила: — Много ягодок в лесу, если надо — принесу.
Соседка подтолкнула ее локтем:
— Не напрашивайся. Без тебя есть кому принести…
Валя опустила голову. Мочки ушей, едва видневшихся сквозь легкие завитки волос, стали красными, как земляника. Андрей почувствовал, что у него тоже горят щеки, и больше не оглядывался на девушку; взмахнул вожжами, поторапливая коня. Под колесами застучал неплотный настил моста, перекинутого через речку Жерновку…
Теперь тут — пруд, закованный в ледяную броню. По другую сторону плотины бурлит вода среди обледеневших камней. Как-то августовским вечером Андрей сидел там с Валей… Пахло сырым песком и листом смородины…
Захотелось спуститься поближе к воде, но не успел. Возвращаясь из здания гидростанции, подошел Шаров с гостями.
— Любуетесь? Вам тут, наверно, все знакомо?
— Да. Но тут почти все изменилось. Вернее, переделано людьми… — Желнин взглянул вдаль. — А вторая гидростанция будет там? Говорите, у Бабьего камешка? Что-то не помню. А нельзя ли туда проехать? Жаль, что нет дороги. В. таком случае покажите на карте…
Обратно шли медленно. Грохотов с Дорогиным — впереди. Волосы Трофима Тимофеевича походили на белую папаху. Старики тяжело передвигали ноги. Присмотревшись к ним, Желнин придержал Шарова:
— Постарела наша колхозная гвардия. У Дорогина— дочь дома, где-то есть сын. У Кузьмы Венедиктовича никого не осталось. Тяжело ему жить.
— Помогаем помаленьку.
— Поддерживайте.
— Старик гордый, с ним трудно сладить. Еле на ногах стоит, но работает… Надо что-то придумать… А если нам, к примеру, установить колхозную пенсию? — спросил Шаров и тут же начал развивать эту мысль. — Скажем, процентов сорок к средней выработке трудодней… Первому — Грохотову, как организатору колхоза.
— Идея, слов нет, хорошая. Даже очень хорошая. Но устав артели… — Желнин задумчиво свел брови. — Потребуется, знаете, поправка. А это не так-то просто… Сами понимаете, где он утвержден. Примерный!
Да, не так-то просто решать вопросы, выдвигаемые жизнью. Надо спрашивать самого «хозяина». А пойди-ка к нему, пробейся… На его, Желнина, памяти еще ни одному секретарю из соседних краев и областей не доводилось переступать порога того кабинета… А ведь эти старики будут ждать ответ. Первые колхозники! Они правы. Скоро повсюду начнут спрашивать колхозные пенсии…
— Продумайте все. Разработайте. И давайте нам… Если бюро одобрит, возбудим ходатайство, — сказал Желнин без особой уверенности, но потом подбадривающе тряхнул головой. — Как бы там ни было, а сердце велит. Я понимаю. И ваш опыт должен пойти на пользу…
К вечеру Татьяна Алексеевна поднялась; веселая и оживленная, угощала гостей ужином.
— Слушай, мать, мы договор подписали, — рассказывал Шаров жене, сидя за столом. — Соревнование между двумя колхозами. По всем отраслям.
— И ты, конечно, надеешься стать победителем?
— Есть такая думка. Пшеницы мы взялись вырастить… Да, да, вырастить! Раньше сеяли на авось — что уродится, на том и благодарение небу. Пора выращивать хлеб! Сколько надо, столько и собирать…
— Ну, размахнулся! — улыбнулась жена. — Слова у тебя гладко льются…
— Ничего, мать, увидишь! Вырастим для начала по двадцать центнеров! И соседям пожелаем того же. За это и выпьем…
А утром во время завтрака он объявил, что сейчас все поедут в город, в оперный театр, где сегодня дают Бородина.
— «Князь Игорь»?! Ну это же прелесть! — Татьяна, вскочив из-за стола, подбежала к мужу и поцеловала его в щеку. — Настоящий праздник! Сто лет не слышала этой оперы!.. А ты что же молчал до сих пор? Надо же платье приготовить. А билеты-то будут?
— Билеты, мать, уже куплены. Для всех!
— Для всего колхоза? — спросил Огнев. — Умно придумано!
— Приглашаем вас. Жаль, что нет Сергея Макаровича. И для него отложены билетики.
Огнев пошел к телефону: хотелось, чтобы Забалуев побыл с ними в театре. Ему полезно. Да и с Шаровым, может быть, скорее подружится.
Эта дружба казалась Огневу необходимой — ведь у колхоза «Новая семья» есть чему поучиться, и Шаров обещает помогать во всем. Вот и встретиться бы двум председателям да потолковать по-хорошему.
Дозвониться до Глядена было нелегко, но Никита Родионович упрямо крутил ручку старого аппарата и убеждал девушку на телефонной станции, что у него разговор сверхсрочный. Наконец ответил знакомый женский голос. Огнев обрадовался:
— Тетя Нюра! Говорю я, Огнев. Никита. Огнев. Да, да. Гощу в Луговатке. В Луговатке. Поняла? Поздравляю тебя с Новым годом! Хорошо мы встретили, хорошо! Товарищ Желнин здесь был. А сейчас мы едем в город, в театр. Ты скажи нашим: в город, мол, едут. К Сергею Макаровичу сбегай. Все передай. Говорил, мол, что надо бы приехать туда. Прямо в город. Быстренько. Ты поняла меня, тетя Нюра? Пусть запрягает Мальчика и мчится. В театр. В новый театр. Ждать будем там. Скажи — билеты для него есть. Дело задумано интересное и большое. Важное, говорю, дело! Беги скорее...
Когда он положил трубку, перед окнами уже стояло несколько пар лошадей, запряженных в кошевки и добротные сани. Кони нетерпеливо топтались на месте, сдерживаемые вожжами, и вскидывали головы. Весело позванивали бубенцы и колокольчики. Ветер играл лентами, вплетенными в гривы и челки.
— Снарядились, как на свадьбу! — рассмеялся Дорогин.
— Что ж, садитесь за жениха, — ответил шуткой Шаров и предложил ему место рядом с Марией Степановной.
Тетя Нюра, сельсоветская сторожиха, вбежав в дом Забалуевых, запыхавшаяся, встревоженная, присела на лавку и хлопнула руками по коленям:
— Ох! Сердце зашлось! — Перевела дух и спросила у хозяйки: — Сам-то давно ли спит?
В то утро Сергей Макарович провожал гостей. Все они после его медовухи, которую он, прибедняясь, называл сладеньким кваском, едва держались на ногах, разговаривали громко, затягивали свои любимые песни, но тут же забывали слова.
Васю Бабкина всю ночь душила тошнота. Парень отлеживался на крыльце и обморозил уши. А утром ему «для поправки» влили стакан «ерша», и он опять осовел. Его вынесли на руках, уложили в сани. На улице, против дома Дорогиных, парень приподнялся, сдернул шапку, хотел что-то крикнуть, но вывалился из саней. Встать не мог. При каждой попытке падал то на один, то на другой бок.
А пьяные гляденцы потешались:
— Ползком добирайся, браток!.. Носом снег паши!..
Сергей Макарович был доволен: хорошо употчевал!
И сам употчевался изрядно. Теперь в горнице похрапывал с таким лихим присвистом, что тетя Нюра высказала догадку:
— Знать, приснилось ему: коня погоняет! Сон-то в руку! Да, — подтвердила она. — В сельсовет по телефону названивали. Буди его, матушка, буди. Дело, говорят, самое екстренное. Пусть, говорят, в город едет.
Анисимовна бросилась в горницу, а тетя Нюра торопила ее:
— Скорей буди, матушка! Сама знаешь, Макарыч не любит опаздывать. На все совешшания завсегда первым является. Не припоздал бы нынче. Чего доброго, нас с тобой завинит…
В дверях показался Забалуев и, протирая глаза толстыми пальцами, спросил:
— Что стряслось? Чего паникуешь, тетя Нюра?
— В город требовают. Явиться, говорят, сей же минут. На Мальчике велели скакать…
— Куда скакать-то?
— Прямиком, говорят, в этот, как его… Ну, где представленья играют…
— В театр? А что там такое? От кого распоряженье?
- Да от… как его… Совсем из головы фамилия выпала… Ну, секретарь он, што ли? Самый набольшой в городе.
— Неужели от Желнина?
— От него! Проздравил с Новым годом…
— Тебя проздравил? Сам?
— Явственно слышала… И приказал тебе явиться.
— Мне говорили, он — в Луговатке, — недоумевал Забалуев. — Похоже, ты напутала, тетя Нюра,
— Ну и повесил бы телефон к себе в квартеру да сам бы и разговаривал, — обиделась исполнительная женщина и, стукнув ребром ладони по колену, выпалила — Сказали: все там будут. И нашего Микиту вытребовали туда…
— Значит, что-то случилось… А может, заседание проводят? — забеспокоился Сергей Макарович. — Анисимовна! Принеси-ка огуречного рассолу.
— Капустного испей, — посоветовала тетя Нюра. — Начисто смывает хмель…
Сергей Макарович давно привык к тому, что на всех заседаниях его избирали в президиум. Он даже твердо знал, когда назовут его фамилию. Много раз проверял и убедился, что после старого большевика Задорожного,участника боев 1905 года, первое место всегда отводят ему. И если бы этот порядок нарушился, он счел бы за обиду и задумался бы: «А в чем тут загвоздка?..»
Ему нравилось в числе первых подыматься по лесенке на сцену, к красному столу президиума. Он был на голову выше других. И сапоги его стучали громче всех. Опоздать к началу заседания для него было хуже, чем заболеть, и он покрикивал на Мальчика, резвого вороного жеребца: