Сад (переработанное) — страница 24 из 105

— Ладненько! Я надеялся на вас… Ладненько получилось! — Чесноков потирал руки, будто они озябли и он спешил отогреть их. — Ладненько!..

4

В Гляден Векшина приехала, как член бюро райкома, на партийное собрание. Первым делом, она поговорила с секретарем территориальной партийной организации, куда входили и коммунисты-колхозники двух сельхозартелей, и учителя, и служащие сельпо. Потом побывала в сельсовете и оттуда направилась на сортоиспытательный участок. Шла по улице и не узнавала села: исчезли ограды, избы походили на стога сена в поле, — вокруг них гулял ветер, и ничто не останавливало его. У встречной женщины спросила:

— Что же это у вас дома стоят как раздетые?

— Топиться, матушка, в войну нечем было, — ответила та. — В бор-то не пускают с топорами. А эти — как их? — кизяки-то делать не умеем. Вот и спалили дворы. Остались, почитай, только у председателя, у Микиты Огнева, да у Трофима Тимофеевича…

Сохранился еще один двор — у сортоучастка. Он был наполовину занят сарайчиками и клетушками для коровы, овец, свиней и кур. Возле ворот стоял пятистенный дом с двумя крылечками: ближнее вело в квартиру агронома Чеснокова, дальнее — в лабораторию. Обойдя хозяйственные постройки, Векшина отыскала крылечко с самодельной вывеской и вошла в комнату, где углы были заполнены снопиками пшеницы и овса, проса и гречихи. Возле стен стояли шкафы. Одни из них были заняты мешочками с сортовым зерном, другие — фарфоровыми растильнями для проверки всхожести семян. Над маленькой растильней, выставленной на стол, как над блюдцем, склонилась девушка с пинцетом и подсчитывала проросшие семечки конопли. Обернувшись на стук двери, она присмотрелась к неожиданной посетительнице и всплеснула руками:

— Ой, Дарья Николаевна!.. Проходите, проходите! — Подвинула стул. — Вот сюда…

— Верочка! Тебя нелегко узнать. Если бы не эти голубые глаза да светлые косы… Но тогда косы были короче. Да и сама ты была поменьше.

— В седьмом классе училась…

— Я слышала — в институт не пошла. Война помешала?

— Нет… Из-за отца… Не могла я оставить его…

Вера задумчиво умолкла. Дарья Николаевна положила руку на ее плечо:

— Не вешай головы.

Они сидели одна против другой. Векшина расспрашивала девушку о работе, планах и намерениях и все подводила к тому, что ей надо учиться. Вера сказала, что учится заочно. В сельхозинституте. Пока на первом курсе. Да, она любит садоводство. Любит лес. Особенно в весеннюю пору, когда молодые листочки походят на зеленых мотыльков. Дело, начатое отцом, для нее дорого. Он уже старик, а многие выведенные им гибриды еще не плодоносят. Может, на некоторых деревьях… и не увидит яблок. Кому-то придется продолжать… Сейчас работает она в поле, на конопле. Сама пожелала туда. И понять это совсем нетрудно. Сергей Макарович на каждом собрании подчеркивает, что в саду место только для старух. Не могла же она проситься на работу, которая заведомо считается легкой, да еще к отцу в бригаду. Нет, нет, разговаривать с Сергеем Макаровичем не надо. Она по-прежнему будет выращивать коноплю, собирается опыты поставить — сеять в разные сроки. Хочется даже посеять деляночку осенью, под снег.

Вера слышала, что где-то возле Новосибирска есть опорный пункт института лубяных культур. Там вывели новый сорт высокоурожайной конопли: говорят, вырастает высотой в три метра! Выше тальника на островах! Вот бы достать семян!

— Дадим командировку, — пообещала Векшина. — Съезди, посмотри…

До сих пор Вера в своих робких начинаниях находила поддержку только у отца. Этого ей было мало. Хотелось рассказать еще какому-нибудь близкому, отзывчивому человеку, который выслушал бы без усмешки, без ехидной мысли: «Вон куда хватила!» — а, наоборот, подбодрил бы и добавил бы уверенности в сердце. И она все чаще и чаще вспоминала Васю Бабкина… А сейчас, нежданно-негаданно, появилась Векшина и заговорила о том, о чем она, Вера, не всегда отваживалась думать: оказывается, ее намерение завести опытные делянки достойно поддержки!

Векшина спросила, где агроном. Вера ответила — уехал в город и вернется только завтра.

— Отчет повез или еще какие дела?

Вера замялась.

— Без особой надобности? Так, что ли? — вызывала Дарья Николаевна на откровенный разговор.

— Сказать правду — за жмыхом отправился. Нынче третьего кабана откармливает!

— У Чеснокова что же — выходной?

— Нет, просто поехал… Меня попросил присмотреть за всем.

Вера открыла шкаф, где стояли фарфоровые растильни с пшеницей и овсом.

— Завтра и эти подоспеют к проверке.

Они поговорили о саде, о здоровье Трофима Тимофеевича, и Дарья Николаевна стала прощаться.

— Приходите к нам обедать, — робко пригласила Вера.

— Не знаю, успею ли…

— Приходите… ежели можете. Папа обрадуется…. А то некоторые обходят стороной…

— Почему? Неужели все, еще из-за этого, как его?..

— Из-за Митрофана, думаете?.. — Вера замялась. — В первую голову, я догадываюсь, из-за него… Конечно, из-за него. Даже меня дядей попрекают, хотя… хотя я его в глаза не видала. Как же — в Америке живет! Связь с заграницей…

— Значит, не желает возвращаться домой? И как он там?

— Ой, не говорите! Письма приходят редко… Да лучше бы он уже совсем не писал. Из-за него на нас смотрят не как на других. Словно мы сбежать собираемся. А папа, подумайте, все еще переживает. Говорит: «Вовек не прощу себе, что не удержал». — Вера посмотрела Векшиной в глаза. — Приходите… Раньше вы часто останавливались у нас.

Дарья Николаевна задумалась. Дети Дорогина всегда ждали ее приезда: любили кататься на «газике». Из села в сад и обратно. Мальчика звали Толей… Он был тех же лет, что и ее Саша… Вздохнув, она участливо молвила:

— Я слышала о ваших несчастьях. О вашем горе. Об утрате Анатолия. И о старшем…

— О Грише тоже?.. — Глаза Веры вмиг налились слезами. — Скажите хоть одно слово… Живой ли братунюшка?.. Где он? Где?

— Если бы я знала… У тебя хотела спросить…

— А я что могу сказать?.. Арестовали его, говорят, прямо у прорванной запани… И жизнь его, однако, кончилась…

Слезы ручьями текли по щекам и Вера едва успевала вытирать их тыльной стороной ладоней.

— Врагом, сказывают, назвали… Ну, кто поверит, что наш Гриша мог… вредить?.. Да он, бедный, извелся, что с первого года войны ему броню дали… На фронт рвался….

Дарья Николаевна порывисто обняла девушку и, едва сдерживаясь, зашептала сдавленным, прерывающимся голосом:

— Не надо, Верочка… Успокойся… А то я… тоже не могу….

— Не буду… Сейчас все… — всхлипывала девушка. — Больше ни словечка…

Но не говорить она не могла: Векшина для нее была первым человеком, кому можно было высказать свое горе до конца. И она рассказала все, что слышала о трагическом дне брата: в горах прошли ливневые дожди, таежная река вздулась, порвала стальные тросы, разметала запань, и тысячи кубометров леса, заготовленного благодаря неимоверным усилиям, уплыли в океан. Стихийное бедствие! А Григорию приписали бог знает что. Наверно, и дядю Митрофана к нему приплели?..

Вера отошла на несколько шагов; успокаивая себя, причесала растрепавшиеся волосы; попросила:

— Только с папой не говорите о Грише. Не спрашивайте. Не надо его волновать…

— Береги отца, Верочка. Береги. Его работа народу нужна.

— Он ночи напролет не спал. Боялась я за его сердце… Написал в Москву, но… Однако, почта затеряла письмо… Надо бы второй раз — не могла его уговорить… Знаете, какой он упрямый…

— Упорный, — ласково поправила Векшина. — Не будь у него такого упорства, не победил бы морозов, не вырастил бы сада.

Дарья Николаевна снова подошла к Вере, глянула на нее теплыми-теплыми глазами.

— А об Анатолии все известно? Доподлинно? Может еще…

— Похоронная… С Курской дуги…

— Обязательно приду… — Векшина крепко сжала руку девушки. — У меня ведь тоже нет сына… И все годы… все эти годы ничего не слышала о нем…

Она повернулась и, надвинув на брови ушанку, быстро вышла из комнаты.

5

На стук двери Трофим Тимофеевич торопливо направился в коридор.

— И впрямь — Дарья Николаевна! Вот хорошо-то!.. Недавно Шаров промял тропку к моему дому, теперь — вы. — Старик обеими руками потряс ее небольшую, но сильную руку. — С возвращением вас! Раздевайтесь. Проходите.

Гостья спросила о здоровье, о саде. Наверно, выращены новые гибриды? Удачны ли?

— Для меня они как родные дети, могу перехвалить, — улыбнулся старик. — Приезжайте весной — посмотрите сами.

— Еще до весны побываю. А к вам просьба: мы соберем сюда по одному человеку из каждого колхоза, и вы побеседуете с ними, поделитесь опытом. Ладно?

— Только вы какого-нибудь политрука ко мне приставьте, чтобы все мои речи слышал.

— Я знала, что вы согласитесь.

— Я-то что. А вот согласится ли Неустроев — это вопрос. Он меня избегает, как чумного.

Старик провел гостью в кабинет. Векшина остановилась перед портретом парня в шинели, в шапке-ушанке с пятиконечной звездой и, помолчав, вздохнула.

— Ровесник моему Саше…

Повернувшись к Трофиму Тимофеевичу, спросила:

— Место могилы знаете? Съездите. Сердцу будет легче.

— Собираюсь… Яблоньку хочу там посадить… Нашу, сибирскую…

Дорогин вышел в кухню. Дарья Николаевна снова взглянула на портрет. В груди шевельнулась такая острая боль, какую знают только матери. Она прошлась по комнате из угла в угол и, чтобы успокоиться, остановилась перед полкой с книгами. Теперь их стало больше. Они выглядели по-разному: одни крепкие и строгие, как солдаты в строю, другие измяты и истрепаны, переплеты поломались, листы пообтрепались и обмякли. На многих книгах — мелкая, глубоко въевшаяся пыль десятилетий. Видно, они были читаны не только в комнате за столом, но и в саду возле грядки, и в поле у вечернего костра. Дарья Николаевна-взяла одну из таких книг — без переплета, без титульной страницы — и начала медленно перелистывать. То и дело мелькали подчеркнутые строчки. На полях встречались надписи: