дионович сам открыл дверь и молча ждал, когда председатель войдет в дом.
— Худо, бригадир, худо, — упрекнул Забалуев. — Не похвалят нас колхозники. Чую, определенно будут ругать… Я ведь не тебя, а себя попрекаю — проспал. А знаешь, как бывает на косачином току? Главный токовик прилетает первым!
— У токовика — одна забота…
— У нас с тобой тоже одна — о посевной.
— Нет, не одна.
— Ты насчет соревнования с Шаровым? Обгоним!.. Ну, мне надо бежать, как говорится, громадное хозяйство на плечах, весь колхоз…
Задержавшись на пороге, Забалуев предупредил:
— Не опаздывай… Пробный выезд — большое дело. Мы раньше всех проводим…
На улице он остановился, посмотрел вправо, влево: с чего начать? Надо забежать на конный двор и проверить, хорошо ли конюх подрубил копыта лошадям, кузнеца поторопить с изготовлением скоб к дверям полевого стана, в шорной мастерской необходимо взглянуть на новые хомуты, в деревообделочной посмотреть, как выстрогали черенки к лопатам. Везде нужен хозяйский глаз председателя! И Сергей Макарович, повернувшись, широкими, размашистыми шагами двинулся в сторону конного двора.
Прошло несколько дней. Забалуев ранним утром выехал из села. Запряженный в легкую тележку с коробком— кузовом из черемуховых прутьев поверх гибких дрожек, Мальчик бежал по дороге, мимо той частички выгона, что была распахана осенью. Крепкие, круглые, словно выточенные, копыта коня глухо стучали о землю, успевшую оттаять на какой-нибудь сантиметр.
Колеса то проваливались в борозды, пропаханные на повороте тракторными плугами, то ударялись о гребни.
Солнце уже успело пробудить талые воды, и светлые ручейки текли от увала к дороге. Девушки, прокладывая лопатами маленькие поперечные канавки и устраивая плотинки, преграждали путь воде, заставляли ее растекаться по всему полю и, как в губку, впитываться в землю. Свернув с дороги, Забалуев направился к ним.
— Здравствуйте, девки! — зычно крикнул, окидывая взглядом всех, и придержал коня возле Лизы. — В наступленье двинулись? Хорошо! Ой, хорошо!
— Ковыряемся, — ответила звеньевая и с такой силой воткнула лопату в пласт, что сталь звякнула о мерзлоту. — Земля-то как следует еще не отошла.
— Ничего, вы проворные. По вашей силе эти канавки— пустое дело. Летом от комаров отбиваться — тяжелее такой работы.
— А вы попробуйте сами.
— Не испугаешь. На меня этот председательский хомут надели, а мне бы милее выходить с вами на любую работу.
Забалуев выпрыгнул из коробка и, отдав вожжи Лизе, взял у нее лопату. Девушки сбежались к нему и смотрели, пересмеиваясь:
— Горячку принялся срывать!
— Добрался до работы, как голодный до блинов!
— Кто круто берется, тот скоро устает.
— Ну, нет, — спорил Забалуев. — У меня норов одинаковый: как утром начну, так до вечера не сбавлю. Можете по часам проверять.
В его больших бронзовых руках лопата то и дело взлетала над землей и, блеснув острием, звонко вонзалась в землю. На обочину канавки ложились мерзлые комки.
— Без работы кровь застаивается. А за дело возьмешься — по всем жилам закипит! — Забалуев говорил громко, словно возле него были глухие.
Окружив крутого на работу человека, девушки восхищались им, как на лужайке лихим плясуном:
— Вон откалывает! Никому не угнаться!
— За семерых сробит!
А Забалуев, сбросив ватник и расстегнув ворот гимнастерки, продвигался по полосе все дальше и дальше, словно и в самом деле решил весь день копать канавки.
— Так вы, Сергей Макарович, оставите всех нас без трудодней! — Лиза, смеясь, ухватилась за черенок лопаты.
Забалуев вспомнил, что у него много других дел, и сдался.
— Как говорится, продолжайте свое наступленье! — Возвратил лопату Лизе. — Канавки прокладывайте поближе одна к другой. — Поковырял землю носком сапога и самонадеянно тряхнул головой. — Пшеницы здесь схватим много! Ой, много! Прогремим, девки, на всю округу! В газетах нас расхвалят! Портреты напечатают!..
Он оделся, взял вожжи, и, вспрыгнув в коробок, подбодрил коня:
— Веселей, Мальчик! Ми-ила-ай!
Стуча колесами по бороздам, тележка уносила Забалуева к дороге, по обочине которой шел Трофим Тимофеевич. Дул встречный ветер и закидывал пряди белой бороды садовода то на одно, то на другое плечо. На спине и груди у него покачивались косачи с крутыми завитками хвостов.
— Ишь каких петушков заполевал! — завистливо воскликнул Сергей Макарович и поторопил Мальчика: — Веселей, дружок! Веселей!
Поравнявшись с охотником, остановил коня.
— Садись, подвезу.
— Я привычный пешком ходить.
— Не ломайся. Прыгай в коробок. Ведь мы с тобой рядком еще не ездили… За мою критику обижаешься? Ну, погорячился я. Прямо тебе говорю. В семье, сам знаешь, всякое бывает. А колхоз — семья. Друг друга надо понимать. Садись.
И Дорогин, впервые уступив Забалуеву, сел в плетеный коробок. Тонкие стенки захрустели и раздались в стороны.
Сергей Макарович громко рассказывал:
— А я, понимаешь, ездил смотреть, как задерживают талые воды. Хорошо девки работают. Ой, хорошо! Хвалю Лизавету. Но Вера тут развернулась бы лучше, показала бы удаль и сноровку. Зря не послушалась меня.
— Хорошо, что не послушалась. Пусть занимается одним делом.
— Да ведь коноплю-то мы сеем без плана. Для себя. На веревки да на масло. И, кроме одного меня, никто Веру не похвалит.
— Она не для похвалы работает.
— А для чего же другого? В чем ее интерес? Не грех бы со мной поделиться. Я, понимаешь, не чужой человек.
Протянув руку в передок коробка, где лежала связка косачей, Сергей Макарович ухватил одного за мохнатую лапку и дернул к себе на колени; провел рукой по черному с сизым отливом перу, поднял и, покачав на ладони, прищелкнул языком:
— Ишь какой хороший! Тяжелый! Наверно, у тебя от четырех-то плечо занемело?
— Ничего. Носил по пятьдесят селезней!..
Сергей Макарович пощупал грудь косача, выщипнул несколько перышек и присмотрелся к белой пупырчатой коже.
— Мягкий петушок! Из такого суп выйдет наваристый!
«Этот — Юре, — про себя отметил Дорогин, — а вот тот — Егорше…»
Недовольно кашлянув, Забалуев бросил косача под переднее сиденье. Спустя минуту принялся упрекать:
— Огородники жалуются: не помогаешь. Спихнул звено с плеч и рад.
— Выращу помидорной рассады на гектар. Вот и будет помощь.
— Бригадиру молодому дал бы совет… — Сергей Макарович слегка пнул косачей. — А ты на эту дрянь время тратишь. Дурной пример показываешь!..
Трофим Тимофеевич подхватил связку косачей и приготовился выпрыгнуть из тележки. Забалуев обернулся к нему:
— Куда ты? Довезу до ворот.
— Спасибо и на этом. Хорошего — понемножку!.. Останови коня!
Как только Мальчик замер на месте, старик, оттолкнувшись от сиденья, тяжело перевалился через стенку коробка.
Повесив на плечо связку косачей, он опять зашагал по обочине грязной дороги.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вася Бабкин любил все времена года и еще не так давно жалел, что дни пролетали быстрой вереницей. Даже морозная и вьюжная зима до этого года казалась короткой. А нынче, особенно после поездки в Гляден, все стало иным: зима — бесконечно долгой, дни — утомительно-тягучими. Ни занятия в драматическом кружке, ни охотничьи вылазки в поле, ни тяжелая физическая работа — ничто не успокаивало.
В новогодний вечер Вера хотела что-то сказать ему. Может, съездить к ней еще раз?.. А зачем?.. К чужой невесте!.. Она, конечно, слышала — уши обморозил. И, наверно, видела, как пьяный валялся на улице в снегу? Но ведь выпил-то с горя… Можно понять…
Мать беспокойно посматривала на сына. И ест плохо, и спит мало, и разговаривает неохотно, словно боится расстаться с глубоко затаенными думами. Щеки побледнели, и пятна от порохового ожога стали еще заметнее, будто темные щербины на белой березе.
Ну как же не тревожиться о нем?
Не выдержав, она спросила:
— Что-то, Васятка, нынче ты завял, как перезрелый подсолнух?
— Нет, ничего я…
— Может, тебе пивца сварить?
— Даже не говори…
От одного упоминания о пиве Васю передернуло. А мать продолжала:
— Большой ты. Позвал бы товарищей…
— Каких? С женатиками гулять неловко, с мелюзгой — неинтересно.
Катерина Савельевна задумалась. А ведь в самом деле сын остался без сверстников: одни ушли в армию, другие уехали учиться, третьи обзавелись семьями. Один Вася — неприкаянный. Новых друзей не завел. А без товарищей скучно… Так? Нет, что-то другое. Парень на возрасте, на переломе. Как скворец, весну чует, а перед кем петь — не знает. Или еще хуже: он-то знает, но его слушать не хотят. От неспетых песен сердцу тошно…
Он у нее — последний: с ним да с невесткой век доживать. Не ошибся бы только парень, женился бы на девушке с мягким характером. Вася умом не обижен, но люди не зря говорят: «Молодо — зелено»… Какая-нибудь брошенка или отходка может так закружить парню голову, что он и сам себе будет не рад…
Это — Капа! Догадка отозвалась болью в сердце: у Капитолины сын — годовалый Вовка. Его отец служил в армии. Но он не был зарегистрирован с Кондрашовой и свою связь с ней считал случайной, потому о ребенке и говорили: «Безотцовщина!» Кому нужно такое приданое!..
В колхозе Капа у всех как бельмо на глазу — ленивая из ленивых. Характером неровная: то кричит да словами, как иголками, колет, то маслом тает, то мягкой травкой расстилается. А думает только о нарядах.
Напрасно замолвила за нее, что в саду она может пригодиться. Надо было спровадить куда-нибудь подальше.
Нет, не из-за Капы он. Та бы сразу сказала: «Пойдем расписываться!..» А тут одно сердце страдает, другое не знает. Даже, может быть, не желает знать. И матери вспомнились рассказы о гляденских девушках, которых в начале зимы Вася спас от бурана. Она слышала об этом больше от Шарова, чем от сына. Вася сказал скупо: «Привел в избушку… Переждали девки буран и ушли домой». Только и всего. Неспроста эта скупость на слова.