вырос…»
«А я? — вздохнула Вера. — Я, по его мнению, в пеленках?.. Отца я не могу бросить».
Она провела рукой по лицу, будто хотела смахнуть раздумье.
«Может, Лиза права?» — спросила Вера себя и шепотом повторила слова подруги: «Ежели всем-то сердцем полюбишь, так ни перед чем не остановишься…» — И тотчас же начала спорить: — «Нет, Лиза, я не брошусь из дома, очертя голову… Нет…»
Вера вздрогнула от вечерней прохлады, быстро вымыла волосы и встала на крайний камень; вытянув руки, отпрянула от него и по другую сторону белогривой струи погрузилась глубоко в холодную воду. Вынырнув, повернулась и поплыла к берегу. Сильное течение относило от гряды, но она все чаще и чаще загребала воду под себя. Ее захватывала борьба с рекой, и она перестала ощущать холод. Когда оказалась в тихой заводи, пожалела, что уже все кончилось.
Пробежав по гряде до крайнего камня, где лежало белье, она долго выжимала воду из волос и, приплясывая от холода, растирала тело полотенцем.
Над Чистой гривой поднялась луна и проложила через реку соблазнительный золотистый мостик, вздрагивающий на волнах. Полюбовавшись зыбким мостиком, Вера повернулась и пошла к берегу по каменным плитам, у которых теперь серебрились грани, отполированные в весеннее половодье.
Дышалось легко. Тело приятно горело.
В кустах на берегу с подсвистом защелкал соловей. Вера, сцепив руки на груди, остановилась послушать, но тут, почуяв ночь, на ближнем острове заскрипел коростель, и соловья не стало слышно.
Вот постылый! — упрекнула Вера надоедливого скрипуна. — Все испортил!
После ужина девушка вышла из дома и затерялась среди яблонь.
Она любила цветущий сад и каждый год ждала этих дней. Смотрела на деревья, усыпанные розоватыми цветами, и ей казалось, что весь мир полон радости. А когда лепестки, осыпаясь, устилали землю, как первый осенний снег, ей становилось грустно.
Сейчас лунный луч отыскал для нее несколько опавших лепестков, и ей захотелось подольше побыть среди цветущих деревьев. Кто знает, может, завтра ветер оборвет все? Сад на несколько недель станет скучным, пока между листьев не заблестит золото плодов.
Вера шла медленно.
Хорошо нынче цветет сад! С какой радостью она рассказала бы об этом близкому человеку, которому в ее жизни дорого все… Но кому и когда?.. Семен о саде не спрашивает…
Скрипучий крик неугомонного коростеля сюда не доносился. Обитатель болот больше не мешал соловью рассыпать свои легкие трели по дальней лесной полосе. Прислушиваясь, Вера пошла туда.
«Узнать бы, дружно ли цветет сад луговатцев? Любит ли садовод смотреть на него в тихие лунные ночи? Может, вот так же ходит, поглядывает и думает о жизни?.. — Вера встряхнулась. — Ну, и пусть думает, что ему угодно. Мне-то какое дело до него?..»
Она тихо шла возле густой лесной защиты.
«Постылые девчонки! Помешали дочитать письмо… Интересно все же… «Незабудочка-цветочек…» А что там дальше?.. Надо бы ответить. Молчать неловко. А что ему ответишь? Он надеется, а я… Лучше уж не расстраивать…»
Соловей не слышал шороха ее шагов и пел без умолку.
«Есть ли соловьи в том саду? Наверно, нет. Соловей любит прибрежные кусты… Парень, может, никогда и не слышал этой пташки?..»
Вдали подал голос второй соловей. Вере казалось, что он поет лучше первого.
«А где же домик отца?» Посмотрела в одну сторону, в другую — всюду цветущие яблони. Домик не манил к себе, — в такую ночь не хотелось спать.
Высоко в небе остановилась луна, будто очарованная большим садом. Потянуло предутренней свежестью, а Вера все еще ходила по аллеям; тронула ветку, усыпанную цветами, и на руке остался тонкий слой ароматной влаги.
«Роса!.. Завтра будет ясный день…»
Соловьи пели заливистее прежнего, словно они захмелели, напившись росы с молодых листьев и цветов.
На столе — свежий номер районной газеты со статьей отца.
Вера прочла:
«…Агроном В. Чесноков усомнился в летних прививках черенком, которые я делаю уже давно. Он проверил их в своем садике, и у него все погибло. Значит, прививал неумело… Нынче я прививки черенком буду продолжать до 20 июля. Всех желающих посмотреть приглашаю в наш колхозный сад. Самые поздние прививки хотел бы сделать в присутствии В. Чеснокова…»
— Он не придет, — сказала Вера. — Уедет в город или прикинется больным.
— Ну что же… Позовем свидетелей. Привьем. Составим акт. А через год проверим. Вот и будет для всех ясно — на чьей стороне правда.
В сад примчался Забалуев; еще не успев остановить коня, закричал на старика:
— Курсы устраиваешь?! А у кого спросился?!
— У природы. Время приспело.
— А я… я не позволю!
— Пиши в газету. Опровержение, что ли…
Сергей Макарович порывался пожаловаться на своенравного садовода, но, вспомнив зимний разговор с Векшиной, махнул рукой. Лучше не ездить в сад.
От греха подальше!..
А Дорогин стал спокойно и сосредоточенно готовиться к прививкам.
Утром сад сиял под лучами ласкового солнца. Вера с маленькими, длиною в карандаш, черенками отборных сортов яблони и с баночкой, над которой она колдовала битый час, добиваясь наилучшего сплава садового вара, шла за отцом к малоценным деревьям старых ранеток. Чувствуя себя ассистентом, которому, как она знала из книг, полагается не только с полслова — с полвзгляда, с полжеста понимать профессора и не запаздывать спомощью ни на полсекунды, Вера в это утро не думала ни о чем другом, кроме дела.
С пилкой в руках отец остановился возле крайней яблони в длинном ряду и сказал:
— Отсюда мы и начнем. В добрый час, в хорошую минуту.
Он посмотрел на дерево, припоминая всю его жизнь. Сколько было отдано ему труда и любви, начиная с того дня, когда на грядке появились маленькие, словно капельки, семядольные листочки на тонкой травянистой ножке! В ту пору самый слабый ветерок мог надломить эту ножку, солнечные лучи угрожали тепловым ударом, а утренняя свежесть — смертельным ознобом. Едва заметные жучки могли подточить стебелек и выпить соки, сорные травы много раз угрожающе подступали со всех сторон. Но садовод оберегал растеньице от невзгод, на втором году жизни привил ему маленький глазок от взрослой яблони и тем самым помог унаследовать все качества, приданные человеком маточному дереву, — дичок покорно уступил место сортовому побегу. И позднее, когда молодая яблонька, получив путевку в жизнь, переселилась с грядки питомника на это постоянное, отведенное ей место, он не переставал заботиться о ней: острой тяпкой подрубал сорняки, едкими каплями цветного дождя разил зловредных гусениц, рыхлил землю и добавлял питательных соков, зимой оберегал от зайцев и мышей. Всем своим существованием яблонька обязана ему. Его заботам не было предела. И вдруг он превратился в безжалостного супостата, выбрал здоровый сук и занес над ним пилу.
Вера ждала этой минуты, но когда посыпались свежие опилки, глухо охнула.
— Ничего, — успокоил дочь старый садовод, — это яблоньке на пользу: будет опять молоденькой и совсем переменится — яблочки начнет давать лучше прежних.
Увидев свежую рану на дереве, Вера тотчас принялась за работу: острым, как бритва, ножом надрезала кору и осторожно вложила в гнездо заостренный черенок. Затем она туго обвязала пояском из мочалы, покрыла края раны клейким снадобьем и поверх всего прикрепила колпачок из плотной бумаги. Хорошо придумана эта бумажная колыбелька: будет оберегать росток от палящих лучей солнца!
Тем временем отец отпилил еще одну ветку, и Вера поспешила туда.
— Ты собираешься перепривить всю крону?
— Зачем же сразу всю? Дерево заболеет… Половину веток оставим до следующей весны.
Трофим Тимофеевич думал о будущем. Через три-четыре года на месте этих тонких черенков заколышутся под ветром крепкие ветви, и в осеннюю пору колхозницы соберут с них первый урожай хороших яблок.
Отрезанные ветки, усыпанные цветами, лежали на земле. На них накинулись пчелы, как бы торопясь собрать последние капли нектара, пока не завяли нежные лепестки.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Что может быть прекраснее раннего весеннего утра? На востоке заря медленно уступает место небесной бирюзе. Из всех низинок веет прохладой. Светло-зеленые, как бы прозрачные, стебельки молодой травы гнутся под россыпями первой росы. На лужайках, словно капли, оброненные солнцем, вспыхивают яркие цветы стародубки. В кустах и перелесках слышится бесконечный птичий переклик, а среди полей высоко над головой, будто подвешенные к небу, звенят жаворонки. Звенят задорно и весело, довольные зарождением дня, а потом неожиданно затихают и камнем падают на землю. Чудесная пора — весеннее утро!
Шаров, в синем комбинезоне, в кепке, сидел за рулем «газика», мчавшегося по узкой полевой дороге, исполосованной зубьями борон и культиваторов. Он торопился в первую бригаду, но не мог не остановиться возле опытного участка, где испытывался новый способ борьбы с ползучим пыреем. Трактор, поблескивая шпорами колес, вел за собой дисковый лущильник.
Павел Прохорович, идя по этому полю, широкими носками пропыленных ботинок шевелил гладко срезанный и перевернутый верхний слой почвы, иногда наклонялся, чтобы поднять горсть крепких, как проволока, белых корневищ самого цепкого и злостного сорняка: скоро ему крышка!
Вернувшись к машине, Шаров проехал в бригаду, но уже не застал Кондрашова на месте. Они встретились у массива свежевспаханной земли, где гусеничный трактор водил за собой пять сеялок. Заговорили о посеве трав. Кондрашов сказал, что мог бы посеять люцерны побольше — на складе еще остались семена.
— То — для «Колоса Октября», — разъяснил Шаров.
От неожиданности Герасим Матвеевич даже поперхнулся:
— Это… это за какие же распрекрасные глаза?
— Неужели забыл? Обещали Огневу.
— У меня память правильная: что обещали из колхоза отдать — никогда не помню, а что нам положено взять — не забуду.