Разнесчастную любовь
Подруженька затеяла.
В этот вечер все сложилось как-то необычно. Необычным было и то, что Вера ни разу не вспомнила Семена Забалуева, а когда упомянули о нем — даже рассердилась. Отчего бы это? Уж не оттого ли, что молодой охотник из чужой деревни невольно услышал о ее тайне? Да какая же тут тайна, — в колхозе все знают, что Семен — ее жених. Но свой колхоз — свой дом. А эти болтливые девчонки готовы раньше времени на весь район раззвонить.
Мотя не любила, чтобы кто-нибудь из подруг грустил. Она схватила заслонку и ударила четырьмя пальцами:
Ой, девки, беда —
Балалайка худа.
Надо денег накопить,
Надо новую купить.
Вера вскочила, повела плечом и, помахивая рукой, закружилась по избе. Глянув на нее, Вася хлопнул в ладоши и пошел вприсядку по неровному, шаткому полу.
Изба дрожала, казалось, не только от задорной пляски, но и от громких песен:
По заветной тропочке
Износил подметочки,
Только новые купил —
Кто-то милую отбил.
Вася все сильнее и сильнее бил в ладоши; выпрямившись, гулко притопывал ногой. Мотя крикнула ему:
— Пимы расхлещешь!
Он только рукой махнул.
Громко звенела заслонка. Вера плясала легко, едва касаясь щербатого пола. Лиза исподлобья следила за ней и сетовала на то, что ушибла ногу и что не может выйти в круг. Ее зеленоватые глаза постепенно становились темными, как те тихие омута, в которых, по народной молве, водятся черти. А Мотя, посмеиваясь, все чаще и чаще ударяла пальцами о заслонку и постукивала пяткой о пол. Она смотрела на парня, теперь кружившегося на одной ноге, и отмечала, что пышные пряди его волос уже начали прилипать к взмокшему лбу.
— Мало соли ел! — рассмеялась она. — Нашу Верку еще никто не переплясывал.
Огонек в лампе метнулся в сторону и погас. Лиза обрадовалась— уж теперь-то Верка остановится. Но та продолжала кружиться по избе, лишь слегка освещенной пламенем, игравшим в глубине печи. И парень не уступал ей, хотя и натыкался то на стол, то на кровать. А девушки ждали — вот-вот он сойдет с круга. Им будет над чем посмеяться!
Подзадоривая Веру, Мотя запела с шутливой требовательностью:
Отдавай, подруга, друга.
Отдавай, красавица!
И Вера закружилась быстрее прежнего. Никогда она не плясала с таким огоньком и с такой удивительной легкостью и плавностью, как сейчас. И Мотя смотрела на нее восторженными глазами: перепляшет парня! Вот уже скоро. Вот еще немного. Еще…
Но в это время, заглянув в печь, Лиза крикнула нарочито истошным голосом, чтобы переполошить всех:
— Ой!.. Варево-то поплыло!..
Мотя ударила невпопад и бросила заслонку на лавку.
— Всю обедню испортила! — упрекнула она подругу. — Вася в своей деревне с ребятами будет смеяться: «В «Колоске» худые плясуньи!..»
— А я думала, ей мышонка за кофту сунули! — усмехнулась Вера и, скрывая свою усталость, попрекнула Лизу за то, что не дала ей наплясаться: — Гаркнула во все горло! Не надорвалась, случаем?
— За тебя боялась — как бы сердечушко не зашлось да не лопнуло.
Помахивая платком на разгоряченное лицо, Вера отошла в сторону. Пожалуй, хватит на сегодня. Ноги гудят. И сердце колотится сильнее, чем, бывало, после самой долгой и задорной пляски. От чего бы это? Конечно, от усталости.
Засветив лампу, девушки накрывали стол. Вася, украдкой от них, посматривал на Веру. Тесноватая вязаная кофточка плотно прилегала к ее груди, обтягивая покатые плечи, красивую белую шею. Его мать любит таких, быстрых на ногу, веселых и хлопотливых…
Мисок было только две. Васе с Верой пришлось хлебать из одной. Парня наперебой со всех сторон потчевали хлебом. Он брал маленькие ломтики то у одной, то у другой, но жевал нехотя: этот казался кислым, а этот — пресным. Верин — вкуснее всего! Белый, в меру уквашенный, мягкий, как пух, корочка тонкая, слегка похрустывает… Никогда не ел такого! Может, — она сама пекла? Может, уже успела всему научиться по домашности…
Все хвалили мясо зайца, смеялись, — не зря косого прозвали «культурным»!
Лиза шумно вздохнула:
— А нас ведь давно ищут! Наверно, всю деревню всполошили. Твой-то отец, Верка, теперь больше всех панику бьет. И свекор тоже с ума сходит…
Отстранившись, Вася присмотрелся к своей соседке. Косы девичьи… Как же так? Откуда свекор?..
Вера злилась на подруг. Языки у них чешутся, что ли?
— Выдумали новости — у девки свекра сыскали! — мотнула она головой. — Смешные!
— Дома подумают, что мы на полевой стан ушли, и успокоятся, — сказала Мотя, стараясь отвести разговор от Веры.
— Не-ет, — снова вздохнула Лиза, — моя мамка совсем изведется…
— Ну, расхныкалась! — прикрикнула Вера и отошла к печке, чтобы добавить дров. — Мамка да мамка…
— Никто не хнычет. Я молчу. Всегда молчу, — обиделась Лиза. — А вот ты сегодня больно говорливая! Звенишь и звенишь сверх всякой меры. От твоего звону у Василья уже язык отнялся…
Охотник тряпочкой протирал отпотевшее ружье. Ему, в самом деле, ни о чем не хотелось разговаривать, и он так же, как Вера, убеждал себя — это от усталости.
Лиза все беспокоилась — весточку бы как домой подать. Вася прислушался к свисту ветра за окном: не утихает непогода. «Может, попытаться пройти лесом возле речки?» Вслух сказал: «Утро вечера мудренее», — и опять склонился над ружьем.
Были бы девушки дома, после такого трудного дня давно бы свалились в постель, а здесь каждая крепилась. «Может, другим и хочется спать, а я — ничего!» Они разговаривали, шутили и смеялись до тех пор, пока Вася не напомнил, что пора бы укладываться. Он пошел за сеном, решив про себя, что постелет девушкам на кровати, а сам ляжет на полу. Подруги вызвались помогать ему. Пропуская одну за другой с охапками сена, он задержался перед дверью. Вера шла последней. Вася вполголоса спросил, в каком конце Глядена живут они и чем приметен их дом. Зачем это ему понадобилось? Девушка коротко сказала:
— Старый, большой, на углу переулка. Тесовые ворота… Приедешь — любой человек тебе покажет наш дом.
Вася подождал за дверью, пока девушки укладывались. Стоял и прислушивался к бурану. Не утихает. Наверно, вот так же стоит во дворе и старик Дорогин, прислушивается к шуму непогоды: «Где дочь? Что с ней?..»
Надо поскорее дать знать, что Вера — жива. Подруги невредимы.
Проснулась Вера оттого, что у нее озябли плечи. Она хотела укутаться потеплее, но, открыв глаза, увидела, что в избе уже светло; села, поправила волосы и, одернув юбку, спрыгнула на пол. Сено, на котором спал Вася, было сдвинуто под лавку. На шестке лежали сухие дрова. Ни стеганки, ни ружья не оказалось на месте.
Девушка подбежала к заледеневшему окну. Половина его была засыпана снегом, а по верхним стеклам мороз раскинул замысловатые узоры. Что происходит на дворе — не видно. Но рама, вставленная неплотно, дрожит, и где-то на крыше стучит полуоторванная доска. Значит, буран не унялся.
«Зачем же Вася в такую непогоду отправился на охоту? Вот беспокойный! Мы ведь могли бы и без зайчатины обойтись. Вон хлеб остался».
На столе, рядом с ломтиками калачей, белела записка. Она начиналась словами: «Я пошел к вам в село».
Вот оно что? Вот зачем он расспрашивал о приметах дома! И утра не дождался. А ведь отсюда до Глядена, почитай, наберется километров двадцать пять. Хоть и бывалый парень, а в незнакомом месте может заблудиться. Страшно подумать. Из-за них замерзнет…
Вера прочитала записку до конца: «Днюйте здесь. К обеду вернусь. Может, и пораньше».
Внизу подпись: «Домовой».
Буквы широкие, угловатые. Этот почерк не спутаешь ни с каким другим. Интересно, как Вася ухитряется писать? Как держит карандаш непривычным безымянным пальцем?..
Вера свернула записку, хотела спрятать, но передумала. Пусть лежит на столе — адресована всем. Пусть прочтут девчонки и не дуются на нее.
Она стояла неподвижно и долго смотрела в холодное окно.
Потом тихо, чтобы не разбудить подруг, подошла к двери. Нажала обеими руками, но безуспешно — снег снаружи не пускал; упершись в дверь плечом, она все же отодвинула сугроб, и ветер сразу кинул ей в лицо мелкий и жесткий снег. Возле косяка стояло ведро, а поверх него — котелок. Все было полузасыпано снегом.
«Давно ушел. Задолго до рассвета…» Вере стало холодно, и она, вздрогнув, сжалась.
Смахнув снег веником, все внесла в избу. В ведре была мерзлая картошка, в котелке — багряные яблочки, маленькие, с длинными плодоножками, похожими на тонкую медную проволоку, — Ранетка пурпуровая. Кислое и терпкое яблочко. Но среди зимы и такое приятно съесть. Заботливый Домовой!
Накинув стеганку, Вера снова вышла за дверь. Снег клубился, как белесый дым, и все закрывал от глаз. Только по свисту ветра можно было догадаться, что где- то совсем близко гнутся высокие голые деревья. Изредка в мутные просветы не столько виднелось, сколько угадывалось темное пятно соснового бора. «Ну разве можно в такую непогоду идти в далекое, незнакомое село? Да еще одному среди ночи… Вот такие, наверно, на фронте ходили в разведку! И наш Анатолий с ними… Не вернулся братан…»
Девушка постояла у двери, вздохнула. Потом она растерла мягкий снег в руках, умылась; в избе нарочито громко сказала проснувшимся подругам:
— Домовой подарки оставил! Сам пошел к нашим за шаньгами.
— Вот это парень! — воскликнула Мотя.
— А вдруг он не вернется? — Лиза села на кровати и, обхватив колени крепко сцепленными руками, задумалась. — Вдруг… Куда мы без него?..
— Опять заныла! — рассердилась Вера. — Сама видела — ему буран не помеха!
—Тебе, конечно, горя мало. Поглядела и забыла. Пожалеть человека-то не умеешь. А я вот…