— Теперь можешь идти в свой «Гастроном».
Семен ушел. Вера сидела, задумчиво опустив голову.
На улице было шумно. Справа, мягко сигналя, проносились «победы» и «москвичи»; грохотали грузовики, забрызганные грязью полевых дорог. Слева двумя потоками двигались пешеходы. Вера не прислушивалась к шуму и гомону улицы. Он доносился до нее, как бы приглушенный сном.
Но вот над всем этим всплеснулся голос, искрящийся нечаянной радостью:
— Верочка!
Очнувшись от раздумья, она вскинула голову.
— Ой!.. Кого я вижу!..
В трех шагах от нее стоял Бабкин. Это было так неожиданно, что у Веры перехватило дыхание. И дикий буран, и ласковая теплота в садовой избушке, и вихревая пляска, и добродушное прозвище — Домовой, и посев березки — все всплыло в памяти, будто случилось вчера.
Вася с простертыми руками метнулся к ней, но вдруг застыл на месте, и радость в его глазах сменилась растерянностью обознавшегося человека.
Вера, выронив вожжи, тоже застыла с приподнятыми руками. Что он молчит? Хоть бы еще одно слово… Она заговорит сама. Во время последней встречи ушел не простившись. Тайком. Обиделся на нее. Она тогда сболтнула что-то лишнее. И, наоборот, не сказала того, что было нужно. Скажет сейчас. А что?.. Ну, чего он застыл?..
— Ты понимаешь… — проронила Вера и замолчала. Ей было больно и стыдно, а отчего — сама не знала.
Справа, как внезапный гром, от которого вздрагивает сердце, раздался гулкий голос Семена:
— Вот сколько накупил! Красота!
У Васи побелело лицо.
Садясь в ходок, Семен, громоздкий и неповоротливый, потеснил девушку. Она, вздрогнув, отодвинулась от него.
Бабкин искал ее взгляда.
— Значит, все? Разлука без печали?!
— А ты… ты кто такой? — рявкнул Семен, подаваясь к нему широкой грудью. — Откуда выпал?
— Из тех мест… — Вспомнив о девушке, Вася удержался от соленого словца. — Тебя не спросился! И не собираюсь…
— Сосунок! Ей, — Забалуев кивнул на Веру, — кем доводишься?
— Много будешь знать — скоро сдохнешь!
— Ну, ты! Морду расквашу!..
— Руки коротки!
— Гнида беспалая! Кукиш показать и то нечем, а лезешь в драку. Да я тебя…
Завидев взмахнутые кулаки и почувствовав, что вожжи ослаблены, Буян рванулся с места крупной рысью. От неожиданности Семен стукнулся позвоночником о стенку черемухового коробка.
— Сдурела, что ли?! Погнала коня…
Девушка не слышала слов; повернувшись, смотрела на тротуар, но уже не могла отыскать Василия среди пешеходов.
— Черт знает!.. — ворчал Семен. — Этого не хватало!..
Вожжи скатились на мостовую, попали под колесо.
Конь остановился. Девушка выпрыгнула раньше парня и, приподняв колесо, высвободила их. Семен еще больше разозлился. Когда снова сели в тележку, спросил вызывающе:
— Что это за нахал? — Вера молчала, и он повысил голос: Что, говорю, за недоносок подлетал?
— Во-первых, не подлетал, — вспыхнула Вера, — во-вторых… Не смей так о нем!
— А кто же все-таки?
— Тебя не касается.
— Вон что!.. А я при разлуке упреждал: ревнивый! Не запомнила?
— Еще бы не запомнить!
— А таишься от меня.
— Рада бы утаить, да… нечего. Нечего! Останавливался один знакомый. Садовод. Василий Бабкин… Хватит?
— Познакомила бы и меня со… знакомым. А то чудно как-то… — Разворчавшись, Семен не мог остановиться. — Сразу написала бы про все в письме. Прямо и честно. Дескать, есть ухажер.
— Да писать-то было не о чем. — У Веры дрожали губы, и она говорила отрывисто. — Совсем не о чем. Тебя ждала… Столько лет. И вот… дождалась.
Семен одной рукой обнял ее и потрепал по плечу.
— Я ведь так. Пошутил…
Резким движением девушка высвободила плечо…
Хотелось поскорее вернуться домой, и Вера погоняла коня вожжами.
Семен постепенно успокаивался. Он готов бы все забыть, если бы беспалый в самом деле был только знакомым самого старика Дорогина. Не больше. Но не верится. С чего он такой развеселый подбежал? Придется разобраться. А пока, чтобы развлечь девушку, Семен громко рассказывал о покупках: селедка жирнущая! колбаса двух сортов! консервы из осетра! А для нее — всякие сладости, самые дорогие!
Порывшись в одном из свертков, он достал конфетку.
— Вот какие! Называются «Белочка».. Держи!
— Не люблю конфет.
— Раньше не отказывалась.
— А сейчас не хочу.
Семен сунул конфетку Вере в карман жакета.
— За городом съешь. А не то — скормлю, как малому ребенку. Я — такой!
Он опять заговорил о загсе. Вера ответила:
— Я же сказала: без папы нельзя… А потом мне еще надо будет на сессию заочников в институт.
— Вот обрадовала! Из-за твоих сессий и пожениться будет некогда!
Семен надеялся — балагурство развеселит. Но Вера промолчала. Боязнь и обида возрастали, и она опять не знала, как поведет себя через минуту.
— И зачем тебе этот институт дался?
Вера, отшатнувшись, широко открытыми глазами посмотрела на Семена: неужели он говорит серьезно?
А он продолжал:
— Агрономом служить — по полям рыскать. Дома тебя никогда не будет… Зря задумала…
Положив подсолнечник на колени, Семен щелкал семечки. Губы у него стали черными.
— Тебе нашелушить? — простодушно спросил он.
— Спасибо. — Вера недовольно шевельнула плечами. — Не хочу пачкаться. И ты достань платок. Вытри губы. А то… будто деготь пил.
— Ишь какая! Побрезговала? А я тебя всякую люблю! Хоть шея у тебя запылилась, а я возьму и поцелую.
— Нет, нет…
Они выехали в поля. Вера смотрела на далекие горы, окутанные синей дымкой. В молодости отец много раз ездил туда на охоту. И за кедровыми орехами. Рассказывал, как там хорошо! Однажды с ним поехала девушка… Ее мама… Побывать бы там этой осенью.
— Ты почему обратно замолчала? — встревожился Семен.
Вера вздрогнула.
— Залюбовалась горами, — молвила сквозь зубы, затаивая думы.
— Не велика красота!
— Да? Карпаты живописнее? Я читала — восторгаются ими.
— Не знаю. Проходил, проезжал, а ничего такого не заметил. Лес да камни — вот и все.
— Только?!
— А что еще? Я говорю прямо: мне на горы наплевать — от них одно неудобство…
Семен упрекнул: до сих пор Вера ничего не рассказала о себе. Как жила? Что поделывала?
— Работала в поле. Говорят, не хуже других. А ты даже не спрашиваешь о колхозе.
— Успею наслушаться.
— На какую работу думаешь устроиться?
— У меня работа легкая! Культурная! — Семен тронул коробку с аккордеоном. — Эта машинка нас прокормит!.. Правду говорю! За музыку я получал от командования благодарности! Меня в радиокомитет примут!
Вера опять перенесла взгляд на далекие снежные вершины, вонзившиеся в бирюзовое небо. А Семену хотелось, чтобы девушка смотрела только на него, и он шевельнул локтем.
— Но ежели тебе так хочется жить в деревне, могу поступить в клуб. Раньше я чуть-чуть пиликал, и то девчонки хвалили. Помнишь? А теперь все вальсы знаю! Краковяк, мазурку! И фокстроты могу — красота!
Впереди показались крайние избы. Залаяли собаки.
Семен, настойчиво протянул руку за вожжами.
— Давай хоть сейчас поменяемся местами.
— Чтобы люди видели — ты меня везешь. Да?
— Нельзя же из-за пустяков спорить.
— И не надо.
Поравнявшись с воротами забалуевского дома, Вера остановила коня. Семен просил:
— Заезжай прямо к нам. Без всяких отговорок. И оставайся как хозяйка. Жена!
— Ой, нет! Так сразу…
— Достану отрезы — любуйся!
— Некогда. И Буян голодный…
Выгрузив из ходка тяжелый чемодан и коробку с аккордеоном, Семен ухватился за вожжи.
— Вечером приходи к нам на гулянку. А то рассержусь. Слышишь?
От крыльца спешила к воротам Матрена Анисимовна, утирая слезы обеими руками:
— Сыночек ненаглядный!.. Появилось ясно солнышко!..
Семен повернулся к матери.
Вера взмахнула освободившимися вожжами и погнала коня.
Она не могла никого видеть, не могла ни с кем разговаривать, даже с Кузьминичной. Казалось, изо всех окон смотрят на нее, будто в селе знают все, что случилось с ней. Ей стало горько и стыдно, и она промчалась прямо в сад. Войдя в беседку, рухнула на скамью, как подкошенная, уронила руки на стол и, уткнувшись в них лбом, заплакала.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
«Толстогубый верзила! Истукан! Лоб, как самоварный бок… Чего она в нем нашла? За чем погналась?»— яростно спрашивал себя Вася, идя по улице, и кулаки его сжимались. Правый, где не хватало двух пальцев, был слаб, а левый… Левым он стукнул бы верзилу по носу, если бы конь не рванулся вперед… И сердце скорее бы отошло, успокоилось…
Вася шел по улице, не замечая никого и натыкаясь на пешеходов, будто в сумеречном лесу на деревья. Его отталкивали: «Очумел, что ли?» Он не слышал слов.
Позабыв о правилах, улицу переходил наискосок с угла на угол. На середине повернулся и долго смотрел вдаль.
Все кончилось. Все…
Не заметил, как разжал кулаки, побрел по дорожке в городской сад.
Там свернул в тихий уголок и на маленькой полянке, окруженной поникшими кленами, опустился на косой пень высоко срезанного, рано посохшего дерева.
…Беспокойные дни, щедрые на горьковатые полынные ветры, предваряли ту неожиданную, недобрую и последнюю встречу, понапрасну взбодоражившую его. Неприятности начались с бумажки, которая извещала об открытии школы садоводов на опытной станции. Их колхозу дали одно место. Кому другому, как не ему, Васе Бабкину, полезно было бы практические навыки подкрепить учебой. Но Шаров был иного мнения:
— Бросить сад? А на кого?
— Свет не клином сошелся…
— Я тебя понимаю: учиться надо. Но замены пока нет. Не вырастили. А воз — на крутом подъеме. Если теперь коня из оглобель — телега покатится вниз.
Вася подхватил этот воз в трудный год. И сейчас, по правде говоря, выпрягаться ему нелегко, хотя бы и на время. Нельзя уйти бездумно, не спросив своей совести— хватит ли у преемника навыков и живет ли в его сердце настоящая любовь к делу? А все-таки обидно, что поедет кто-то другой. И кто? Капа Кондрашова! Но ведь она, все знают, не могла одолеть пятого класса!