Характерные черты этой женщины: маленькая, сухая, в высшей степени энергичная, с зоркими, как у хищной птицы, глазами и узким подбородком. Она показала себя не в пример смышленее своего мужа, который при виде такой уймы народа, растекшегося по всему домашнему хозяйству, сейчас же потерял голову. Так, когда лошади уже начали было обгладывать в садике листья капусты и кочаны салата, она позаботилась о том, чтобы выпроводить их оттуда, заявив мне, что сплошная-де сырость повредит животным. Затем она самолично сопроводила солдат, дабы показать им стойла и сено, не преминув прежде побеспокоиться и о том, чтобы я, в ком она подозревала колдуна – повелителя погоды, получил яйца и вино. Я размышлял потом об этом человеческом типе, а еще о том, что всех этих неимоверных затрат воли хватает только на то, чтобы обеспечить себе мало-мальски приемлемое местечко под солнцем.
Уже в два часа был снова разбужен. Поскольку я на протяжение всего марша был назначен командиром авангардного отряда, который должен загодя подготавливать места расквартирования, то через Оллан, Сенан, Жуаньи и Бюсси я на машине проехал вперед до окрестностей Димона и в Ла Тюильри обеспечил постой для батальона.
Сам я устроился здесь на постоялом дворе «Clos des roses»[178]. Очевидно, он знавал и лучшие времена, но сейчас его владелец вел образ жизни, отчасти напоминавший вышедшего на пенсию полицейского чиновника, а отчасти – крестьянина. У него-то я с Рэмом и наслаждаюсь тем, что со времен существования походов и войн зовется у солдат «хорошей квартирой». Правда, наука этим не ограничивается. Надо еще уметь открывать источники изобилия; а посему сразу по въезде я первым делом сошелся с детьми и подарил им кое-что для их копилок. Вслед за тем появилась яичница-глазунья, кролик, зеленая фасоль, картофель в уксусе и растительном масле и сыр; детишки, снуя один за другим, как муравьи, тоже притащили к десерту всякую мелочь: дочурка Леонна, например, ром для кофе, принесенного до этого ее братиком. Так снова и снова попадаешь в дома, которые благодаря появлению солдата преисполняются таким хлебосольным волнением, как будто за стол к ним собственной персоной уселся ненасытный Геракл.
В отведенной мне комнате я снова обнаружил пол, привлекший мое внимание еще в Монмирае: красные кирпичные плитки, пригнанные по примеру пчелиных сот и выкрашенные блестящей олифой. Вымощенный так пол прохладен, прост и ненавязчиво рационален.
Во второй половине дня прогулка по полям и холмам. На склонах обширные поляны сиреневой скабиозы с вкраплениями отдельных кустиков золотисто-желтого зверобоя образовывали узор, характерный для пика лета. К этому добавлялось витиеватое жужжание бронзовок и шмелей. Вид скабиоз по-прежнему таит для меня что-то электрически возбуждающее: я, как ребенок, верил, что собирающий их накликает грозу.
На обочине проселков и в городке сложены огромные груды кремня, кажется, молнией высеченного из мергеля; его используют здесь для строительства домов. Кремни вспыхивают в лучах солнца дымчато-коричневыми, красочно-розовыми и карнеолово-красными тонами, подобно насыпям драгоценных камней в стране сокровищ.
Во сне у меня завязалась дискуссия с полковником фон Тайсеном. Он сидел за письменным столом и, когда мы оба высказались, протянул мне объемистую папку с документами. Я взял ее с собой на дом для изучения и нашел заполненной протоколами заседаний и допросов, а также заключениями экспертизы. Речь в них шла об одном деле чести, возникшем из-за того, что во время командно-штабного учения, разбиравшего битву при Саламине, разгорелись препирательства. Основная масса офицеров приняла сторону персов, тогда как новый командующий встал на сторону греков. В протоколах некоторых допросов я с удивлением прочитал ряд важных высказываний, в которых греки объявлялись последователями непроработанных принципов и ниспровергателями старых устоев и династий, а также нашел прекрасные описания жизни в гарнизонах Вавилона, Сард и Экбатаны.
Всё это явилось как бы некой арабеской моих духовных взаимоотношений с фон Тайсеном. Вообще странно, как знакомые предстают мне во сне – ведь среди них есть и те, с кем я когда-то поступил несправедливо и о ком вспоминаю всегда с известной долей смущения. Но стоило им мне присниться, как чувство это с пробуждением проходило – будто они прощали меня.
Снова вперед, минуя Диксмон, через Вильнёв на Пези-Кодон. В автомобиле я обратил внимание, как внутренняя поверхность фар отражает дорогу. В их параболически отшлифованной металлической форме объекты, – например, дома и деревья, – воспроизводятся с большой четкостью, чтобы затем уменьшаться по мере вращения по кривой. Таким образом, они беспрерывно подводятся к нулевой точке и исчезают в ничто. Всё в целом походит на приспособление для объяснения индуистских философем. Об этой теории я хочу проконсультироваться с братом Физикусом.
Во второй половине дня купание в узком, окруженном высоким камышом ручье, в котором текла быстрая и холодная, как лед, вода молочного, серо-зеленого окраса. Потом на солнцепеке я предавался размышлениям о поэтапности в творчестве автора. Опус можно сравнить с домом, к которому ведет вход с общедоступной улицы. Ранние произведения опираются на признанные образцы, и лишь с течением лет формируется собственный стиль. Автор вводит читателя по анфиладе, постепенно преобразующейся, в свой мир.
Вечером разговор с хозяином дома, пожилым рабочим. Во время Мировой войны он лежал в окопах напротив меня под Реньевилем; мы тогда наступали. «Мы понесли большой урон». Во время этой беседы мне снова бросилось в глаза различие между «hommes» и «Menschen»[179]. Удивительно чувство общности, товарищества, какое эта Большая война оставила после себя во всех ее солдатах, безразлично какого языка. Это – примета могучего вмешательства.
Через Труа в Вильшетиф. В Труа сильные разрушения. Западные предместья выгорели дотла, остались лишь остовы каменных стен, узорами пчелиных сот расписавшие землю.
Во второй половине дня прогулка в Белли; посреди лесной лощины я наткнулся на скромную могилу, крест которой, в качестве завершающей детали, украшала консервная банка. Кажется, страсть венчать чем-нибудь могилы лежит глубоко в человеческом инстинкте; эта мысль впервые посетила меня, когда я увидел каменные тюрбаны на мусульманских кладбищах.
В разбитом броневике я нашел письма: любовные письма к солдатам и секретную документацию, описывающую расположение минных полей.
Проезд через Пине и Бревон в уже изрядно переполненный Дьенвиль. Разместить здесь еще один батальон и одну санитарно-медицинскую роту казалось чем-то сродни чуду. Но мне оно удалось. Я обошел командиров и попросил их чуточку потесниться.
Порядочный человек в последнюю очередь думает о себе – таким образом, в полдень я один оказался еще без крыши над головой и по-настоящему обрадовался, когда в боковом переулке обнаружил комнату, которая еще, казалось, не попадалась до сих пор на глаза ни одному охотнику. Дородная хозяйка с подкупающей любезностью показала мне ее и под конец объявила, что порядка ради должна упомянуть еще об одной мелочи, а именно о том, что несколько недель тому назад в этом помещении от инфекционной болезни скончался-де ее муж. Я тут же оставил эту затею и предпочел, как теперь стало ясно, будучи далеко не первым, отправиться на дальнейшие поиски – в таких каморках живешь ведь не только телом, но и воображением.
В конце концов я наткнулся еще на один домишко, который, покинутый жильцами, являл собой картину какого-то разбойничьего гнезда. С помощью двух разбитных дам, обитающих по соседству, – мамаши с дочкой, – и пары ординарцев я снова разгреб груды обломков и одолжил во временное пользование кое-какие постельные принадлежности. Я, похоже, угодил в распутный угол, ибо на помощь нам явилась еще одна соседка, которая, – сбитая и эластичная, как красавицы у Вийона, – рассыпалась во всевозможных кокетливых опасениях относительно угрозы, исходящей, по ее мнению, от мужчин. Так, прежде чем с двумя ординарцами подняться на чердак, она поинтересовалась, не съедят ли ее, дескать, там, наверху, и, прощаясь, высказалась в том смысле, что домашнее хозяйство должно быть укомплектовано полностью, вплоть до женщины. Вскоре затем она, несколько возбужденная, ввалилась снова:
– Capitaine, у вас в порядке вещей залезать женщинам под юбки?
– Разумеется – если те ничего не имеют против.
– Ах, спасибо, я только это и хотела узнать.
С этими словами она снова вылетела из комнаты. Так, всегда встречаются типы, чьему вкусу отвечает беспорядок.
Во второй половине дня в церкви, где проходила церемония отпевания. Священнослужитель, человек уже преклонного возраста, был преисполнен достоинства, в лице его удачно соединились черты крестьянские, аристократические и духовные. Одеяние: черная, с узором вышитого серебром чертополоха, мантия, черный берет с алой кисточкой. Он по кругу обходил гроб; то обволакивая его облаком ладана, то окропляя святой водой. Причетники – в белых стихарях, подпоясанных черными шарфами; между запевами они по временам обменивались друг с другом плутоватыми улыбками. Верный своей привычке во всех без исключения странах мира следовать за незнакомыми покойниками, я присоединился к похоронной процессии.
Позднее – прогулка по берегу реки Об в замковом саду. Течение ее быстро, вода холодная, изумительно зеленая, почти как в верховьях Йенна. Воздействие красочных водоемов достигает очарования, если их белое ложе окаймлено ослепительной галькой. Здесь я погрузился в размышления о задаче своей, о путешествиях, но особенно о том воздействии, какого должен достичь я словом. Меньше чем год назад алхимия еще казалась мне вершиной всего, она сулила незримую власть над силами и вещами посредством волшебного заклинания, посредством колдовских чар. И всё же много лучшим мне представляется теперь слово, способное возносит нас в такие невесомые эфирные сферы, где больше не нужно крыл. Ведь и эти пестрые оболочки мы когда-нибудь с себя скинем.