– Прости, что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что помимо твоего, так называемого, «Сопротивления», в виде лагеря для бойскаутов, есть и посерьёзнее конторы. И даже – международного уровня.
– И ты, хочешь сказать, что состоишь в одной из таких международных контор?
– Именно так.
– И давно?
– Ещё до твоего рождения.
– Все эти годы ты был секретным агентом?
– Да.
– И только сейчас зачем-то мне в этом признался, да ещё и рассказал, что я – приёмная?
– Время, девочка, время. Если в двух словах, то я и не собирался тебя удочерять, но пришла директива из центра. Мне было приказано отправиться в определённый день в определённый детский приют при монастыре, и подать документы на удочерение определённого ребёнка.
– Зачем?
– А ты вспомни, где мы с тобой проводили семейный отдых. Куда мы с тобой, как семья постоянно отправлялись?
– То есть, я была для тебя неким пропуском?
– Да.
– А цель у тебя какая?
– Уже никакая. Меня отозвали. Всё что мог, я уже сделал. Теперь начинается очень серьёзная игра. И на моё место придут серьёзные люди. Я возвращаюсь домой.
– Домой? И где же твой дом?
– В другой стране. Да, девочка, я вовсе не абориген.
– Ты столько лет был агентом… Но если не из-за трансмиттера, то ради чего?
– Ради тех, из-за кого ты меня возненавидела.
– Из-за кошкодевочек? Ты состоишь в международной подпольной организации, торгующей рабами-кошкодевочками?
– Нет. Я состою в организации, которая занимается спасением кошкодевочек.
– Это то, что я тогда увидела, ты называешь спасением?
– А что ты такого увидела? Что именно? То, что я переодевал едва живое существо, чтобы скрытно вывезти за границу в страну, где у этого человечка с пушистым хвостом будет право на существование и полноценную жизнь?
– Я видела, как ты раздел кошкодевочку.
– Да. Я её раздел. Я снял с неё тюремную робу департамента и надел на неё обычную одежду. Вот только досматривать-то ты не захотела.
– И почему же ты не стал меня останавливать? Почему не объяснял ничего?
– Зачем? На тот момент ты была уже самостоятельной. Совершеннолетней. И мне больше не требовался ребёнок женского пола для отработки легенды.
– Ты вот так вот просто отмахнулся от той, которую воспитывал всю её жизнь?
– Увы, но воспитывал не я. В большинстве случаев мне приходили инструкции из центра, разработанные опытными психологам и педагогами. Да и воспитывать, в общем-то, мне тебя не позволялось. Я обязан был придерживаться норм и обычаев этой страны, держать тебя в рамках её массовой культуры. Именно поэтому ты ничем не отличаешься от среднестатистического представителя данного государства. Ты так же не считаешь кошкодевочек не то, что равных себе, но даже отказываешь им в праве считаться разумными существами. Для тебя они все всего лишь говорящие зверушки, наподобие попугайчиков.
– Так ведь ты же мог как-то повлиять на мои представления?
– И что бы это дало? Ты бы стала изгоем, на тебя смотрели бы, как на умалишённую. Вспомни, так ли давно кошкодевочкам стали разрешать пользоваться общественным транспортом? Да и то, только в отгороженных от людей местах. А фонтанчики с питьевой водой с табличкой «только для кошкодевочек» ведь никто убирать и не собирается. И во всём остальном им до сих пор отказано, и в праве на начальное обучение, и на работы чуть выше уровня дворника. Ведь они – не люди, не разумные существа, по законам этой страны. Они – вещи. И если какому-то носителю разума вздумается оторвать у кошкодевочки хвост, или употребить её в извращённом качестве, то максимум, что ему грозит – копеечный штраф, за жестокое обращение с животными.
– И ты спасаешь этих кошкодевочек тем, что переправляешь их нелегально в другую страну? Что же это за страна такая сказочная?
– Эта страна на соседнем континенте. Вот только о ней вам в школе рассказывали совсем не то, что есть на самом деле. И по телевизору вам всем показывают только выдумки о ней.
– И чем же эта страна так хороша для этих кошек?
– Тем, что там они считаются людьми.
– Чего? Это-то как? Как кошкодевочек можно считать людьми? Это же бред!
– А ничего, что у людей разнится не только речь, но и цвет кожи, и разрез глаз? Когда-то эта страна вырезала под корень более семидесяти миллионов коренных жителей, только за то, что у них был другой цвет кожи. А затем завезла в качестве рабов других людей, но тоже с отличной по цвету кожей, и также обыденно не считала их людьми.
– Но это же в прошлом. Это было давно.
– А кошкодевочки – сейчас. И они отличаются от людей только лишь наличием хвоста. Чем это хуже отличия по цвету кожи?
– Но они и генетически отличаются. У них и кровь другая.
– Неандертальцы от хомосапиенсов тоже отличались. За что и поплатились. Какая разницы, есть у кого-то хвост, или нет, если он умеет сочувствовать, любить, сопереживать? Если он может также освоить и нотную грамоту, и квантовую физику? Почему вы все не способны жить мирно с другими, и не лезть со своим штангенциркулем мерить соседям черепа?
– И вот в твоей сказочной стране они считаются людьми? И как это выражается?
– А никак, просто они люди, имеют все те же права, свободы и обязанности, как любой гражданин той страны. И они ходят и школу, и в университеты. И становятся и химиками, и композиторами, и хирургами. И политиками.
– Но почему нам об этом никто нем расскажет?
– А потому и не расскажет, что тогда придётся признать кошкодевочек равными себе. А это ваша нация не может позволить себе под страхом смерти. Ваша нация построена на унижение других и возвеличивании себя за чужой счёт. Ваши предки, беглые каторжане, пираты, бандиты, подонки разных мастей, сбежав от правосудия, прибыли на это континент и устроили банальный геноцид тем, кто был не так развит в технологическом плане, как они. Ладно, мне уже пора. Ещё раз, я не знаю кто производит нейротрансмиттер, этим вопросом занимались другие люди. Но вроде, как с этим может быть связан сам департамент санитарного контроля. Очень похоже на то, что они – не просто шестёрки на подхвате. Если решишь с ними столкнуться, будь осторожна, эти ребята сперва стреляют, а только потом – думают.
– А откуда ты знаешь всё про меня, ведь мы с тобой столько лет не общались?
– Работа такая – знать. Ты же всё равно в мэрии ошивалась на всех мероприятиях. Поэтому и знаю. И про парня твоего знаю, но ничем помочь не могу. Скажу лишь, что счёт у него на дни пошёл. Вот только вся ваша «Организация» ничто по сравнению с «департаментом» и его «санитарами».
– Что же, спасибо, за правду.
– Не переживай так сильно. Ты добропорядочная гражданка своей страны, образцовая, можно и так сказать.
– А ты навсегда возвращаешься, больше у тебя заданий здесь не будет?
– Мне тут больше делать нечего. Всё изменится буквально на днях. Поэтому таких как я отзывают, а на замену придут более решительные и молчаливые люди. Готовься, будет очень жарко. Я бы на твоём месте ушёл из «Организации», всё равно тебе больше не за что мне мстить. Я тебя не предавал, я не извращенец, не насильник. Тебе незачем подвергать свою жизнь опасности из-за каких-то кошек. Эти «вещи» того не стоят. Ведь ты же должна это понимать, как настоящий гражданин этой страны.
– Хорошо, я подумаю. Прощай, папа.
– Прощате, мисс Эприл. И, да, вот ещё, – с этими словами бывший отец достал из кейса какой-то запечатанный пакет и протянул его бывшей как бы дочери, – прибереги на самый чёрный день. Возможно, это тебе поможет.
***
Вот и всё. Каких-то полчаса и вся жизнь – вдребезги. Каких-то несколько слов и ты – уже не ты. А кто ты, ты и сама не знаешь теперь. Мир, как бы пакостно это не звучало, рухнул. Мадам стояла на холодном ветру, дрожа то ли от холода, то ли от обиды. На что именно она была обижена, она и сама толком не понимала. Вроде бы она сама когда-то гордо хлопнула дверью, отказавшись от каких-либо связей с отцом, и даже сменила фамилию. И последние несколько лет это её нисколько не смущало и не беспокоило. Но вот так вот, прямо в лицо, буднично, мимоходом, сообщить ей, что они друг другу – никто… к такому она не была готова. Кто его знает, может быть она действительно, где-то как-то бессознательно ожидала, что единственный родной ей человек если не сам явится просить прощения, то хотя бы позовёт заключить мировую… Всё же этот человек, как ни крути, но был же он ей отцом…, наверное, был. И были у неё к нему родственные чувства? Были…
Может и над своим маркетологом она издевалась, мстя бессознательно, а не испытывая на прочность своей «неловкой» любовью? Только гадать-то уже поздно. Один выложил все карты на стол и просто ушёл. Как будто и не было всех этих лет семейной жизни. Другой ничего уже выложить не может, а, возможно, и не выложит никаких карт уже никогда. А она? Что, ей-то, осталось?
Кому и что ей теперь доказывать? Да и надо ли теперь доказывать, что она – взрослая, самостоятельная, независимая? Что-то не очень у неё с независимостью. Не вышло стать самой по себе. Вот что? Что теперь ей делать? Возвращаться в организацию? А зачем? Ведь кошкодевочек она действительно не любит, отец, вернее, человек, игравший роль её отца на протяжении четверти века, был прав, она относится к кошкодевочкам, как к забавным зверушкам. Возвращаться к тому, кого, как ей пока ещё кажется, она любит? Но что она может сделать для него? Или начать всё сначала? А что именно – начать? И начало чего ей надо?
Было очень холодно, Мадам начал бить озноб, извещая о надвигающейся истерике. В десяти метрах от неё внезапно остановился шикарный автомобиль, из открывшейся задней двери на тротуар выпало тело, следом за ним из салона вышел какой-то парень и плюнув на тело, пнул его пару раз, пьяно покачиваясь. Из автомобиля высунулся ещё один человек, схватил парня за руку и втянул в салон. Автомобиль уехал. Тело осталось лежать неподвижно.
Просто ещё одна кошкодевочка которой не повезло родиться в этой стране, подумала Мадам. Нет, она не была сухой, чёрствой, бесчувственной, вовсе нет. И если бы это был человек, и уж тем более маленький ребёнок, она бы не задумываясь бросилась бы в бой, дабы защитить и покарать. Но… вот в данном случае…