ецов много не соберешь.
— Идем, — бросил я сарапу и направился к конунгову двору, только не через фьорд, а в обход, пешком.
Сарап спокойно следовал за мной, не пытаясь убежать. И это меня тревожило. Неужто Гачай был единственным, кто обладал и храбростью, и невероятным воинским мастерством? Неужто остальные иноземцы навроде овец? Но руны они явно получили не просто так. Если жрец сейчас оглушит меня и побежит в горы, разве он не сумеет удрать? В Хандельсби только дружинники и вольные хирдманы могут остановить хускарла, а обычные горожане вряд ли с ним сладят.
Я держался настороже, краем глаза присматривал за сарапом, ожидая какой-нибудь выходки, но тот просто шел, молчал и будто не видел ни утоптанной дороги, ни наглых кур, что чуть ли не бросались под ноги, выклевывая что-то невидимое. А когда мы отошли от его сольхуса, жрец вдруг пошатнулся, осел на землю.
— Эй ты, вставай, — я легонько пихнул его ногой. — Не дури.
Он не пошевелился. Может, его ранили сильнее, чем казалось? Я-то думал, что камнем лишь кожу царапнуло, а вдруг и кость разбили? Хотя кто? Возле сольхуса лишь карлы стояли. Меня вон веслом огрели, и ничего.
Я наклонился к сарапу осмотреть рану, а он схватил меня за руку, дернул поближе и, глядя в глаза, сказал:
— Я твой лучший друг. Ты хочешь помочь. Очень хочешь помочь.
Я моргнул.
Ну, конечно. Зачем это говорить? Он же и так знает, что я готов сделать для него что угодно. Он мне как брат. Даже ближе брата, ведь Фольмунд слишком мал и бестолков. Вот только я не мог вспомнить, как звать моего лучшего друга. Странно. Неужто из-за удара веслом по спине я всё забыл?
— Я надо уйти из города, — говорил друг, коверкая слова. — Помоги.
— Хорошо. Пойдем. Надо заглянуть в таверну, а то я топор там оставил. Да и тебе не мешало бы сменить одежду, а то ходишь, как вонючий жрец Солнца, в платье. А где твой меч? Тоже забыл прихватить. Фьорд, правда, перекрыли, но я поговорю с конунгом, он нас пропустит.
— Нет, — остановился друг. — Не конунг. Не надо конунг. Надо тихо.
Тихо… Я задумчиво почесал подбородок.
— Тогда можно поговорить с Магнусом. Или со Стигом Мокрые Штаны.
— Нет. Никто не знать обо мне. Нельзя.
Интересно, что натворил мой друг такого, что скрывался от Рагнвальда. Может, сарапа отпустил? Или Эмануэля побил?
— Все равно нужно в таверну. Негоже воину без оружия ходить. Знаешь, мой-то старый топор сломался, поганая тварь скрутила его, как лепешку, а новый будет лишь к весне. Так что хожу нынче с плохоньким. А ты как? Всему научился? Поди, теперь не только нити, а всё полотно разглядеть можешь?
Я посмотрел на друга и неприятно удивился. Он так изменился за эти месяцы: почернел, волосы потемнели, ростом пониже стал. И нос искривился. Сломал неудачно?
— Нельзя таверна. Уходить. В горы уходить, другой деревня уходить.
— С одним ножом? Ты, может, теперь и голыми руками с тварями сладишь, а вот я вряд ли. Давай хотя бы ребят кликнем. Что бы ты не натворил, Альрик не откажется помочь. Всем вместе всяко лучше будет. Знаешь, Энок ведь погиб. Стал хельтом, съел твариное сердце и в первом же бою погиб. Ульверы будут тебе рады. Вепрь, Эгиль, Дударь…
Я снова кинул на друга взгляд и скривился. Пока не смотрю на него, все хорошо, а стоит лишь взглянуть, как чудится что-то неладное. Что-то неправильное.
Пару раз подходили конунговы дружинники, спрашивали, куда я веду жреца, я кивал на тот конец города, и они отставали.
— Как они поняли, что ты жрец? Пальцы-то у тебя все целы.
Друг снова схватил меня за руку.
— Горы. Идти в горы. Сейчас.
— Дурак ты, — начал было говорить я и осекся.
У него оба глаза были целы.
Как такое может быть? Пусть я не помнил его имени. Пусть он изменился, почернел и постарел… Мало ли что там Мамировы жрецы вытворяют? Смотреть в Бездну явно нелегкое дело. Но как мог вырасти новый глаз? Нет, не так. Даже если бы сама Орса пришла к другу и дала живой воды, чтобы заживить все раны, он бы не стал этого делать, ведь тогда пропадет особое жреческое зрение. Тогда он не сможет видеть Бездну и разучится слышать богов.
Друг занервничал, снова сказал, что нужно в горы, но я никак не мог избавиться от сомнений. Может, я что-то перепутал? Точно ли он мой друг? Почему он спешит убежать из города? И почему он так плохо говорит, будто иноземец какой-то?
— Кай! Вот ты где!
Рысь! И Эгиль, и Трудюр, а с ними и Лундвар Отчаянный в придачу.
— Слыхал, в одном сольхусе отыскали целый мешок серебра. Марок сорок, говорят, будет. А ты чего с пустыми руками? Всего одного сарапа поймал?
— Не поймал. Зато смотри, кого я встретил, — улыбнулся я и указал на друга.
Но тот почему-то не обрадовался встрече с ульверами, медленно попятился, развернулся и побежал. Отчаянный радостно вскрикнул и бросился за ним, Трудюр и Эгиль следом. А Рысь подозрительно прищурился.
— И кого ты встретил? Это же и есть сарап. Ты как его уговорил за тобой пойти? Да еще и без оружия.
— Это не сарап. Это же… — имя все никак не вспоминалось, — ну, он же тоже ульвер. Мой друг. Я должен ему помочь. Только у него глаз новый появился, и лицом он изменился, но видно же, что это он.
— Глаз? Друг? Ты же не спутал его с Тулле? — недоуменно спросил Леофсун.
Тулле! Точно. Вот его имя! Но человек, которого я только что считал другом, точно не был Тулле. Тулле же высокий, голубоглазый, светловолосый, с тремя тонкими полосками шрамов на щеке. Теперь я вспомнил, как он выглядит.
— Да я был готов поклясться бородой Фомрира, что он и есть Тулле. Неужто он меня заворожил? Вот же погань сарапская.
И мы рванули за колдуном.
Далеко он не убежал. Отчаянный перехватил его, и когда мы подоспели, парни уже вовсю избивали сарапа ногами. У меня на мгновение захолонуло в сердце. Показалось, будто они пинали Тулле, но я ухватился за его имя и сумел разглядеть, что это не он.
Будто я тоже отдал один глаз Бездне. Или половину внутренностей. Иначе почему я видел мерзкого сарапа, слышал его сарапский говор, но всё равно хотел его защитить?
— Хватит, — выдавил я. — Вяжите его и к конунгу.
Трудюр в первом же дворе спросил веревку, заломил сарапу руки за спину, и мы вместе пошли во двор Рагнвальда.
— Все еще чудится, что это Тулле? — спросил Рысь.
Я похлопал себя по щекам, протер глаза и уставился на жреца. Не Тулле. Но вроде бы немного и Тулле. Или, может, кто-то другой. Словно я когда-то дружил с этим человеком, потом позабыл его, а сейчас встретил, и воспоминания о былых временах вновь всплыли. И хотя я не мог вспомнить ни как мы играли вместе, ни как смеялись, осталось что-то теплое внутри, какая-то радость, чувство долга перед ним.
— Нет. Но это точно ворожба! Он мне что-то сказал, когда мы ушли из сольхуса. Наверное, какое-то сарапское заклятье.
Оставив солнечного жреца на ульверов, мы с Рысью поспешили к Альрику. Я пересказал Беззащитному всё, как было, и он тут же потащил меня к Рагнвальду.
Тинг хоть и закончился, конунг все еще оставался в тингхусе, а с ним его ближайшие соратники. Нас долго не пускали, и лишь когда Стиг Мокрые Штаны вышел разузнать, кто там ломится, разрешили войти.
Конунг выглядел изрядно уставшим, как и остальные. Харальда Прекрасноволосого там уже не было.
— Что еще? — спросил Рагнвальд.
— Только что солнечный жрец попытался заворожить Кая. И у него почти получилось, — сказал Альрик.
Магнус встрепенулся.
— Я же говорил, что это была ворожба.
— Как это было?
Я пересказал, как сумел, всё, что помнил и думал во время ворожбы.
— Значит, он заставил видеть его, как друга. И ты перепутал его с Тулле, своим хирдманом, — повторил конунг. — Стиг, скажи, чтоб сарапам заткнули рты, и никто не подходил к ним в одиночку. Этого колдуна пусть первым допросят. Посмотрим, хватит ли у него сил заворожить кого-то еще. И сначала поспрашивайте о ворожбе. Вряд ли сарапы сейчас пойдут войной к нам, а вот их жрецы могут такого натворить…
Мокрые Штаны тут же вышел из тингхуса.
— Если они так сильны, почему не заворожили меня? — продолжил рассуждать Рагнвальд.
— Ты слишком силен. И Скирир защищает тебя, как правителя этих земель, — сказал Однорукий.
— А Харальда из Бриттланда, значит, не защищает? Нет, тут загвоздка не в этом. Может, помог мой дар? Потому они и накинулись на Магнуса.
— Да и меня заворожили не сразу. Почему? — конунгов сын старался рассуждать, как и его отец. — Кая вон за мгновение одурманили.
— Но с него и слетело быстро, — возразил Альрик. — Может, сарап испугался, поторопился и сделал кое-как?
Тут вмешался в разговор и я.
— С меня ворожба сошла быстро, потому что я поначалу спутал сарапа с Тулле, хоть и забыл его имя. Но как только вспомнил, так понял, что сарап не он. Но я вот думаю, а что если бы я этого жреца знал хотя бы месяц или два? Может, тогда я бы не принял его за другого, а подумал, что сарап и есть лучший друг. Тогда бы я еще долго не понимал, что случилось.
— Потому Магнуса не сразу околдовали, — кивнул Рагнвальд. — Сначала наговорили всякого о чужом боге, а уже потом заворожили.
Конунгов сын расплылся в улыбке, но тут же нахмурился.
— Это что же? Значит, любой сарап может кого-угодно одурманить? А почему ты, Однорукий, не смог снять с меня ворожбу? Или Мамир слабее их бога? Если так, может, мне тогда и дальше Солнцу кланяться? Вдруг я тоже ворожить научусь?
Мамиров жрец, взрослый мужик, не побоявшийся отрубить себе руку ради мудрости и божественных знаний, потупился, не зная, что ответить наглому юнцу.
— Тулле говорил, что за сарапами нет бога. Только их конунг может говорить с богом-Солнцем, а жрецы нет. Потому кланяйся ему или не кланяйся, толку не будет, — сказал я.
Рагнвальд снял с запястья серебряный браслет и протянул мне.
— В благодарность за весть, — сказал он.
Я спокойно принял дар. Конунг мне не друг и не хозяин, потому должен благодарить не только словами, но и серебром. Но Магнус заерзал на месте и спросил: