— Из-за каких-то дрессированных блошек я путешествовать умею? Скажете тоже, — решил я, что Пещерыч потешается надо мной, наивным ребёнком.
— Отнюдь. Они тебя особо поляризуют или расщепляют, не знаю, как доходчивей объяснить. Ты временно за гранью реальности становишься, никто тебя сразу после этого костюма разглядеть не в состоянии. Только спустя некоторое время окончательно материализуешься. Заново по памяти отстраиваешь все свои… То есть, из особого подпространства собираешься сам в себя.
— Я что, из-за скафандра привидением стану? — изумился я новому открытию.
— Так-так. Вижу не готов ты ещё ко всему такому. Ну, да, делать нечего. Извини, если напугал. Тогда тебе сказку рассказать, что ли, не с ложью, а с намёком?
Давай так сделаем. Сейчас отвлечёшься, успокоишься, соберёшься с силами и ещё нам одну главу из земной истории расскажешь. А сам вечерами обо всём подумаешь, обмозгуешь, как следует. Когда я тебя в следующий раз прерву, тогда и поговорим. Может, сразу обуешься в свой кубик и сходишь в разведку. Для закрепления, так сказать, пройденного материала.
— Но мой кубик на земле остался. Как я его обую, если он… Если он в будущем только появиться должен?
— Чудак. Тебе никто ещё его не делал. Он же именным будет. Из тебя будет сделан. Только ты... или твои двойники… Твои близнецы или твои временные воплощения смогут им пользоваться. И это тайной будет. Ото всех. От людей, от властей, от миров, от мамки миров. Только твой Бог обо всём знать будет, — прочитал сногсшибательную лекцию дух.
— Как это, временные? И каким способом он меня угадает? Я про скафандр, а не про Бога. Накаркал своими мыслями, что он Скафандр Васильевич, так вы сразу же пошутить решили?
— Потом всё объясню. А сейчас пора на работу. Соберись. Я активирую экран, а ты, как приготовишься, стартуй, — пообещал Пещерыч и затих.
Я развалился на диване, но думать о чудо-скафандре по отчеству Васильевич и своих временных воплощениях не перестал.
Недолго поглазел на экранные узоры и начал продолжение рассказа с того места, когда только-только прилетел из ледяной тучи на Фортштадт.
* * *
— Я живой! — громко кричит кто-то рядом со мной, и я открываю глаза.
Школьный класс. За окном стадион с зелёной травкой. Я за своей партой, но сижу почему-то один. Братья и сёстры тоже расселись поодиночке и о чём-то сосредоточенно думают, а на партах у нас разноцветные камушки, веточки, ягодки, склянки со всякой ерундой…
…Неправильно так. Отвечать нужно: «Здравствуй, четвертинка». Тоже мне, лётчик. А затормозить? — подумал я и почувствовал, как снова нестерпимо заныло в груди, а потом кубарем полетел вниз, точно так же, как после нашего с Укропычем бегства из Третьей больницы.
«Всё повторяется? Точно. Всё повторяется», — перепугался я до невозможности, и чтобы снова не обморозить глаза, крепко зажмурился, а потом закричал Скефию:
— Можно меня затормозить?..
* * *
— Стоп! Снято! Молодец! Получилось, как нельзя лучше. Снова полёт, падение, и возможность домысливать всякое. И опять в трое суток уложились, — прервал меня Пещерыч на самом интересном месте.
— Опять вы? Я же должен объяснить, что две моих половины…
— Ты сам ещё не понимаешь, что с тобой было. Отдыхай. Пораскинь мозгами. Спроси у души, что и как тогда было, авось надоумит. Вежливо попроси. Объясни ей, что для дела нужно.
— А то что вспомнил двух или трёх… Много своих разновозрастных половинок, это нормально, по-вашему? — чуть ли не обиделся я на Пещерыча.
— Нормально-нормально. Я даже обещанную сказку не расскажу, пока ты с душой не посоветуешься. Чтобы сосредоточился на более значимом. На одном важном предмете, а не на нескольких.
Завтра не рассказывать будешь, а рассуждать о фракталах, о фибрах. Это запчасти такие. Душевные запчасти. Поймёшь сам. Потом моя сказка будет. А сейчас, занимайся своими делами.
И вот ещё, что. По секрету скажу, что Барбария уже насобирала твоего материала для обучение бактерий и на программирование их в твою скафандровую сторону. Завтра… Завтра всё объясню, — рассмеялся мой слушатель и затих, оставив меня у разбитого корыта догадок и страшилок.
* * *
В тот вечер я не только гулять не пошёл, я даже от десерта отказался. Неслыханно. Сломал устоявшуюся традицию. Недельную, не шутка. Так меня ошарашило, что заблудился сам в себе.
Ещё ночью не пойми, что приснилось. Нечеловеческий треугольно-сборный облик…
Или это я сам нечеловеком был? В общем, на следующий день почти до обеда обо всём думал, соображал. Пытался через духовку с душой общаться. Через её зеркальную дверцу. Не получилось. Не захотела. Может, ночью уже всё, что могла, рассказала?
«Отвлечься бы? В разведку… Сначала нужно в скафандровое ателье сходить и мерки на галактический костюм снять. А это, скорее всего, где-то у Барбарии. Где же она живёт, интересно?.. В логове? В избушке на слоновьих… хвостах?» — уплыл я после сытного обеда в очередные космические фантазии, а не земные размышления.
Сказки
— Хозяева. Есть кто в хате? — вернул меня Пещерыч из грёз, оживив «салат», как я обозвал неестественный зелёный свет на экране включившегося телевизора, да и самого духа как-то незаметно для себя окрестил Пещерычем.
— Кого надо? Если того грамотея, что был здесь вчера, то его уже нет. А я совсем растерянный человечек. Недопонял ничего мозгами своими, окаянными. Может, в поход меня? Авоську с фруктами на дорожку, и на землю? — предложил я новый метод своего воспитания и обучения.
— Значит, наступило время для сказки. Садись. Слушай старшего…
— Бога, — вплёл я словечко, перебив само Провидение.
— Товарища. Друга. Учителя. Про Бога же договор, по-моему, был?.. Ладно. Прощаю. Так готов к сказке, которую я ещё не каждому кандидату на звание Головастика рассказываю? Это не просто сказка, а задание на осмысление устройства вселенной. Готов?
— Куда деваться? Уже неделю сам себя Головастиком почём зря называю и ухо не чешу, что для этого экзамены сдавать надо, — оторопел я от очередной напасти в виде осмысления вселенной.
— Ты это звание носишь по праву. Даже не сомневайся. А то что скромничаешь…
Ладно. После сказки об этом поговорим. Слушаешь? — вздохнул Пещерыч и, не дождавшись от меня отклика, начал притчу: — Жил да был маленький волшебник. Один-одинёшенек жил. Сирота. Он не знал, почему остался один. (Может, он самым первым народился, и поэтому у него ни отца, ни матери не было, кто знает?) В общем, родителей у него не было, или он о них ничегошеньки не помнил.
Зато пищи у него было вдоволь, питья. Не было никаких житейских проблем. Кроме скуки. И так коротал время, и этак. Не знал, чем себя занять.
«Вот бы кто подсказал. Или развеселил?» Думал день за днём. А сам мастеровым оказался, несмотря на то, что сирота. За что бы ни брался, всё у него получалось. Дар такой у него был. Врождённый. Даже неинтересно ему было этаким занудой жить.
Прошло время. Подрос он, и однажды увидел во сне на синем-синем небе яркое созвездие. И прямо во сне представил, что оно вдруг ожило. Проснулся, помечтал немного и придумал себе своё маленькое, но живое, как и он сам. Придумал и сделал.
«Сделаю два созвездия сразу. Чтобы ему одному не скучно было, как мне». Так подумал и смастерил. А чтобы они в воздухе под потолком зря не висели, взял, и в банку их положил. Потом додумался воды в неё налить. Чтобы плавали созвездия в ней, будто по небу.
День прошёл, второй. Догадался сделать из них рыбок. Но всё таких же блестящих, сверкающих. Потом плавать их научил. А затем пошло-поехало. И видеть, и чувствовать, и думать. Всему обучил, и рыбки его быстро учились. Всё делали так… Почти так же, как и он сам.
И стало ему любопытно, о чём же его рыбки думают. Послушал. Непонятно. Придумал им язык, чтобы не только думали, а ещё и разговаривали промеж собой.
Тут всё и случилось. Скуку как рукой сняло. Так разговорились его рыбки-пустобрёхи, что в ушах зазвенело. Пришлось учить их мечтать. Чтобы интересно было их разговоры слушать.
А вот это он напрасно. Погорячился. Закончилась его спокойная жизнь. Как в воду канула.
То одно рыбки захотели, то другое придумали. То о третьем размечтались. А он только успевал их прихоти исполнять. То аквариум им побольше. То еду повкусней. То водоросли, то пузырьки, то камушки. А дальше и вовсе захотели они стать самцом и самкой, и икры наметать, чтобы детки у них появились.
Следом и детям всякое понадобилось. Ни в чём он рыбкам не отказывал. Пришлось не аквариум, а целое море придумывать и создавать. А чтобы они с голоду без его пригляда не умерли, создал то море из особой воды. Чтобы и вода им во всём потакала. И дышать, и кушать давала, и рождать прочие рыбные надобности могла. А рыбки всё воспринимали, как должное.
Потом соседей они захотели, потом друзей. Заселили всё море! А наш волшебник стал реже прислушиваться к рыбьим фантазиям. Забросил это дело. Наскучило. А когда снова прислушался, оказалось, что рыб уже полным-полно. Разных. И красивых, и безобразных. А вот мечтать они почти поголовно разучились. Возможно, потому, что мечты им приелись или перестали сбываться.
«Зачем им тогда разговаривать?» Подумал наш волшебник и отнял у них голоса и мысли. Вот и плавают они после этого немые и глупые. Не мечтают, а только едят, спят, размножаются и… Умирают.
И кто он после этого, волшебник наш? И кто рыбки, которые из сонных грёз были срисованы? С самих звёзд!
Думай, о чём сказка. Но целься чуть вбок. Не в глаз. В бровь.
А если скажешь, что волшебник – это Бог, или что рыбки – это люди, значит, я напрасно тебе эту сказку рассказывал. Время твоё и своё только зря потратил.
— Интересно, конечно, слов нет. Но сам он откуда взялся? Где и в чём жил? Хоть что-то у него было? Дом, одежда, обувь. Или он в таком же разумном море родился, а своих мозгов не хватило об этом понять? — начал я заумные рассуждения.