Браги был ошеломлен. Он ожидал всего, только не этого. Пленение Ингеборг было неожиданной и страшной развязкой.
– Мой король дает тебе две недели на раздумье, – продолжал Гаэрден с убийственной невозмутимостью, совершенно не давая Браги опомниться. – В эти две недели он будет считать вас гостями, пусть и незваными. Но если через две недели вы все еще не покинете Готеланд, мы атакуем вас. Мой король надеется, что такой славный и отважный воитель, как ты, благородный Браги, сможет принять верное решение.
Железная Башка стиснул кулаки. Он был готов дать тысячу дерзких ответов на предложение этого наглого посла, но сдержался. Лис опять победил тигра.
– Я подумаю, – ответил он. – Что еще ты уполномочен мне передать?
– Только этот дар от моего короля. – Гаэрден подал знак одному из своих людей, и тот, отцепив от луки седла большой кожаный мешок, бросил его в снег, к копытам коня Браги. – Прими, король посылает его тебе в знак доказательства искренности его слов.
– Ничего мне не надо!
– От даров моего короля нельзя отказываться, они предскажут тебе твою судьбу! – Гаэрден поклонился. – Пусть твои боги благославят тебя, ярл!
Посол развернул коня, и вся троица парламентеров пустилась галопом по снежной равнине, поднимая искристые облака снега, оставляя за собой клубы пара.
– Наглые собаки! – выругался Браги, когда всадники Аргальфа исчезли за дюнами. – Торвальд, посмотри, что в мешке. Клянусь змеем Мидгард, меня так и подмывает растоптать его копытами коня.
Воин спешился, развязал веревку, стягивающую горловину мешка, вывалил содержимое на снег. Кони с храпением попятились назад.
Одну голову Браги узнал сразу: это была голова маркграфа Винифреда Леве. И лишь по длинным седым волосам на второй голове, лицо которой было страшно размозжено ударом Моргенштерна или секиры, норманны опознали Вортганга.
Впервые за много лет Ингеборг пожалела, что приняла христианство. Учение Христа запрещало самоубийство, а бывшей королеве Готеланда больше не хотелось жить.
Ее пленили так неожиданно, что никто ничего не успел понять. Кто-то ворвался в шатер, пронзил мечом служанку. Кажется, она лишилась чувств. Потом, когда сознание вновь вернулось к ней, она поняла, что ее перекинули через седло, как овцу: ее голова болталась у стремени, и она видела железный сапог-жамб всадника с острой шпорой. Веревки, которыми ее спутали, душили ее. Потом были мимолетные жуткие видения – отрубленная голова одного из юных меченош с раскрытыми глазами, умирающий Коршун со страшной раной в животе, Рогериус, заливающий снег своей кровью. Конь волочил по снегу тело Зайферта. В глазах мертвого маркграфа застыл ужас. Королеве стало дурно, и она опять потеряла сознание.
Время будто остановилось. Ее сняли с седла, тащили куда-то, и она узнавала переходы Шоркианского замка. Когда-то она была здесь хозяйкой. Или она уже умерла, и это демоны волокут ее душу в ад? Разум не воспринимал действительность. С нее сняли веревки, окровавленную одежду, повели купаться. Кто-то держал ей голову, чтобы она не захлебнулась. Затем ей насильно влили в рот какое-то питье, от которого нестерпимо захотелось спать. Больше Ингеборг не помнила ничего.
Она проснулась в своей спальне, где каждая вещь была ей до боли знакома и где прошло почти двадцать лет ее жизни. Это было удивительное чувство, и Ингеборг забыла на некоторое время обо всем, что с ней случилось. Она поняла, что жива.
Ее чувства обострились, нахлынули воспоминания. Знакомые ощущения, знакомая обстановка воскресили прошлое. Все было в минувшие годы – ненависть и любовь, страх и ревность, боль и радость, счастье и отчаяние. Здесь, на этом самом ложе, она родила Аманду. Здесь, на этом самом ложе, умер ее первый муж Гензерик. Так смешались в ее жизни счастье и смерть, что никак их не разделить. Теперь же в жизнь Ингеборг вошло еще одно страшное, нестерпимое слово – плен.
Милые, добрые, старые воспоминания ушли, осталось отчаяние. Впервые она подумала о самоубийстве. Но ее остановила тень на стене – крест. Из ее комнаты убрали статуэтки святых и вышитый ею ковер с деяниями святого Теодульфа, но вытащить раму из окна не догадалась. Теперь окруженный многоцветными тенями витражей крест темнел на стене, призывая верить в могущество Бога. Ингеборг вцепилась зубами в руку, чтобы не заплакать. Бог не хотел ее смерти, но почему он хотел ее плена?!
Вошли четыре служанки – все новые и очень миловидные, одетые по-сарацински: побрякушек на них было больше, чем одежды, а лица до середины закрыты полупрозрачной тканью. Говорили они, впрочем, на чистейшем готском языке.
– Одежда вашего величества! – объявила вошедшая следом старшая служанка, тоже незнакомая.
Ингеборг хотела отослать их, потом решила, что это бессмысленно. Начался утренний туалет. Королева смутно догадывалась, для чего набежала к ней в спальню эта ватага прислужниц. Загнанный вглубь темный страх начал шевелиться, как будто мерзкая ядовитая змея начала медленно расправлять в недрах мозга скользкие кольца. Потом вдруг вспыхнула ярко и отчетливо совершенно женская мысль – если Аргальф хочет убить ее, зачем ее наряжать?
– Блие[88] вашего величества! – командовала служанка.
– Жип[89] вашего величества!
– Соблаговолите посмотреть в зеркало!
– Гребни и притирания!
– Соблаговолите посмотреть в зеркало!
– Духи, румяна, краска для глаз. Желаете черную или зеленую?
– Соблаговолите посмотреть в зеркало!
Ингеборг равнодушно посмотрела на себя. Теперь она почувствовала удивление. Ингеборг вдруг узнала, что все еще очень красива. Это лицо, эти глаза, эти волосы… Жесткие морщинки в углах рта куда-то пропали. А руки? Изысканные складки рукавов подчеркивали изящную тонкость пальцев и красоту розовых ноготков, похожих на продолговатые жемчужины. Черный, расшитый серебром жип обозначил тонкую талию – почему-то Ингеборг считала, что давно начала полнеть.
Старшая служанка хлопнула в ладоши, и прислужницы выпорхнули вон.
– Ваше величество, следуйте за мной!
– Куда? – впервые подала голос Ингеборг.
– Не беспокойтесь, вам ничего не угрожает…
Они шли по галереям, мимо стражи, салютующей бардизанами своей королеве, и Ингеборг опять ощутила нереальность всего, что с ней происходит. Что это, реальность, чудесное преображение или преддверие кошмара?
У двери большой трапезной служанка, толкнув створку двери, остановилась, замерла в поклоне. Ингеборг решительно вошла вовнутрь.
За огромным дубовым столом, за которым в прежние времена собирались десятки родичей готских королей, сидел лишь один человек. Увидев Ингеборг, он встал, улыбнулся.
– Добро пожаловать, королева Ингеборг!
Молодой, стройный, с гордой посадкой головы и тонким бледным лицом. Никогда еще Ингеборг не видела такого красивого и породистого лица. В каждой линии совершенство, для мужчины даже противоестественно быть таким красивым – и в то же время никакой слащавости, смазливости. Если Аргальф – сын дьявола, то отец, право, наделил его страшным орудием соблазна христианских душ. Ингеборг ожидала увидеть чудовище, а увидела ангела.
Единственное, что могло вызвать страх в Аргальфе, были его глаза. Абсолютно черные, лишенные белков, полные странного хищного блеска. Ночь жила в этих глазах. И Ингеборг почувствовала, что у нее слабеют ноги.
– Ваше величество! – Аргальф поклонился. – Вы выспались?
– Я выспалась, – с трудом произнесла королева. – Вы позволите мне… сесть?
– О, я веду себя, как неотесанный мужлан! Прошу вас…
Ингеборг даже не заметила, как король Банпора оказался рядом, предложил ей руку, подвел к высокому резному креслу и помог сесть. Замельтешили проворные слуги, заставляя стол изысканным жарким, ароматными пирогами, фруктами, сладостями, узкогорлыми кувшинами с вином. Аргальф отослал прислугу и, – неслыханное дело! – принялся сам потчевать королеву.
– Попробуйте вот эти устрицы, ваше величество, – говорил он с неизменной улыбкой. – Они из Испании и доставлены сюда моими гонцами, скакавшими день и ночь… А вот эти плоды мавры называют финиками: нет ничего слаще этих плодов! К ним очень хорошо подавать сухое вино, лучше аликанте… Вы меня не слушаете?
– Я думаю, к чему это все.
– Понимаю, вы решили, что я съем вас заживо, – Аргальф засмеялся. – Как глупы мои враги!
– Я тоже ваш враг.
– Нет, нисколько. Я слишком люблю и ценю вас, королева Ингеборг, чтобы считать врагом. Не верьте пустым россказням.
– Я ехала по стране и видела…
– Не важно, что вы видели. Это война. Война есть война. Разве христианские государи воюют по-другому?
– Но народ страдает слишком страшно!
– Народ надо прореживать, ваше величество. Сегодня вы основательно пропололи его, говоря языком крестьян, а завтра – гляди-ка, народ опять буйно разрастается! Не волнуйтесь, скоро война закончится, и тогда Готеланд опять станет цветущим и счастливым.
– Кто сможет насладиться этим счастьем?
– Покорные. Те, кто примут вас и меня.
– И вы положите всем начертание на руку и чело?
– Как же скучны христиане! Когда-то один из ваших апостолов сочинил что-то о пришествии Зверя. Занятная книга, мне ее читали. Только скажите, почему меня объявили Зверем?
– Говорят… я слышала… мне сказали…
– Что моя мать была волчицей? – лицо Аргальфа потемнело. – Я не знал моей матери. Ее сожгли на костре те, кто называют себя служителями Бога. Весь ее грех был в том, что она почитала богов своих предков. Потом один из этих служителей воспитывал меня. Знаете, чему он меня учил? Думаю, ваш Бог не одобрил бы такого воспитания. Однажды мой учитель собрал в округе всех нищих, объявив, что накормит их. Нищие поверили и пришли, а он завел их в амбар и велел сжечь заживо. Это по-христиански, моя королева?
– Я лишь хотела сказать, что вы творите ужасные вещи.
– Я уже сказал: это война. Я начал ее потому, что на земле может быть только один правитель. Помнится, вам тоже пришлось драться за свой престол. Когда христиане жгут чужие города, режут и вешают женщин и детей, грабят собственные церкви, никто не называет их исчадиями ада – всего лишь доблестными воинами, воюющими за своего короля! Справедливо ли это, ваше величество, ответьте?