Содрогаясь крупной дрожью, он вышел из душевой спустя полчаса. «Ну нет, — подумал он, с остервенением растирая пупырчатую кожу махровым полотенцем. — Будем бороться. Иначе грозит утрата индивидуальности…»
Однако, прежде чем он задумался над тем, нужно ли ему сохранение индивидуальности хилого затворника, им был позорно проигран еще один раунд. Едва Тимофеев вернулся в комнату, как его руки сами собой тщательно скомкали пачку папирос, неосмотрительно забытую на столе, и выбросили в мусорную корзину.
— Дудки! — возопил Тимофеев. — А Фомин-то курит!
— Курит! — охотно согласился внутренний голос. — А ты не будешь!
Тимофеев обрушился на диван в жесточайшей телесной немощи. Эксперимент протекал не совсем так, как предполагалось изначально. Собственно объект эксперимента чувствовал себя совершенно разбитым и раздавленным. Во всем теле не оставалось ни единой клеточки, которая не взывала бы о помощи, угнетаемая памятью литых мускулов морского пехотинца, требовавших работы, нагрузок и перегрузок. Хотелось не то спать, не то курить, но было очевидно, что отныне все это — запретный плод, который хотя и сладок, но недостижим. Истерзанный взгляд Тимофеева упал на магнитофон, задвинутый в дальний угол. Где-то в подсознании шевельнулась предательская мыслишка: стереть чужие рефлексы, и все пойдет по-прежнему…
Но Тимофеев увидел перед собой, словно наяву, ненавистную нетрезвую физиономию Ершова, которая тут же сменилась чистым и трогательно беззащитным обликом девушки Светы.
Обратной дороги не было.
По пути с лекций Тимофеев завернул в магазин спортивных товаров и приобрел там новенькую пудовую гирю из черного чугуна. — Чтобы доставить ее домой, ему понадобилось около трех часов, потому что каждые пять метров Тимофеев опускал гирю на асфальт и отдыхал.
Пришел июнь, мелькнула сессия, и подошли каникулы. К этому времени Тимофеев понемногу примирялся с узурпаторскими замашками чужой памяти, тем более, что незаметно исчезли боли в костях, ломота в пояснице, и на смену им явилось неизведанное прежде чувство силы. Впрочем, выжать гирю свыше пяти раз пока еще не удавалось.
На последнем танцевальном вечере этого учебного года в студенческой дискотеке Тимофеев, как и следовало ожидать, не разлучался с девушкой Светой.
— Давай вместе поедем в стройотряд, — сказала ему Света без особой надежды на успех.
— Кирпичи таскать, — с неудовольствием фыркнул Тимофеев, как отвечал всегда на подобные предложения. Но внутренний голос тут же скомандовал: «Разговорчики в строю! Это то, что тебе нужно!» И Тимофеев поспешно согласился: — А в самом деле — почему бы и нет?
Света в изумлении замерла посреди танца, широко раскрыв синие глаза-озера.
— Не узнаю тебя, Витенька, — промолвила она. — Ты стал какой-то не такой.
— Хуже? — опасливо спросил Тимофеев.
— Не в том смысле. Тверже…
Тимофеев ловил дерганные ритмы модных дискогрупп краем уха. Его внимание, конечно, занимала Света, но не полностью. — Потому что здесь же находился и Ершов, а ему было уготовано возмездие. Иначе говоря, Тимофеев хотел набить ему на прощанье морду. Но Ершов, как назло, вел себя пристойно, он был почти трезв и умеренно хамил девушкам. Более того, вскоре он явно засобирался уходить.
— Мне надо отлучиться, — тут же сказал Тимофеев Свете.
— Только ненадолго, — ласково произнесла девушка, и Тимофееву стало тепло на сердце. Он даже на миг забыл про Ершова, потому что в такой вечер не хотелось думать о плохом, но поруганная мужская честь живо напомнила ему о себе.
Тимофеев выбежал на улицу. Был вечер — такой же светлый, как и в тот раз, и те же кустарники обступали аллею. Ершов быстро шагал по бетонным плитам, а за ним, движимый жаждой мести, шел Тимофеев.
Внезапно Ершов обернулся.
— Здорово, Витек, — сказал он миролюбиво.
Тимофеев остановился. Он сознавал, что от него требуется немногое — стукнуть Ершова в челюсть, дабы тот завалился в кусты, и уйти. «Ну? — спросил Тимофеев у внутреннего голоса. — Как это происходит?»
Тот откликнулся не сразу и сделал это как-то нехотя, без привычного командирского напора: «шаг вперед, плечи неподвижны, рука движется свободно, напряжение в последний момент вместе с разворотом кулака — и противник, который, заметь, не ожидает нападения, укладывается на травку… Так это происходит, если тебе интересно».
Тимофеев сделал шаг вперед, но свободного движения руки не получилось. Он попробовал еще раз. И вдруг понял, что ему противно.
«Отбой тревоги, — сказал он своим подобравшимся мышцам. — Возмездие отменяется». — «Молодец, — тоном военачальника, вручающего награду на поле брани, отозвался внутренний голос. — Я же знал, что ты правильный мужик!»
— Так, ничего, — проговорил Тимофеев.
И невздрюченный Ершов канул в темноту — возможно, навсегда из жизни Тимофеева, молча глядевшего ему вслед.
— Ну, что приуныл? — бодро полюбопытствовал внутренний голос. — Думаешь, это последний такой Ершов на белом свете? Не грусти, хватит и на твою долю…
— Лучше бы не хватило, — проворчал Тимофеев, понемногу проникаясь глубочайшим удовлетворением от собственного поступка. — А с другой стороны, зачем ты мне теперь нужен? Может избавиться от тебя?
— Отставить! — прикрикнул тот. — Рохля ты, конечно, и добряк, но добро — оно тоже, знаешь, должно иметь где-нибудь в шкафу на плечиках, среди серых кримпленовых костюмов, хорошо отутюженное белое кимоно с красным поясом.
— Может быть, есть иные средства? — усмехнулся Тимофеев.
— Это самое верное… Ты вот тут дискутируешь, — осерчало внутри него, — а Светлана твоя уже на месте застоялась. Так что кру-у-угом!
И народный умелец послушно развернулся на каблуках.
— На танцульки рысью мар-р-ш!
С наслаждением вдыхая прохладный вечерний воздух, Тимофеев припустил по аллее туда, где стонали электрогитары и разноцветьем полыхали окна.
— И чтобы песня! — продолжал резвиться сокрытый внутри него голос.
— Тихо сам с собо-о-ю!.. — радостно заголосил Тимофеев.
А навстречу ему летела совсем другая музыка — громкая, резкая, жгучая. Как двадцатый век.
ЛОВУШКА ДЛЯ ПАДАЮЩИХ ЗВЕЗД
— Смотри, звезда упала! — с детским восторгом воскликнула девушка Света и поцеловала Тимофеева.
— Да, — сказал Тимофеев и поцеловал девушку Свету. Затем, оправившись от естественного головокружения, добавил: — Это поэтическая метафора. На самом деле звезды не падают. А падают метеориты, раскаляясь и сгорая в атмосфере.
— Все-таки ты ужасный зануда, Витенька, — нахмурилась девушка. — И за что я только тебя люблю?
После таких слов душа Тимофеева возликовала, воспарила к ночному небу и запела вселенским голосом, в то время как тело пожало плечами и рассудительно заметило:
— Вероятно, потому что я тоже тебя люблю.
Они стояли посреди влажного от росы свежевыкошенного луга, в окружении ночной тишины и умопомрачительных запахов трав, что тихо увядали в стогах. В своей зеленой стройотрядовской форме они чем-то походили на авиадесантников, только что с боем захвативших неприятельский плацдарм и теперь не знающих, что с ним делать. На самом же деле они были всего лишь студентами. Они держались за руки и глядели на звезды.
— Будь на твоем месте заурядный влюбленный, — не унималась Света, — он бы давно уже пообещал мне достать с неба звездочку.
— Но я-то отлично знаю, что это невозможно, — произнес Тимофеев. — И потом — зачем тебе звезда?
— Ну, это уж мое дело, — засмеялась Света. Затем сделала капризную гримаску и стала канючить: — Ну Витенька, ну только одну… маленькую… вот такусенький метеоритик…
Лицо Тимофеева, прежде имевшее глуповато-радостное выражение, что характерно для большинства влюбленных, резко изменилось, и Света осеклась на полуслове.
— Я пошутила, — торопливо заявила она.
Но было поздно.
Весь обратный путь Света поддерживала Тимофеева за локоть, ибо сам он был уже не в состоянии различать что-либо у себя под ногами и поминутно терял равновесие на разухабистой проселочной дороге. На ходу она пыталась втолковать ему, что ни звезда, ни тем более метеорит ей, конечно же, не нужны, что она просто хотела убедить его, что любовь и рационализм — понятия несовместимые, хотя это и так очевидно. Однако ее слова не возымели на Тимофеева, погруженного в себя, никакого действия. В минуты озарений самоуглубленность народного умельца приближалась к йогической каталепсии, и потому Света, кляня себя за неосмотрительность как мысленно, так и вслух, дотащила Тимофеева до сельского общежития, подняла на верхнюю ступеньку дощатого крыльца и, привстав на цыпочки, с исключительной силой поцеловала.
Тимофеев очнулся.
— Где мы? — спросил он, озираясь.
— Дома, — пояснила Света. — Пора спать, Витенька.
— Вот как! — изумился Тимофеев, но спорить не рискнул.
Света пошла на девичью половину, а Тимофеев растерянно потоптался на крыльце, затем долго блуждал между коек, гремя ведрами и роняя чужие сапоги. Добравшись до своего лежбища, он повалился на спину и почти час неотрывно смотрел в потолок, расписанный отсветами луны. В его мозгу со скрежетом поворачивались устоявшиеся в бездействии тяжелые маховики парадоксального мышления, столько раз приводившего Тимофеева к самым неожиданным результатам. И с каждым мигом эти маховики набирали обороты.
Наутро Света обнаружила Тимофеева на чердаке почти построенного кормоцеха, где он участвовал в настилке полов, строго попеременно ударяя молотком то по гвоздю, то по пальцу. Взгляд его был устремлен в никуда.
— Витя, — строго заговорила девушка. — Ты, по крайней мере, должен отдавать себе отчет в том, что эта штука лишена всякого смысла, она попросту никому не нужна. Она бесполезна для научно-технического прогресса!
— А тебе? — робко спросил Тимофеев. — Ты же хотела метеоритик…
— Я уже расхотела, — отрезала Света. — Как всякая женщина, я ужасно непостоянна. В данный момент я хочу, чтобы вечером мы с тобой пошли в сельский клуб на танцы.