— Это называется комбинированные съемки, — вставил Тимофеев.
— Вдобавок у них оказалась дыра в фюзеляже, и один летчик вылез наружу. Тут я вообще умерла! — Света попыталась продемонстрировать, что с ней было в тот волнующий момент, и уронила бутерброд.
На ее лице отразилась растерянность пополам с детской обидой, и Тимофеев уже в который раз содрогнулся от прилива нежности.
— Как же так? — сокрушенно произнесла девушка, осторожно поднимая двумя пальцами бутерброд. Он был серый от налипшего мусора, — вот досада… Витя, я отдам тебе свой.
— Ни за что, — твердо сказал Тимофеев.
— Нет, нет, ты должен поправляться, — настаивала Света. — Посмотри на себя, худющий какой, а мужчинам следует хорошо и обильно питаться, потому что умственная деятельность требует больших затрат калорий.
— К женщинам это тоже относится, — парировал Тимофеев, и они обрушили друг на дружку водопады альтруизма.
— И почему они всегда падают маслом книзу? — спросила Света задумчиво, когда стороны пришли наконец к соглашению о равноправии.
Тимофеев философски поглядел на пыльный бутерброд, сиротливо притулившийся в углу стола.
— Закон бутерброда, — прокомментировал он.
— Иначе говоря, закон подлости. Но этому явлению есть и физические объяснения, — тут он умолк, потому что не знал этих объяснений.
— Неужели трудно изобрести антизакон бутерброда? — пожала плечами Света. — То есть — закон антибутерброда? В наш век технического прогресса — и не справиться с жалким кусочком хлеба с маслом?
— Законы не изобретают, — благодушно сказал Тимофеев. — Их открывают. А прогресс нынче устремлен к звездам. Или в глубины океана — там интересно, дельфины всякие… Кому охота заниматься бутербродами?
— Вот прекрасно! — удивилась девушка. — Из-за какого-то дурацкого закона я всю жизнь обречена ронять бутерброды маслом вниз?
Она замолчала и пристально поглядела на Тимофеева. Тот выглядел весьма необычно. На его бледное лицо пала тень отрешенности. Можно было предположить, что Тимофеев вознамерился высверлить в злосчастном бутерброде дырку при посредстве своего пылающего взора. Или же захотел усилием воли приподнять его над салфеткой подобно йогу, для которого телекинез — пройденный этап на пути к совершенству. Света еще не знала, что именно так в мыслительном аппарате Тимофеева начинался необратимый процесс рождения сумасшедшей идеи, которую он немедля бросился воплощать.
— Я спасу тебя, — отчетливо промолвил Тимофеев. — Закон подлости будет забыт людьми.
После этих загадочных слов он поднялся и неверной походкой направился к выходу. Света не понимала ровным счетом ничего, но женская интуиция безошибочно подсказала ей, что в подобном состоянии Тимофеев мог запросто попасть под грузовик и даже не заметить этого.
— Витя, я с тобой, — воскликнула девушка, устремляясь вдогонку.
Ночью Тимофеев не спал. Он бешено курил, мусоря пеплом и гася сигареты о стену, бросался на диван и пялился в пятнистый потолок, бормоча почерпнутые из «Вестника древней истории» ругательства, затем рушился с дивана прямо на пол, где и был предусмотрительно раскатан рулон машинограмм из университетского вычислительного центра, и покрывал чистые участки бумаги лихорадочными записями и рисунками, понять которые смог бы только он сам, да еще, пожалуй, великий Леонардо. Уже светало, когда обессилевший гений-самоучка накинулся на шкаф с личными вещами, извлек оттуда бесценную фотокамеру «Практика» и дрожащими руками выдрал из нее кассету с цветной обратимой пленкой, запахло перегретым паяльником, кипящей канифолью и техническим переворотом, движения Тимофеева приобрели уверенность и хирургическую точность. Он прицеливался и всаживал в разверстое чрево камеры дефицитные микромодули и фоторезисторы, не жалея ничего из самых сокровенных своих запасов. Иногда он устало прикрывал глаза, и ему являлся знакомый светлый образ, чтобы послать ему силы и вдохновение. Инженерная интуиция взмахивала белыми крыльями, и раскаленное жало паяльника вонзалось в баночку с серебряным припоем.
Занялось утро. Тимофеев умиротворенно обозревал поле битвы. От фотокамеры осталась одна лишь изысканная внешность. По сути же своей это был уникальный, никем прежде не созданный прибор, которому не существовало еще должного критерия оценки. Он был сделан кустарно, быть может, не слишком изящно, — из того, что оказалось под рукой у создателя, и сейчас Тимофеев чувствовал себя древнерусским плотником, который топором, без единого гвоздя, срубил ядерный реактор.
— Назову тебя «гравиполяризатор», — по-отечески ласково прошептал он.
Прибор не возражал.
Затем Тимофеев повалился на диван и проспал десять часов кряду, включая утренние лекции в университете, обед и свидание с девушкой Светой.
Было пасмурно, над городом плыла серая пелена дождя, когда Тимофеев с камерой наперевес ворвался в общежитие, где обитали студенты-историки. Все сметая на своем пути, он устремился в читальную комнату, на пороге которой и встретила его привлеченная шумом в коридоре Света.
— Между прочим, на свидания обычно опаздывают девушки, — ледяным голосом сказала она.
— Да, но я сделал гравиполяризатор, — произнес Тимофеев, преданно глядя на Свету, и протянул ей камеру.
Любопытство без труда одержало верх над гордостью и Света заинтересованно спросила:
— А что он умеет?
— Чудеса! — без ложной скромности объявил Тимофеев. — Как известно, все материальные тела притягиваются друг к другу. Бутерброд, к примеру, притягивается к центру Земли и, встречая на своем пути к нему пол, становится пыльным и несъедобным. Но если изменить знак у сил взаимодействия, то тела станут взаимно отталкиваться, и бутерброд ни за что не полетит на пол!
— И эта штука способна изменить знак? — восторженно спросила Света.
— Да! Понимаешь, поле тяготения состоит из таких маленьких штучек, и чтобы поляризовать их как заблагорассудится, надо на каждой из них нарисовать крохотный крестик или стереть его, если он там уже есть. Это первый в мире гравиполяризатор. Где бы раздобыть бутерброд с маслом?
— Найдем, — уверенно сказала Света и направилась в сторону своей комнаты, неся прибор на вытянутых руках.
Тимофеев чувствовал себя на вершине блаженства. Он еще раз доказал, что для подлинного народного умельца нет неосуществимого. Особенно если его рукой движут настоящие, большие чувства… Он шел рядом со Светой, приноравливаясь и ее осторожной поступи, хотя ничего ему так не хотелось, как взлететь или по меньшей мере побежать. Он буквально лучился от счастья.
Из-за поворота вышел Дима Камикадзе, красавец и атлет. Когда он вставал в дверном проеме, там больше не оставалось пустот. Дима защищал честь университета на всяких областных соревнованиях, а в свободное время в нем учился. На плече у Димы покоилась двухпудовая гиря. Он увидел Свету и улыбнулся ей, как умел это делать, хотя и предполагал, что Тимофееву не понравится такая улыбка.
Едва только дрогнули усы на бронзовом лице Димы, как внезапно встрепенулась и зажила самостоятельной жизнью бывшая фотокамера. Раздался щелчок с оттяжкой, как бывает при съемке с большой выдержкой. По коридору пронесся зябкий ветерок.
— Ничего не трогай! — завопил Тимофеев и сбоку вцепился в гравиполяризатор.
— Вах! — сказал Дима, и лицо его приняло обиженное выражение.
С замиранием сердец Тимофеев и Света увидели, как гиря из черного, местами облезшего от частого употребления чугуна всплыла над необъятным плечом Димы, сильно напоминая своим поведением надувной шарик.
— Действует! — возликовала Света.
— Еще бы, — слегка озабоченно отозвался Тимофеев. — Фирма веников не вяжет. Зачем ты это сделала?
— Я? — изумилась девушка. — Оно у тебя само щелкает.
Тимофеев перевел отягощенный подозрениями взгляд на фотокамеру.
Между тем Дима попробовал водворить расшалившуюся гирю на место, но ему противостояла непреодолимая отталкивающая сила, шедшая из надежно укрытого в земных недрах центра всеобщей тяжести. Намертво сомкнув на чугунной дужке пальцы, Дима вознесся к потолку. Он растопырил ноги в тренировочных брюках и стал похож на лубочного висельника.
— Помогите, — потерянно сказал Дима.
Экспериментаторы бросились наутек, с обеих сторон поддерживая прибор. Не сделав и десятка шагов, они врезались во второкурсника по имени Лелик Сегал, выскочившего на окрепшие призывы Димы. Лелик был одет в иностранные джинсы, приобретенные на нетрудовые доходы, а также в нательный крестик, заполученный неправедными путями у верующей бабушки по материнской линии. Гравиполяризатор шевельнул объективом, словно гончая, унюхавшая добычу, в результате чего Леликовы джинсы были поляризованы и неудержимо взмыли штанинами в небеса. Наблюдать последствия парочка не стала. За их спинами раздался грохот, сопровождаемый немужским визгом. Очевидно Лелик лишился наиболее существенной части своего убранства.
— Света, — как можно более убедительней произнес на бегу Тимофеев. — Светик… отдай мне его. Он ведет себя, как… как…
— Ведет себя? — переспросила девушка растерянно. — А ты думаешь, тебя он послушает?
— Пусть попробует не послушать, — обещающе проговорил Тимофеев. — Я из него обратно фотоаппарат сделаю.
Но прибор, вероятно, решил извлечь максимум впечатлений из окружающей обстановки. Он хищно щелкнул затвором и поляризовал соленый огурец на вилке у вышедшего наводить порядок коменданта. Строго взглянув на воровато озирающихся Тимофеева и Свету, комендант укусил огурец, взращенный в университетском парнике и засоленный в похищенном из химлаборатории термостате, разжевал и проглотил. Съеденное, однако, по-прежнему не ладило с земным тяготением и тотчас же рванулось ввысь. Комендант внезапно испытал то чувство, какое настигает пассажиров самолета, падающего в бездонную воздушную яму, и поспешно самоустранился в туалет.
Света захлопнула дверь комнаты и повернула ключ на два оборота.
— Ой, что будет! — ужаснулась она.
— Ерунда, — беспечно сказал Тимофеев. — Штаны поляризуем назад…