И он бережно поместил книжку в прибор.
Комната озарилась тусклым светом. Невидимая, где-то тлела и мигала свеча, отбрасывая колеблющиеся тени от согнувшейся фигуры на сырые стены кельи. Шуршало перо по жесткому листу, стылый воздух дрожал под потолком. И зазвучал шепот — невнятный, потусторонний…
— Не лепо ли ны бяшет, братие, начати старыми словесы…
Шепот прервался. Заскрипела рассохшаяся скамья, и темная фигура медленно, невыносимо медленно стала оборачиваться… Света тесно прижалась к Тимофееву, ее трясло от волнения, да и Тимофеев тоже невольно вздрагивал. Над его ухом прерывисто дышал утративший обычную свою невозмутимость Николай Фомин.
Сквозь бездонную пропасть времени прямо в глаза им смотрел автор «Слова о полку Игореве».
И не было сил молча выдержать этот взгляд.
— Кто ты? — чуть слышно спросила девушка Света. — Назови свое имя!..
— Назови имя! — вторил ей Тимофеев. — Назови, пожалуйста!
— Назови! — подхватил потрясенный Фомин.
Они почти кричали и отчаянно верили, будто их зов может преодолеть эти сумасшедшие восемьсот лет, что разделяли их.
— Назови свое имя! Назови свое имя! Назови…
МАШИНА ЛЕОНАРДО
У Тимофеева болели зубы.
Нет нужды подробно описывать его ощущения. Собственно, болел один-единственный левый нижний коренной, но в силу подлой солидарности все прочие зубы дружно ему подыгрывали. Тимофеев не мог ни пить, ни есть, ни разговаривать. А тем более думать. Ему было «плохо и нехорошо», как мог бы написать любитель тавтологий сэр Томас Мэлори в своей «Смерти Артура». Тимофеев умирать, подобно королю Артуру, конечно же, не собирался, но радость бытия вот уже два дня как напрочь его оставила.
Он сидел на диване, закутавшись в одеяло и забившись в угол, и ныл: «У-у-у… у-у-у…». Но напротив него пребывала любимая девушка Света, и поскольку Тимофеев как-никак являлся мужчиной, то ныл он про себя.
— Витенька, — участливо промолвила Света, у которой сердце рвалось при виде страданий своего суженого. — Может, все-таки к врачу?
— Мымм! — отозвался Тимофеев, что должно было означать самую энергичную в его положении форму протеста. Если бы он мог, то мотал бы головой и всеми конечностями, но вынужден был ограничиться плавным поматыванием указательного пальца.
— Легче будет! — соблазняла его Света. — Сразу же!
— У-у!.. — не удержался Тимофеев.
Девушка шмыгнула носиком от прилива жалости и, чтобы скрыть минутную слабость, отправилась на кухню заваривать очередную порцию дубовой коры.
О тимофеевской немощи знали все. Поскольку хворь в силу неистребимого закона подлости совпала с защитой курсовых работ, друзья народного умельца изыскивали радикальные средства вернуть его в строй — пусть на время. Благой помысел заманить его к зубному врачу давно уже представлялся всем несбыточной мечтой. Положение усугублялось тем обстоятельством, что срывалась защита и у девушки Светы, не отходившей от скорбного зубами возлюбленного. Так что спасать нужно было сразу двоих.
Пока Света колдовала над плитой, к Тимофееву наведался его лучший друг Николай Фомин. Не было случая, чтобы он оставил его в трудную минуту.
— Эх ты… — тяжело уронил он. — Мужик называется. Вот, помню, был у меня случай. Дело уже к десантированию, сейчас люк распахнут и трап вытолкнут, и тут меня прихватило. Тоже, понимаешь, левый нижний коренной… Ну, думаю, вот и отпрыгал свое, не поймут меня боевые товарищи, заклеймят за трусость и отступничество. Нагибаюсь к дружку: «Слушай, Гена, врежь ты мне правым крюком порезче! Есть такая необходимость…»
Фомин исподлобья бросил взгляд на страдальца, надеясь увидеть его положительную реакцию на свою речь, призванную пробудить в Тимофееве зачахшее чувство мужества. Но ожидаемого эффекта не последовало. Слабым жестом Тимофеев показал Фомину на его левую щеку, и бывший морской пехотинец сконфужено умолк. Все было ясно без лишних слов. Так как правильная натура Фомина была чужда любой лжи, даже во спасение, то щеки его полыхали, словно запрещающий светофор. Особенно старалась левая, скрывавшая нетронутый пороками нижний коренной.
— Чем кончилось… — замялся Фомин. — Как только люк открыли, все само прошло. От стресса.
Тимофеев со стоном вздохнул.
Фомина сменил Лелик Сегал. Ему в должности сотрудника вычислительного центра курсовые никак не грозили, но оставить своим вниманием Тимофеева он тоже не мог. Правда, в силу особенностей воспитания, ничего путного присоветовать он был органически не способен.
— Тимми, — сказал Лелик. — Я знаю, что тебе нужно, ровесник мамонта. Есть рецепт отпадного фирменного коктейля, после которого ты ничего не будешь чувствовать. Называется «тундра». Выпить сто пятьдесят «Пшеничной», потом не закусывая — столько же «Сибирской». И попрыгать, чтобы как следует перемешалось.
Тимофеев уже не мог шевелиться, чтобы напинать Лелику за кощунство. Поэтому он слабо поморщился и снова с головой ушел в неприятные ощущения.
Вернулась девушка Света и поставила перед ним кружку с бурым отваром.
— Витюля, — сказала она строго. — Наберись мужества, встань и пополощи этим зубы. Если не поможет, заварю тебе корень подсолнуха.
«А если и это не спасет?» — безмолвно вопросил взгляд зубовного мученика.
— Тогда к врачу, — заявила Света. — Свяжем тебя и понесем на руках.
Глаза Тимофеева наполнились слезами.
Тем временем девушка достала из своего портфеля папку с курсовой работой. Черты лица ее прояснились. Она бережно расправила на коленях несколько больших листов бумаги, изветшавших от древности.
— Такой труд пропадает… — со вздохом произнесла она. — Можно сказать, историческая сенсация года. Это вам не какой-нибудь липовый подьячий Крякутный на воздушном месте. Представляешь, Витька, оказывается, и в наших копаных-перекопаных архивах можно совершить открытие. И даже поразительное!
Тимофеев откликнулся невнятным урчанием. Ничего похожего он, разумеется, не представлял. Ему своих забот хватало.
— Вот, взгляни, что я нашла совсем случайно, — попыталась пробудить в нем искорку интереса Света.
Тимофеев скосил на нее печальный глаз.
— Фто эфо? — пропыхтел он.
— Фрагмент какого-то чертежа. И похоже, очень старинная вещь. Ей здорово досталось от сырости и от мышей.
— Мыфы?.. У нас в архиве?
— Ну, в эпоху крепостничества их было предостаточно.
Лицо Тимофеева трагически перекосилось, затем собралось в гармошку, и он с подвизгиванием чихнул. Света поспешно отодвинула пыльный чертеж подальше.
— Что там нарисовано? — проявил некоторое любопытство Тимофеев, отчихавшись и совладав с попыткой зубов отыграться на нем за своеволие. От глаза Светы не ускользнуло, что это удалось ему подозрительно быстро.
— Машина, — сказала она, почувствовав, что находится на верном пути. — И знаешь что? — она предельно понизила свой нежный голосок, дабы придать ему подобающую таинственность. — По-моему, это рука Леонардо…
— Машина или рука? — простонал Тимофеев.
— Машина, придуманная великим Леонардо да Винчи! Я же исследовала год назад его манускрипты, правда — по фотокопиям. Уж его-то стиль я узнала бы среди тысяч…
— И что? Узнала?
Света нежно погладила лист пятнистого пергамента.
— Да, — промолвила она солидно. — Что-то есть.
— У-у! — взвыл Тимофеев недоверчиво. — Болтушка! Жди, как же, выдадут тебе Леонардов автограф из архива…
— И выдадут! — возмутилась девушка. — Во-первых, я там все лето просидела на практике, мне теперь доверяют, как своей! А во-вторых, никто еще, кроме нас двоих, не знает, что это рука Леонардо!
Диван под Тимофеевым жалобно заскрипел пружинами.
— Покажи, — попросил народный умелец.
Света почувствовала, что она уже у цели. Она всегда отличалась большим упорством и умела добиваться намеченного результата и в более сложных условиях. Она протянула старинный чертеж Тимофееву, но таким образом, чтобы тому, дабы разглядеть его, неминуемо пришлось отклеиться от спинки дивана и нормально сесть. Так и вышло.
— Здесь что-то написано, — сообщил он, всматриваясь в размытые линии. — Не по-нашему.
— Это шифр — пояснила Света. — Леонардо делал комментарии к схемам тайнописью, которую иногда можно было разобрать при помощи зеркальца: писал он справа налево. Мне кажется, это машина для переброски воды на расстоянии.
— Насос? — заскучал Тимофеев.
— В этом роде.
— Он что, задумал Сахару оросить? — недоверчиво спросил Тимофеев и накренился на бок.
— Ну зачем же? — заторопилась Света. — Например, снабжать водой бассейн какому-нибудь феодалу… Витенька, — пустила она в ход многократно испытанное средство. — Почему бы тебе ее не сделать?
— На кой фиг? — фыркнул Тимофеев и скривился. — Феодалы давно вымерли.
— Для моей курсовой, хотя бы! — воскликнула девушка. — Вообрази, какой это произведет эффект! И потом — неужели тебе не интересно?
Тимофеев уполз-таки в свой угол. Он напряженно размышлял. Его изобретательская жила отчаянно боролась с обнаглевшими вконец зубами.
— Интересно, — наконец согласился он. — Даже очень. Только…
— Вот-вот, — покивала Света. — Зубки придется лечить. В креслице, бормашиночкой. Что говорил великий Леонардо? «Всякое природное действие совершается кратчайшим образом!»
— У-у-у! — отозвался Тимофеев.
Спустя час с небольшим он уже сидел в кабинете дежурного врача, яростно вцепившись в подлокотники и обреченно распахнув рот. В виде исключения, за спиной слегка растерянного дантиста маячила девушка Света, держа на виду у Тимофеева спасительный чертеж. Под жужжание инквизиторского инструмента народный умелец размышлял, как ему выполнить конструкцию в натуральную величину и реализовать все ее неведомые пока функции, когда на пергаменте в наличии имелась одна лишь фронтальная схема. Он так увлекся, что не сразу повиновался предложению врача покинуть кресло.
— Ну, как дела? — спросила Света, придерживая его за локоть.