Пройдя по обшарпанному коридору третьего этажа, он остановился в дверном проеме кабинета и увидел жену, сидевшую на диване с бумагами и калькулятором.
– А что ты крадешься? – сказала Элена и добавила после паузы: – Как вор…
– Я не крадусь, – сказал полковник виновато.
Элена смотрела на него будто бы равнодушно, но он слишком хорошо знал ее: мягкая округлость лица, пухлые, точно очерченные губы и ямочка на аккуратном подбородке лгали, маскируя ярость. В свои пятьдесят, кубинские сорок пять, Элена нравилась мужчинам: высокая, статная, каштановые волосы и очень белая кожа. Раньше, когда они еще выходили вместе, их часто принимали за иностранцев – ее за немку. Сейчас она сидела на диване, обложившись бумагами точно так, как он привык ее видеть в последние двадцать лет. Она служила в большом сетевом отеле на высокой должности, английское название которой он так и не запомнил до сих пор.
– Ну, проходи. Что встал?
Полковник осторожно вошел и сел в кресло, выдерживая прямую спину.
– В следующий раз звони, прежде чем… И оставь ключи.
Полковник положил ключи на стол.
– Как Лисандра? – Ребенок спасает, когда больше не о чем говорить.
– Нормально.
Лисандра пошла по стопам отца, окончила медицинскую академию и работала в клинике травматологом.
Дочь простила отца за скандальный роман с легкостью, настолько оскорбившей Элену, что мать с дочерью перестали разговаривать. В доме с восемнадцатью комнатами это не трудно.
– Зачем пришел? – сказала Элена негромко, но голос сорвался.
– Я думал, Лисандра дома…
– Сочувствия ищешь у дочери? Понимания?
– Я… скучаю просто… и по тебе тоже…
– Неужели! – Голос зазвенел. – Ты слил свою жизнь в унитаз! Ты выставил себя на посмешище на старости лет! И меня заодно! Тебя уже вызывали?
– Вызывали.
– И что?
– Обещали исключить из партии, если не вернусь в семью.
– А ты что?
– Вернусь… Вот похороню и вернусь. Она умирает… Умерла…
– Умерла?
– Через пять дней отключат жизнеобеспечение, и я вернусь. – Его душила ярость, и он говорил приглушенно. – Потерпишь недельку?
Элена отпрянула назад, откинулась на спинку дивана. Потом резко подалась вперед и закричала:
– Подонок! Ты зачем пришел?! Ждешь, что я поплачу с тобой о твоей шлюхе?! Да я, может, молилась, чтобы она сдохла! И бог услышал мои молитвы!
Полковник вдохнул, выдохнул и выговорил ровно:
– Вообще-то я пришел спросить, почему ты убила нашего ребенка.
Он не хотел ударить так наотмашь. По дороге домой проигрывал этот разговор, искал слова, репетировал подходы. Но их обоих понесло, и он выпалил, даже порадовавшись, как легко и просто это получилось. Удачно! Потому что, конечно же, никакого второго ребенка не было и быть не могло. Этот чертов Карлос просто все придумал. И потом, когда все уляжется и этот вопрос покажется особенно диким, его можно будет легко списать на собственную неадекватность и остроту ситуации. Можно будет оправдаться желанием сделать жене больно – как ни странно, такое оправдание часто принимается в семейной жизни.
– Почему ты тогда сделала аборт? – Уверенно выговорив «тогда», полковник блефовал. Он не представлял, когда это могло произойти и произошло ли.
– Нет! Нет! – закричала Элена, и полковник понял, что это – «Да».
Орали друг на друга еще с четверть часа, а когда устали, полковник знал все. Тринадцать лет назад, в двухтысячном, Элена избавилась от ребенка. Никто не знал об операции, кроме той женщины-хирурга, которая ее и сделала. Полковник, как обычно, странствовал. Не в силах ответить на вопрос «почему», Элена то ярилась, то плакала и во всем винила полковника. Но все же по отдельным ее выкрикам и собственным смутным воспоминаниям ему удалось что-то понять. У них тогда случился кризис. Элена потребовала, чтобы он прекратил побеги из семьи в горячие точки, дымившиеся во множестве на карте смятенного мира.
– Никто не знал, кроме хирурга, но она умерла уже лет пять как… – сказала Элена после длинной паузы, когда они отдыхали, сидя в разных углах. – Она тебе раньше рассказала?
– Нет.
– Как же ты узнал?
– Мне это приснилось…
– Ты издеваешься?
– Нет. Это почти правда. Мне один… ведьмак нагадал…
– Ты окончательно рехнулся.
Элена откинулась на спинку дивана, прикрыла глаза. Полковник смотрел на ее колени. Полы халата разошлись и открыли внутреннюю поверхность бедер. Встать сейчас на колени и уткнуться лицом туда, в это горячее, гладкое – этого он ждал месяцами, к этому летел через океаны, об этом думал в бараках и палатках. Это ощущение он хранил, как пещерный человек – свой негасимый огонь. И теперь этого не будет. Он сглотнул слюну – стойкий рефлекс – и почувствовал, что основной рефлекс тоже сработал исправно. Он не решался поднять глаза от ее ног и услышал хриплое от ненависти:
– Куда ты смотришь? Скотина! Какая же ты скотина!
Полковник встал и пошел к выходу.
– Сволочь! Растоптал и пошел!
– Я только выяснил то, что имел право знать.
– Выяснил? Пошел вон! Убирайся!
Он и правда чувствовал себя палачом, только что закончившим допрос с пристрастием. Выпытал, что хотел, надругался и ушел, оставив узницу корчиться с вывернутыми пальцами, вырванными ногтями.
Спускаясь по лестнице, он скользил взглядом по стенам с гематомами сырости, с обширными язвами отвалившейся штукатурки. Трехэтажный особняк, когда-то принадлежавший семье полковника, ему пожаловало государство за особые заслуги, но он так и не почувствовал себя в нем дома, погостив в общей сложности месяца три во время недолгих отпусков. Все здесь требовало ремонта, кроме вычурной лестницы да бронзовой люстры над ней, остатков былого колониального великолепия. Но все руки не доходили, и он понимал, что уже и не дойдут, потому что, скорее всего, спускался по этой лестнице в последний раз.
А еще полковник поймал себя на том, что новость об убийстве нерожденного ребенка его почти не тронула: ни печали, ни сожаления. Он понимал, что это ненормально, но ничего не мог с собой поделать. Всеми его мыслями владела теперь долговязая фигура в нелепой старой шляпе.
Старик дремал на скамеечке у клеток с петухами. Дети с криками скакали через его ноги, протянутые чуть не на середину узкой улицы.
– Добрый день! – сказал полковник громко.
Старик медленно поднял морщинистые веки.
– Я бы хотел видеть Карлоса! Не подскажете, как его найти?
– Карлоса… Он у Либии снимает, в том подъезде, квартира на третьем этаже, левая дверь.
– Спасибо…
– А вы из полиции?
– Нет… Почему вы так решили?
– Не знаю. Показалось…
– Он что, скрывается?
– Я не знаю… Я ничего такого не говорил… – Старик затряс головой, закрыл глаза и снова впал в анабиоз.
Полковник вошел в душный подъезд. Левую дверь на третьем этаже не красили лет пятьдесят. Старая краска давно потеряла цвет и шелушилась, словно кожа на боку шелудивого пса. Полковник постучал, и несколько серых хлопьев тихо спланировали на пол; а когда дверь открылась, хлопья посыпались гуще. Карлос, кажется, не удивился, кивком пригласил войти и пошел вглубь квартиры по длинному полутемному коридору. Он был в майке, футбольных трусах и пляжных шлепанцах. На голове все та же шляпа. Полковник сам закрыл за собой дверь и пошел следом. Перед ним маячила полуголая худая спина Карлоса с выпирающими позвонками и ребрами.
Карлос вышел на балкон, тянувшийся по периметру двора, повернулся к полковнику и спросил безразлично:
– Вы принесли ее кровь?
– Вы сумасшедший? – Полковник искренне хотел разобраться.
– Нет, – сказал Карлос без всякого выражения. Казалось, он добавит что-то еще, но не добавил.
– Вас не удивляет, что я вас нашел?
– Меня давно уже ничто не удивляет.
Дневной свет, падавший сверху, выпукло обрисовывал его полуголое тело со всеми некрасивыми подробностями, только лицо оставалось в тени широких полей шляпы. В его фигуре все было вкривь и вкось: одна рука казалась длиннее другой; левое плечо немного выше правого; выпирающие ключицы несимметричны; грудная клетка слишком выдавалась вперед при неестественно плоской спине, но при этом Карлос еще ухитрялся сутулиться. Острые бугристые колени не были похожи одно на другое – каждое бугрилось на свой манер. Пальцы на ногах были корявые, вывернутые, и тоже – каждый по-своему.
– Как вы узнали? – спросил полковник.
– Про аборт? Ваша кровь мне сказала.
– Не верю.
– Зачем же пришли?
Действительно – зачем? Полковник очень хотел убедиться, вернее – чтобы его убедили.
Жаркий влажный воздух казался здесь гуще из-за плотного потока звуков. Они стекались в колодец со всех этажей и перемешивались в нем: где-то кричали и смеялись дети; на втором этаже ругались двое; на пятом орал телевизор.
Они стояли, взмокшие, будто долго бежали к финишу. Воздуха не хватало, и эта мешанина звуков…
– Ладно, последняя попытка. – Карлос смотрел мимо полковника. – Что еще мне сказала ваша кровь… Вы оперировали раненого в палатке, отрезали ему кисть руки, ночью, в Анголе, давно. Вдруг стрельба снаружи. Вошли трое партизан, ассистента и пациента сразу застрелили, а вас увели. У них в лагере вы оперировали их командира, спасли ему жизнь, и он вас отпустил, а своему командиру вы доложили, что бежали… и вам за это дали медаль…
Полковник помолчал, сделал длинный вдох:
– Допустим, вы можете что-то… Я вижу, что вы можете… Но значит ли это, что вы способны кого-то вылечить?
– Принесите мне ее кровь, и я скажу, что с ней и как лечить… – Карлос по-прежнему не стремился убеждать.
– И что вы хотите за… лечение? Денег? Я не богат.
– Мне не нужны деньги.
– А что вам нужно?
– Ничего.
– То есть как?
Карлос смотрел в сторону.
– В чем ваш интерес?
– Мой интерес – сделать это…
– Хотите сказать, что вы просто добрый доктор, лечащий по велению души?
Карлос впервые улыбнулся – будто в тени шляпы блин сморщился и снова разгладился.