– Это твоя фотография? – спросила Боннэр, разбирая бумаги сразу после смерти Андрея Дмитриевича.
– Моя. Это из тех, что я подарил ему, и негативы от которых пропали.
– Он мне подарил ее, когда ухаживал.
Через две недели после возвращения из Горького. Начало января 1987 года. После съемки портрета с перевязанной рукой.
Я, единственно, что про себя задолго до этого знала – мы с Ванькой очень трудно расходились, потому что как в песне: «у нас любовь была, а мы рассталися». В общем, надрывов было дикое количество. И когда эти надрывы прошли, я стояла в своей комнате у окна, и вдруг я почувствовала такое неимоверное, такое прекрасное чувство свободы. Я снова молода, и я себе сказала: никогда. Целуйся с кем угодно, романов может быть сколько угодно – но никаких юридических или более крупных связей заводить не буду. Потому что мне тогда казалось, это всегда кончается чувством несвободы. А обрести его заново безумно трудно.
Я никогда не забуду вот этого ощущения. Ну вот, а тут вот свалилось. Я ведь очень долго сопротивлялась официальному бракосочетанию. Наташа на меня капала, мама капала, и все время еще баланс был, как будет лучше детям, так или этак. Ну детей же не скинешь со счета.
ЮР Это Бог свел и советская власть.
ЕБ Да, советская власть заставила жениться. Я больше никогда в жизни у Андрея не ночевала. Это вообще нарушение моего правила. Спать ходи всегда домой, можешь не одна, но домой. И я поехала в Ленинград делать очередную передачу Эдику и ночевала у Веры. Вера – это невестка Натальи Викторовны, Наташи. Мы сидели с ней, пили кофе, и я показала ей эту фотографию, ничего не говоря. Она очень внимательно рассматривала, и она мне говорит: слушай, девка, он случайно не алкаш? Вот так.
ЮР А я ее очень люблю, эту фотографию. Тут у него очень хорошее лицо.
ЕБ Но тут и дата есть.
ЮР Это счастливый случай, я обычно никогда не подписываю.
ЕБ Все я тебе рассказала, даже про скрепку.
ЮР Про скрепку – это чудно.
ЮР У него было ощущение, что сразу что-то произошло и вот он встроился в это?
ЕБ Мне кажется, что да. Что дальше было? Вот мы пообедали, я маму покормила, она не вставала. Потом мы пошли гулять, и я Андрею показала одно из своих любимых мест. Это место – церковь на горке за высоткой, ты, можешь быть, ее знаешь. Там заднее крыльцо выходит на набережную. Высоко там, далеко видно. И вот мы на этих ступеньках уселись, и кругом валялись какие-то бумажки. Я взяла и начала их поджигать, маленький костерочек, и вот тут мы заметили, что за нами следят. Видимо, они решили, что мы разговаривали тайно и жгу я какие-то реальные бумаги. Из-за забора Котельников все время выглядывал то один человек, то другой. Это первый раз мы заметили слежку за нами двумя. А вот костерок очень их взбудоражил. Все… Андрей приходил, был приходящий довольно долго.
ЮР Мама спокойно восприняла?
ЕБ Я бы сказала, скорей сдержанно. Никакого восторга не проявляла. Надо сказать, что мама ни к законным, ни к незаконным не проявляла восторга. Она не относилась к числу женщин, которым обязательно нужен зять.
ЮР Он такой застенчивый человек, причем у вас еще дверь между двумя комнатами?
ЕБ Мы ее закрыли. Кроме того, я даже повесила на нее ковер, хотела для звуконепроницаемости, что ли. После того как мы погуляли, он меня проводил до дома и поехал домой. На следующий день или через день должны были приехать его ребята.
ЮР У вас же с двух сторон дети. Рема и Таня тоже здесь были?
ЕБ Рема и Таня тоже жили то здесь, то не здесь. А когда они приехали, в тот вечер Андрей уже был здесь. Он своих ребят встретил, побыл с ними и приехал сюда. И Таня его у входа поцеловала, и он очень обрадовался. Она мгновенно его приняла, а Алеша так скептически отнесся, очень отстраненно как бы. И вечером ребята – Ремка, Таня, Алешка – затеяли играть в «цветы» – «Все цветы мне надоели, кроме…» Я тут готовлю ужин, и Андрюша включился в эту игру на уровне ребят с таким восторгом, что просто куда там, никогда не играл, а тут вдруг весело и хорошо.
ЮР Он комфортно себя чувствовал или…?
ЕБ По-моему, совершенно комфортно. И вот здесь был знаменитый чай с селедкой: еда какая-то на столе, и Андрей берет кусок селедки и обмакивает в чай. Таня и мужики кричат: Андрей Дмитриевич, что вы делаете? А Андрей говорит: а что? Грею селедку. Ну, все – и мама сидела вместе с нами – все были ошарашены. Потому что до того мы с ним тут обедали и ели, но все как-то получалось, я подавала горячее. Холодного не было, а тут селедка.
Я Алешу переселила в мамину комнату. Алеша очень хмуро так переносил постели и все прочее, но не вякал, ничего. Ну вроде бы как установился очень смешной режим. К вечеру где-то Андрей приезжал сюда, ночевал здесь, в пять-шесть утра я его провожала домой: он считал, что он должен был в школу Диму отправить. В шесть часов я в халате выходила проводить его, потом мы заметили: из окон нашего дома за этой странной парой – за нами – наблюдают. Но тут было еще одно, чисто эстетическое наслаждение: утром в хорошую погоду с моста на рассвете безумно красиво выглядит Андроников монастырь. Он становится каким-то розовым. Просто каждое утро как какой-то подарок сказочный.
Ну и все было хорошо вроде бы, так мы прожили несколько дней, потом Люба устроила Андрею мощный скандал. У нее была какая-то двойственная позиция, то она кричала: уходи, чтобы ноги твоей здесь больше не было, я тебе этого никогда не прощу. То она говорила: раз у Елены Георгиевны есть квартира, мы с Димой переедем туда, а вы переезжайте сюда, то есть она решала за нас, где кому жить. Танины претензии, той Тани, касались дачи и денег. Там вообще дикий крик был.
ЮР То есть прагматические какие-то вещи?
ЕБ Да. У Любы этого мотива я никогда не замечала, не только на словах, а мне кажется, и внутренне. Кроме этих первых скандальных дней, у меня никогда с Любой конфронтаций открытых не было, но никогда и не было каких-то доверительных отношений. Люба болела, если можно так сказать, ужасной ревностью за мать, я не знаю как еще сказать. Но Любе я сказала: это квартира, в которой жила твоя мама, я здесь никогда жить не буду, ни при каких условиях. Так что все, что сочинено насчет детей, – чистая выдумка.
ЮР А что сочинено насчет детей?
ЕБ Ну, этот Яковлев[43], который все время писал, что я детей на улицу выгнала.
ЮР Это которому Сахаров по морде дал?
ЕБ Да.
ЮР А чем занимался в этот момент Андрей Дмитриевич? То есть практически он в институте не бывал?
ЕБ Бывал нормально, как и раньше. Но это еще был август и еще не начались семинары, формально это был отпуск.
ЮР Но на объекте[44] он уже не работал?
ЕБ На объекте фактически не работал с момента опубликования «Размышлений», то есть с июля или даже с июня 68-го года его не пустили на объект.
ЮР А как это произошло, он вам рассказал?
ЕБ Да, конечно, он и в книге везде пишет, ему Славский[45] сказал, что он не должен ездить на объект, никаких документов у него не отбирали. Не ездить, потому что это может вызвать нежелательные – против Андрея – эксцессы со стороны людей объектовских. Чушь полная. А он это время после освобождения от объекта фактически, дома чего-нибудь всегда думал, думающий был, но как-то особо работой не занимался, потому что это начался вообще самый трудный период болезни Клавы.
ЮР У нее рак был?
ЕБ У нее рак желудка был. И как-то так получилось, что не был диагностирован вовремя рак, а когда диагностировали, он уже был не операбелен. И, кроме того, были очень трудные взаимоотношения – Таня вышла замуж за Мишу Либермана. Клава на дух не переносила его и эту женитьбу, в отличие от Андрея, который считал чисто умозрительно: раз он физик, значит он хороший человек. Клава считала, что Миша женится на Тане только потому, что она сахаровская дочка, и что он хитрый, и что он ее обманет.
ЮР Они живут до сих пор?
ЕБ Нет, они развелись. И Клава Мишу называла «Либерман-Пинчер». Настолько не переносила его, что они не были на Таниной свадьбе, Андрей и Клава.
ЮР А так вообще он находился под влиянием женщин?
ЕБ Я не знаю, под влиянием ли это или в связи с тем, что он понимал уже, что Клава больна, и не хотел добавлять какую-то травму. Очень смешно, что вот это отношение к Таниному жениху, а потом мужу, спустя несколько лет вызывало раздражение на меня. Когда Люба собралась замуж, это было.
ЮР Раздражение со стороны кого?
ЕБ Со стороны Тани. Агрессия против меня за свое прошлое как бы. Это очень интересная трансформация. Когда Люба собралась замуж, дом в запустении был, ужасный дом. Ни постельного белья толком, ничего. Мы покупали все, вплоть до люстры какой-то, потому что лампочка с газетой висела.
ЮР Что, буквально с газетой?
ЕБ Да, буквально. Я спросила у Любы и Саши, сколько у них там гостей намечается. Поехала в гостиницу «Россия», сняла там зал, потом уже ездили с Андреем, меню составляли.
ЮР А он в этом что-то понимал?
ЕБ Ничего он в этом не понимал, но что я одна поеду: скажут – что-нибудь не так, если не та селедка, то я виноватая буду. Я ему сказала: нет, давай. О зале я договаривалась одна, а на все остальное его таскала с собой. И вот в дни, когда мы готовили Любину свадьбу, это уже был 74-й год, Томар приехала в Жуковку, это было в июне месяце.
ЮР Томар – это кто?
ЕБ Томар – это Ремина мама. Она такая прелестная толстушка, всегда очень приветливая, умница большая. Вот она говорит: Танечка, поздравляю вас, вот Люба замуж выходит. И Таня устроила ей истерику: вот я выходила замуж – мне ни свадьбы, ничего, а Любе белье постельное покупают. В общем, скандал. Томар говорит: ну Таня, я и даже Елена Георгиевна ни при чем. Понятно? То есть такая реакция совершенно не то что не обоснованная, а болезненная.