Дорогие друзья,
Не забудьте, что вы обещали отклик на корриду. Думаете, что можно будет задержать, как с откликами на книгу?
Изрыгнул ли бык всю кровь из своих легких, как это было на моей первой корриде? Запах крови поднимался до самых верхних скамеек, до самых далеких от арены мест, где я сидела между торговцем скотом, который кричал оленьим криком, и утопавшей в слезах девушкой, которую должна была увести оттуда сестра (испанка, между прочим). Это продолжалось очень долго. Невозможно понять, как бык держался на ногах… Как будто его просто рвало. Он так и стоял, пока не начал плавно раскачиваться на четырех ногах… затем передние ноги подогнулись, и он упал на колени в лужу (вершил свою молитву) и наконец завалился на бок. Судя по всему, рана была нанесена слишком неумелой, слишком подлой рукой, и публика это подтвердила или надеялась подтвердить, когда все как один засвистели. В этот миг вдруг переменилась погода, свинцовое небо нависло над клубком змей, я едва успела оставить это место, когда блеснул последний лучик солнца и вот–вот должна была разразиться гроза.
В тот день уж лучше было бы поджечь арены. Может, в прошлое воскресенье все было так же «великолепно»?
ФРАГМЕНТЫ И НАБРОСКИ ЭРОТИЧЕСКИХ ТЕКСТОВ
Лаура
Однажды вечером они столкнулись на перекрестке, и разом обернувшись, чтобы разглядеть друг друга «по крайней мере, со спины», оказались лицом к лицу.
Взгляды встретились: мужчина требовал, чтобы она подошла, женщина сгорала от желания броситься к нему.
Не двинувшись с места, он сказал, когда она приблизилась: «Я знаю, кто ты — девка, ты дочь, сестра, мать и сука похоти; сделай же, что ты умеешь, мне невтерпеж». Она ответила пощечиной и скрылась.
Но ей вослед раздался смех, повиснув у нее на шее как бубенчик, он и вернул ее… на поводке.
Он так и не двинулся с места, зато сверкал членом в ночи; взяв его в руку, раскачивал справа налево, слева направо, поначалу не особенно стараясь. Она подошла: свободной рукой он ударил ее по лицу, она рухнула на камни мостовой. Когда она попыталась подняться, он плюнул ей в лицо, потребовав, чтобы она осталась лежать. «Здесь тебе и место, тебе к лицу эта грязь вперемешку с лошадиным навозом, поваляйся, как следует». Он был прямо над ней, стоял не сгибаясь, в вышине, его член сверкал в луче света; и она его возжелала, его захотела, а он сказал ей тихим срывающимся голосом: «Ты еще смеешь хотеть, сука ты, трижды сука»; он перешагнул через нее и приказал оставаться меж его раздвинутых ног, которыми предусмотрительно подталкивал ее прямо к сточной трубе, забитой нечистотами. Она так и перекатывалась, прижав руки к телу: с живота на бок, потом на спину, затем обратно, словно в бреду и не видя перед собой ничего кроме раскачивающегося, победоносного, задающего ритм члена. Наконец, она докатилась до тротуара, очутилась в журчащем ручейке грязной воды. Приподнялась: в волосах кишели отбросы, горели безумием глаза, пожелтевший по краям и перепачканный грязью, но по–прежнему жадный рот, и руки — они поднимались, тянулись вверх, белые, полупрозрачные, к этому члену. Сама мольба, само приношение. Он плюнул в приоткрытый рот и впился зубами в пальцы — столь тонкие, что у него во рту они сразу превратились в кашицу из нежных хрящиков. Когда он стал пятиться назад, чтобы она не теряла из виду чудовищного члена, она поползла за ним, поползла на коленях и обрубках кистей.
Он так и пятился, дойдя до громадной романской двери, куда он вошел задом, поднявшись по нескольким ступенькам, и куда она вползла за ним, как побитая сука. Он проник вглубь мрачного помещения, шел по какому‑то узкому коридору, она ползла за ним по пурпуровому ковру, влача свое зияющее кровоподтеками и нечистотами тело. Поднявшись в полной темноте еще на несколько ступенек, он приказал ей встать на колени перед разделявшей их низкой решеткой. Обернув руки белой тряпкой, он вложил в них свой член.
Как только она причастилась и проглотила сперму, пальцы отросли (на ногтях был лак «Ангелус»), израненное тело обрело здоровье.
Сам собой заиграл большой орган, восславивший это чудо. Мужчина и женщина, Веракс и Лаура преспокойно отправились испражниться в кропильницу и помочиться в дароносицу, подтерлись смоченным в святой воде алтарным покровом, и вернулись к своим делам, к своей жизни, каждый час которой был наполнен своей радостью и своей ненавистью.
На следующий день она забралась на алтарь, чтобы показать зад всем верующим, и священник, вознося дары, раздвинул ягодицы и просунул меж них облатку, а затем принялся лизать этот божественный зад и лизал до тех пор, пока мальчику из церковного хора, вставшему перед ним на колени, не удалось с помощью кадила высвободить из золоченных кружев член кюре и проглотить брызнувшую ему в лицо Святую Молофью. Тем временем Лаура, заткнув зад свечой, оголила живот и жизнь, дико крича и сотрясаясь, она расшатывала главный алтарь, который и рухнул под ее тяжестью.
И тут все увидели, как мерцает в дерьме серебряный Христос[20].
Раздается пронзительный вопль:
Здесь детей убивают.
Шум захлопывающихся окон, позвякиванье ключей, притворная тишина.
Утверждение оборачивается против вас: все выходит наоборот.
Пусть примитивно прожитая жизнь даст людям возможность экстаза.
— решиться на преступление: «Ее глаза горели словно звезды, можно подумать, что ты в церкви».
— совершив преступление: месть и любовь, кровь и сперма.
— «мы на вершине горы», «мы горой раздавлены».
— стремительность «детективного романа», чувства и психологический анализ.
— человеческие существа, из плоти и крови.
— продолжать
да: так нужно для меня и для других,
чтобы прояснить недоразумение
сказать все,
внезапно прервать и продолжить
уже в иной форме
ретроспективного дневника.
ЛИБЕРТИНАЖ
этапы «Лауры»
Появление на свет в хлеву, в сене.
Она разродилась.
Родившись на свет от монстра.
Дом
детальное описание женщин:
румяна
туалеты
тела
ужин у графини
Ее друзья приглашают лакеев.
Ужин: описание
— Впечатляющий выход сводников.
— Посещение комнаты детей–мучеников.
мясные крюки
детальное описание
положение тел конечности
цепи
веревки
Продается — женские слезы
Продается — клятвы здоровьем своих детей
Продается — безумие и страсть
Лишенные корней взлетают ввысь
отбросив реальность
голоса чревовещателей
маски клоунов
Назад в этот узкий мирок в виде сладкого леденца или жаркого
основа материальной жизни.
Смех торжествует.
Забиться в норку Ну уж нет
каким огнем мы согреваемся
каким мы членом ПРОБАВЛЯЕМСЯ
В сортир
В сортир вершины
идеализм, людей, что отправляются на
высокую гору и раздавлены этой горой
В сортир
В сортир
высокие чувства
тяжкие страдания
пусть все стоит вверх дном
пусть сводницами станут наши матери
пусть наши жены станут шлюхами
дочерей изнасилуют
— Да как же это можно допустить?
— Как можно допустить? Бурю и мертвый штиль, дождь и солнце, можно допустить? Этот жизнь… жизнь, какая она есть, а не иная, какой не бывает.
— Я? Но милая моя, я готов питаться всухомятку, но ради чего‑то последовательного, организованного, так вот, говорю вам, я готов — в высшей степени готов.
— Вы знаете: мне нравятся большие.
Послушайте, все, что угодно, но не эти торопливые и сомнительные признания, не эта болтовня истеричных женщин, раздражающие и унылые россказни:
— Но ведь это невозможно?
— Почему же невозможно?
— А почему возможно?
— Если он тебе нравится?
— Он мне не нравится.
— Какое легкомыслие!
— Этого только не хватало!
— Дамы и господа — Дорогие друзья, я сейчас раскрою вам добродетель, благовоспитанность, благопристойность, такт, шарм, откровенность.
Откровенность — (она показывает зад) —
— Да что вы!
Откровенность, ты щель и дыра, бездна, ты никакая не вершина.
Заметьте, что все собрание хохочет в один голос, хохочет во все горло, хохочет до упаду, заметьте, что это же самое собрание более чем откровенно… вселяет уверенность и… с любовью относится к делу.
— Слишком уж примитивно, дорогой, до чего же примитивно!
— Увы!
— Как тяжко тут у вас!
— Откроем окно, а? Здесь можно задохнуться. Как тяжко!
Не надо этого говорить — впустите безумца — свежего, здорового
понимание как‑никак.
СТИХИ И ТЕКСТЫ
написанные после лета 1936
Медленное раскаяние слабых
Они живут жизнью трупов
Написать на двери:
«Оставь надежду
всяк сюда входящий
не быть тем кто ты есть»
Или же «Здесь живут нагим»
или нагими
или нагой
Человеческое существование бесценно
стоит ни больше, ни меньше, чем все сущее
растительное, минеральное, животное
все, что блестит, воет, ревет, стонет
рёв слона мычание коровы.
Осел ревет, змея свистит.
Нет столь мощных связей, чтобы они вырвали
какое‑то существо у смерти. Смерть торжествует.
Смех — Радостная дерзость: «Ведите
ваш плуг по костям мертвецов»[21].
Как это должно быть раздражает, этот червь
беспокойства, что гложет часами
сука отчаянно воет на луну
ангел хранитель
улыбается глупо
Младенец Христос, я дарю вам свое сердце
хлев обветшалый