Долго молился юный Салават, воздевая руки к небу и взывая к помощи Аллахы Тагаля. Остановился он лишь в тот момент, когда почувствовал, что ему чуточку полегчало.
III
Хорошо понимая состояние Салавата, Юлай долго лежал на своем ложе в большой юрте, не смыкая глаз. Его мучили сомнения: а не зря ли он посвящал сына с ранних лет в подробности трагической истории их народа? Еще никому не удавалось изменить ее ход. И Салават не сможет. Тогда зачем было морочить парню голову?
В том, что сын, страстно любя природу родного Урала, проникается все большей ненавистью к захватчикам, повинен не только он, Юлай, но и его мать Азнабикэ… Впрочем, если бы только в родителях было дело. Таким уж он уродился — смышленым, расторопным да пытливым. Помнится, сызмальства каждый вечер приставал к матери с просьбами то байт рассказать, то сказку, то легенду или историю про какого-нибудь батыра. Без этого Салават никак не засыпал.
Малайке еще и семи не исполнилось, а он уже в скачках-бэйге участвовал. Да не просто так — ему непременно первым надо быть. А проиграв, мчался со стыда подальше от всех на простор, душу отвести.
Вот и сегодня Салават будто сам не свой. Сначала — переживания из-за того, что отцу не удалось помешать строительству завода на Симе. А когда уж он своими собственными глазами увидел, на что способны каратели, испытал самое настоящее потрясение.
Даже вернувшись к своим, на летнюю стоянку, не успокоился. И от еды отказался. Видно, никак не шел из головы растерзанный стервятниками труп. Забрал лошадей и ушел к реке. Знает ведь, что только природа и может его отвлечь и исцелить. Она и есть его главная отрада. Да еще песни. Чем бы ни занимался Салават — скакал ли верхом или резвился со сверстниками, уходил ли в горы — он не мог не петь.
Попытавшись представить себе любимого сына солидным мужем, Юлай подумал: «Вряд ли годы его изменят…» За этой мыслью пришла другая, сменяемая третьей… Тут уж и впрямь не до сна. Разом нахлынули тревожащие душу воспоминания, которые вернули его к давно минувшим дням.
Юлай Азналин происходил из Шайтан-Кудейской волости Сибирской дороги. Был он богат, умен и считался по тем временам человеком весьма образованным. Он снискал себе уважение не только у сородичей. Юлай пользовался расположением и доверием даже русских турэ, прослыв среди них одним из самых благонадежных башкир, поскольку старался вести себя осмотрительно, умея заранее обдумывать каждый свой шаг.
Азналина уважали. Как участник военных походов, проявивший в боях немалую доблесть и отвагу, он был отмечен властями наградами. Оренбургский губернатор Путятин[17] утвердил его в 1766 году старшиной Шайтан-Кудейской волости, намереваясь с помощью таких, как он, верноподданных превратить Башкортостан в одну из российских губерний.
Однако расчет на поддержку со стороны казавшихся ему лояльными башкирских старшин не оправдался. Обладая проницательным умом и умением продумывать все до мелочей, Юлай Азналин делал все, что было в его силах, чтобы сохранить за башкирским народом его вотчинные земли, отчаянно боролся за это.
Будучи истинным патриотом своей страны, в таком же духе он воспитывал и Салавата. Не скрывая своих чувств, душевной боли, Юлай при каждом удобном случае рассказывал мальчику о том, каким образом завоевывался их край. Безнаказанно вырезая и сжигая целые деревни, угоняя в полон женщин и детей, царские каратели раздавали освободившиеся участки пришлым — кильмешякам.
Отроком, в том же возрасте, что и Салават, Юлай еще не задумывался над многими вещами. А ведь уже тогда, несмотря на Жалованные грамоты Ивана Грозного, призванные охранять права башкир, русские заводчики обманным путем и не без помощи продажных старшин, успели отхватить огромную территорию. Впервые он забил тревогу в тот момент, когда узнал, что во владениях иудейских башкир на реке Эсем-Сим симбирский купец Твердышев приступил, в обход закона, к возведению завода.
Пытаясь остановить строительство, Юлай направил к Твердышеву своих людей. Те вернулись назад битыми. Но Азналин не угомонился. Он множество раз обращался к русским чиновникам, писал письма властям и много лет подряд судился с Твердышевым. Из-за этого ему пришлось пережить немало неприятностей.
Царские власти явно благоволили и потворствовали Твердышеву, и он все больше наглел. Скупив за бесценок в верховьях Агидели 179 десятин башкирской земли, он выстроил, в доле с Мясниковым, Белорецкий чугуноплавильный завод. К концу шестидесятых их компания владела уже двенадцатью заводами.
В алчности ему не уступали братья Демидовы, отец и сын Осокины, купцы Мосоловы, Красильниковы и прочие. Они выбирали для своих заводов и закладки новых поселений самые лучшие места с водоемами, богатые хвойными лесами и всевозможными полезными ископаемыми. Все это сопровождалось беспощадной расправой над местным населением. Захватчики-каратели дотла спалили тридцать одну деревню из тех, что располагались по берегам рек Кагы, Илякле и Узян, уничтожив при этом свыше двухсот человек, включая малолетних детей. С целью закладки Авзяно-Петровских заводов были согнаны со своих земель башкиры Тамъян-Тангаурской волости. На той же территории появились, один за другим, Зигазинский, Инзерский, Лапыштинский и Тирлянский заводы.
С разведкой земных недр у новых хозяев особых проблем не было, так как им активно помогало в этом коренное население. Башкирам помощь в открытии и освоении рудных месторождений ставилась в особую заслугу. Еще в ноябре 1720 года было обнародовано обращение Петра Первого с обещаниями богатого вознаграждения всем, кто будет способствовать освоению природных богатств края. Обманутые пустыми посулами, башкиры-рудознатцы добровольно показывали русским промышленникам известные им залежи железных, медных и золотоносных руд, как и места, где их предки занимались разработкой месторождений задолго до черного нашествия. Да и среди нынешних башкир свои рудопромышленники имелись.
Очень даже пригодились новоявленным хозяевам знания и опыт местных рудознатцев. Это обстоятельство стало важной предпосылкой того, что количество заводов на Урале очень быстро и неуклонно росло.
Пользуясь услугами башкир при поиске полезных ископаемых, власти всеми способами отстраняли местное население от кузнечного промысла. Держать кузницы, использовать железо в хозяйстве, производить оружие башкирам строжайшим образом воспрещалось. Не разрешалось им изготавливать даже наконечники для стрел, а потомственные кузнецы безжалостно истреблялись. При этом не владевшие никакими ремеслами простые башкиры нещадно эксплуатировались на рудниках, на железоделательных, медеплавильных и чугунолитейных заводах, на производствах по сжиганию каменного угля на самых тяжелых работах, не требовавших никакой квалификации, в основном в качестве ломовой силы. А за теми, кто отваживался бежать, организовывалась погоня. Таких либо возвращали хозяину, либо расстреливали на месте без суда и следствия.
Для работы на уральских заводах огромными партиями пригоняли и каторжников-колодников — воров, убийц и насильников. С каждым разом их количество увеличивалось. Вынужденные общаться с ними, некоторые башкиры пристрастились к водке, стали забывать привитые им законами ислама приличия, а уральская земля превращалась тем временем в колонию старообрядцев.
«Богата и щедра природа Урала. Видно, в этом-то и вся наша беда, — подумал Юлай и не смог сдержать вздох. — Кабы не было этого богатства, никто бы на наши земли, верно, и не позарился бы. И жили б мы себе припеваючи, как, бывало, наши далекие предки, разводили бы скот, возделывали бы свою землю, и не оказались бы в таком плачевном положении».
Не спится Юлаю, озабоченному страшной судьбой его народа. Да и разве уснешь с такими мыслями…
IV
Сон пришел к нему почти на заре. А заснул Юлай до того крепко, что даже не заметил, как поднялась и вышла из юрты Азнабикэ, не слыхал, как переговаривались снаружи женщины и кричала на все лады скотина. Пробудиться от позднего сна его заставил лишь внезапно раздавшийся неподалеку мужской голос. Он приоткрыл глаза и тут же зажмурился, приняв спросонья лучи утреннего солнца, проникавшие внутрь юрты сквозь открытый отдушник и щель возле входа, за отблески пожарища.
Юлай облачился в нарядный казакин, обвязался шелковым кушаком и вышел. Не обнаружив возле юрты ни души, он как будто успокоился. Однако, увидав пару оседланных лошадей, привязанных к изгороди, снова насторожился. Вот оно что! Оказывается, Юлай слышал чужой голос вовсе не во сне, а наяву. Кто же оставил здесь этих лошадей? И непонятно, куда подевались его жены.
— Э-эй, есть тут кто-нибудь?
— Я здесь, атахы, — откликнулась Азнабикэ, выходя из второй юрты.
— Ты не знаешь, чьи это лошади?
— Того урыса, которого Ырышкоф зовут.
— А сам он где?
— На речку пошел.
— Неужто и Салават там?
— Не только. Вся детвора следом побежала.
— А меня почему не разбудили?
— Жалко было. Ты ведь всю ночь без сна промаялся.
— Ну и что! В следующий раз так не делай, бисэкэй[18]. Буди, когда кто чужой заявится, — проворчал Юлай и отправился к реке.
Вскоре он показался вновь, ведя к юрте русских. Суетившаяся возле летней кухни Азнабикэ уже издали успела заметить, что у мужа приподнятое настроение. Его лицо так и светилось.
— Атахы, где накрывать? — обратилась она к Юлаю.
— Лучше на свежем воздухе.
Общительный Салават уже успел подружиться с младшим сыном Рычкова Николаем, взяв его под свою опеку. Они все время держались вместе. Дождавшись их, Юлай стал приглашать гостей к табыну.
— Милости просим, Петр Иванович. Давайте перекусим.
Юлай усадил Рычкова, как знатного гостя, на самое почетное место. После этого, согласно рангу и возрасту, стали рассаживаться по очереди и остальные.
Салават с Николаем уселись в другом кругу, чуть дальше от главного табына.