«Мне понадобилось десять лет, - пишет он, - чтобы выиграть свою сюрреалистическую битву. Теперь мне нужен всего год, чтобы выиграть мою классическую, реалистическую и мистическую битву. Со мной - все, кто обладает чувством интуиции, новый дух эпохи, новая интеллигенция. Я выиграю битву за испанскую живопись»[1 Ян Гибсон. Безумная жизнь Сальвадора Дали. С. 454.].
Его живопись, такая нервная, взвинченная, импульсивная в 19201930-е годы, такая хаотическая и перегруженная деталями, теперь как будто успокаивается, становится тише и мягче, как будто ее легким крылом коснулся ангел гармонии. Мадонна Порт-Лылгата (1949) - это почти буквальное повторение пленительных мадонн Возрождения: тот же небесный и чистый облик Девы Марии, та же ясная строгая композиция и симметричность, та же гармония красок. Все то же самое, если не считать тех странных и таинственных метаморфоз, которые происходят и с самой Мадонной, и с младенцем Христом, с ее троном и со всем ее окружением. Вся эта красивая, неподвижная группа как будто бы медленно разлетается в разные стороны, тела и предметы, кажущиеся такими плотными и материальными, на самом деле явно бесплотны: сквозь Мадонну и Младенца видны сиреневое небо и море, и все вместе парят в безвоздушном пространстве, в космической невесомости, о существовании которой Дали вряд ли знал в 1949 году, но которую он, тем не менее, очень убедительно изобразил.
Вселенский собор. 1960
Музей Сальвадора Дали, Сент-Питерсберг
Но есть ли в этой прозрачной и словно хрустальной работе искомая вера? Вера, по которой так томился Дали? Не знаю. Скорее, есть тоска по некоему совершенству, по высоте, по гармонии, которая все разрешит и все успокоит, мучительное вглядывание в небо, которое ответит, не может не ответить на все мучающие человека вопросы.
«Небо... - писал Дали в 1940 году. - Это его я искал, изо дня в день раздирая крепкую, призрачную, сатанинскую плоть моей жизни. И когда тыкал костылем в изъеденного червями, загнившего ежа, я искал - небо. И когда клонился над черной бездной. Тогда и всегда.
Но где же оно, небо? Что оно такое? Небо не над нами и не под нами, не слева и не справа. Небо - внутри человека, если он верует.
А я не верю и боюсь, что так и умру, не увидев неба»[2 С. Дали. Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим. С. 355.].
Это отчаяние, взывание к Богу, поиски его, жажда его, и снова бегство, сомнения, колебания, снова ужас сиротского одиночества - все это есть и присутствует в громадной (205 х 116 см), сложной и прекрасной работе Дали, которая носит название Христос Сан-Хуана де ла Крус (1951).
Высоко-высоко в небе, в огромном и зияющем космосе над ласковой и безмятежной бухтой Порт- Льигата, нежащейся в золотистых лучах закатного солнца, парит вечный крест с вечно распятым Христом как символ искупительной жертвы, как напоминание о той страшной, неизмеримой цене, которую заплатил Бог, чтобы искупить грехи человечества и продлить ему эту счастливую возможность - безмятежно нежиться в лучах закатного солнца. Христос вместе с крестом изображен в очень сильном, необычном и необыкновенном ракурсе: сверху вниз, и от этого ракурса резко меняется и весь угол зрения: мы смотрим на Христа не прямо с земли, как будто стоя перед крестом, как это и происходит, как правило, в религиозных картинах, а откуда-то очень издалека, из самого центра Вселенной, и от этого отстраненного, космического, взгляда вся история с жертвоприношением на Голгофе теряет свой чисто земной и местный характер и приобретает огромный вселенский размах. Теперь это уже не просто история бедного иудея из Назарета, крошечного городка на окраине Римской империи, а космическая эпопея, трагедия грозного Бога - создателя Мира, приносящего в жертву человечеству Своего единственного Сына. Пожалуй, по масштабу замысла, по взгляду на историю Земли как на арену борьбы и утверждения вселенских, космических сил Дали можно поставить рядом с Микеланджело, который решал схожие задачи в знаменитых росписях Сикстинской капеллы.
Галлюциногенный тореро. 1968-1970
Музей Сальвадора Дали, Сент-Питерсберг
Но есть и еще один интересный подтекст в этой сложной картине, еще одно ее любопытное прочтение. Кажется, что слишком живая, изломанная и слишком современная фигура Христа - это вовсе и не сам Христос, а точнее, не только он сам, это еще и ныне живущий человек: страдающий, мечущийся, мучающийся в тисках сомнения и безверия, распятый своим безверием словно Христос на кресте и оттуда, из своего черного бездушного космоса, с тоской взирающий на маленький, светлый кусочек земли, бывший когда-то, во времена великой веры, своего рода раем.
Очень близко к этому космическому распятию - и по своей задумке, и по идее, и по фигуре Христа, молодого, современного, красивого атлета, - и другое знаменитое распятие Дали, так называемое Гиперкубическое распятие (1954). Там та же космическая безбрежная ночь, глубокая тишина, молодое страдающее тело и одинокая, прекрасно написанная женская фигура с лицом Талы в глубокой медитации наблюдающая эту величественную картину.
Эксперименты с пространством, начатые Дали в этих картинах - иллюзия невесомости, парение тел, сжатие и расширение пространства - продолжены им и в нерелигиозных картинах: в очень популярной Атомной Леде (1949), где и Леда, и лебедь, и все предметы, и даже прозрачная вода так же парят, как и предметы в Мадонне Порт-Льигата, написанной в том же, 1949 году, и в двух известных работах с фантастически, немыслимо длинными названиями - Обнаженный Дали, созерцающий распад пяти правильных фигур, в которых внезапно появляется Леда Леонардо с набором хромосом Галы (1954) и Дали в шестилетнем возрасте, когда он считал себя девочкой, приподнимает поверхность воды, чтобы посмотреть на спящую в тени моря собаку (1950, частное собрание).
Дали, который всегда так спешил и старался идти в ногу со временем, и тут не отстал и поставил себе новую пластическую задачу - создать живопись, адекватную современной науке со всеми ее чудесами - с новым пониманием структуры материи, с открытием ДНК и с расщеплением атома. Подобно тому, как Н.И. Лобачевский открыл новую, не евклидову геометрию, Дали захотел создать не евклидову живопись, с иным ощущением пространства и времени. И он ее создал. Ведь разве маленькая, обнаженная девочка, легко идущая по воздуху и спокойно, словно тонкую полиэтиленовую пленку поднимающая за кончик море - это не новая реальность, не реальность уже XX века с его резким сдвигом в сторону непривычного и фантастического, о чем прежде писалось только в романах Жюль Верна? Или автопортрет обнаженного Дали, стоящего по пояс в воде, свободно опирающегося на морскую гладь, как на стол, с мирно спящей собакой на морском дне, и созерцающего разлетающийся полет разноцветных молекул ДНК - разве это не ломание всего привычного, тысячелетнего, устоявшегося и не выход в другую реальность, где существуют иные, еще неведомые законы? Или популярнейшая, совсем небольшая работа Дали со странным сюжетом, отраженном в забавном названии: Юная девственница, удовлетворяющая себя рогами собственного целомудрия (1954). Разве даже и эта эротическая картина, купленная журналом Плейбой, не принадлежит к живописи техничного и электронного XX века, в котором все выверено, рассчитано и где торжествуют обтекаемые, гладкие формы?
Дали вообще следил за техническими новинками, обожал читать научно-популярные журналы, ученые книжки и время от времени «заболевал» очередным громким открытием - атомной реакцией, например, или молекулой ДНК, что не мешало, однако, ему в поздние годы писать огромные полотна и на религиозные, и на исторические сюжеты. Такие, как Святой Иаков (1957, Художественная галерея Бивербрук, Фредериктон), Открытие Америки Христофором Колумбом (1958-1959), Богоматерь Гваделупская (1959, частное собрание), Битва при Тетуане (1962), Христос Валенсийский (1962) и Вселенский собор (1960).
Театр-музей Сальвадора Дали в Фигерасе. Угловая башня
Телефон-лангуст. 1936
Галерея Тейт, Лондон
Несмотря на громадные, титанические размеры этих полотен (площадь некоторых из них достигала двенадцати квадратных метров) и на явное желание художника создать что-нибудь эпохальное и масштабное, поразить зрителя каким-нибудь новым шедевром с невиданно сложным сюжетом и огромным количеством действующих персонажей, живая жизнь из его искусства постепенно уходит. Нет в его новых картинах ни загадки, ни тайны, ни интересной интриги или решения, которыми всегда так славился Дали, ни даже сильного, запоминающегося образа, вместо всего этого часто невнятица, хаос, беспорядочное нагромождение десятков фигур, рассыпание и эклектика.
Тем не менее Дали и в 1960-е, и в 1970-е годы по-прежнему очень активен: он выставляется в галереях Нью-Йорка, интенсивно работает, как и прежде, смело берется за выполнение самых разнообразных заказов. Он иллюстрирует Библию, Фауста, Тысячу и одну ночь, Декамерон, маркиза де Сада и много других известнейших книг.
Хотя, пожалуй, самым любимым детищем художника в его поздние годы стал знаменитый теперь на весь мир Театр-музей Сальвадора Дали в его родном городке Фигерасе, рядом с которым он так и прожил всю свою долгую жизнь.
А начиналось когда-то все очень обыденно. Просто однажды умный и энергичный мэр Фигераса решил, что негоже городу не иметь у себя в музее ни одной картины своего великого соотечественника. Обратились к Дали, и тот с готовностью заявил, что намерен основать в Фигерасе свой собственный музей и даже нашел для него подходящее место. Им оказался местный театр «Принсипаль», сожженный во время гражданской войны, в котором когда-то совсем юный и еще застенчивый гений проводил свои первые выставки. Устроить музей в бывшем театре - это была метафора как раз в духе Дали, умеющего с блеском актерствовать и шокировать мир самыми причудливыми и ужасными масками.
Открытый в сентябре 1974 года Театр-музей Дали ничем не напоминал тривиальный скучный музей. Вложив в его создание всю свою недюжинную фантазию, Дали предложил и зрителям выйти из пошлой обыденности и попутешествовать вместе с ним в мире его сюрреальных сновидений и грез. Десятки и сотни самых сумасшедших, безумных предметов были привезены сюда, словно, из волшебного Зазеркалья, и каждый из них был призван оглушить и «убить» ошеломленного зрителя. Биде из борделя «Ле Шабанэ», который якобы посещал английский король Эдуард VII, кровать в виде ракушек, поддерживаемая дельфинами, «дождливое такси», в которое превращен один из кадиллаков художника и на которое по желанию посетителей льется дождь, и, наконец, великолепная «обманка» Дали - знаменитый зал Мэй Уэст, воспроизводящий коллаж художника и выполненный в виде лица американской кинозвезды. Дали с такой же легкостью играет с предметами и интерьерами, заставляя исполнять их несвойственные им и сумасшедшие роли, как и с подсознанием в своих безумных картинах.