Мелькнув под одним фонарем, фигура в плаще под следующим не появилась. Антон резко ускорил шаг. Поворот. Должна была повернуть. Но никого не видно.
Путь — от башни Kordo Konduktria до подпольного клуба «Ассамблея» — один из привычных маршрутов Наталии по понедельникам. Но каждый раз она ходит разными путями. В прошлый раз шла по бывшим Харминским переулкам, сегодня — по тому, что осталось от Пятой Липовой аллеи. Он упустил ее уже не первый раз. Да и зачем он вообще ходит за ней? Себе это Антон объяснял очень просто: ей может понадобиться защита. Хоть какая-нибудь. Да, слабак, да трус… Но все-таки мужчина.
Идти рядом с ней она ему не позволит никогда. Ненавидит. У нее на то весомые причины. Любые попытки примирения — заведомо обречены…
И вот он опять упустил ее из виду. Она бесшумно растворилась в наполненной гулом и металлическими стонами сырой городской мгле.
…Холодный моросящий дождь. Антон поднимает глаза к небу, и тотчас несколько крупных капель падают ему на лоб. Он стирает их и видит на ладони пятна. В темноте они кажутся бурыми. Словно проржавел и начал протекать железный купол небосвода — так ведь его древние эллины представляли?.. Пустые фантазии.
Антон наугад выбирает переулок, в который могла свернуть Наталия, и бросается бегом, стараясь производить как можно меньше шума. Тщетно. Она прошла как-то иначе. Но Антон все равно бежит. Уже не за ней, а от чего-то — от чего-то, что несколько мгновений назад взяло его след и теперь…
Остановиться? Оглянуться? Пусть его захлестнет, пусть все закончится! — споткнувшись, Антон едва не растянулся на оползне раскисшего мусора.
…Слева чернеет стена. Там, где она кончается, пробивается свет. И голоса. Высунувшись из-за угла, Антон видит, что метрах в пятнадцати от него под уличным фонарем стоит Наталия. Рядом двое патрульных — проверяют документы…
Чувствуя, как где-то в солнечном сплетении разгорается пожар, Антон опускается на колено, подбирая с земли огрызок водопроводной трубы.
Но патрульные возвращают Наталии документы и, механически козырнув, удаляются. В следующий момент исчезает Наталия.
Антон же еще какое-то время стоит, явственно чувствуя тошноту — от страха и от отвращения к себе.
Проходят несколько бесконечных минут, прежде чем он собирается с силами и движется дальше.
«Ассамблея» совсем близко.
27 апреля, 21:52. Виктор В
Как и другие подобные заведения, «Ассамблея» пряталась в подвале бывшего завода, на территорию которого можно было попасть несколькими способами. Виктор предпочитал парадный вход — покосившиеся железные ворота, некогда выкрашенные в синий цвет. Сейчас синяя краска где облезла, где обколупалась, и из-под нее лезла ржавчина. Лезла как-то лениво, будто вовсе не собираясь однажды источить эту конструкцию целиком. Симбиоз. Так мох покрывает стволы деревьев.
Ворота венчала нелепая статуя, сваренная из обрезков металлических труб. Что автор пытался изобразить, понять было нелегко даже при дневном свете. Сейчас же, на фоне тускло светящегося ночного неба виднелся лишь угрожающий силуэт, горгулья, готовящаяся к прыжку…
…А внутри у нее камера наблюдения с тепловизором, так что владельцы «Ассамблеи» обнаруживали незваных гостей еще на дальних подступах.
Но уж кто-кто, а Виктор к таковым не относился.
Дверь, тамбур, коридоры, опять спуск и снова коридор. Обшарпанный бетонный пол, всегда подозрительно чистый; ряды кабелей по потолку, стены изрисованы граффити: некоторые даже не лишены художественных достоинств. Запах сырого камня, дыма и запустения.
Узкая тяжелая дверь с приваренной к ней — зачем? — решеткой. Яркая лампа на столе, за которым, еле видимый, сидит человек. Лицо скрыто в тени. Зато видны лежащие на столе руки — густого шоколадного цвета.
— Добрый вечер, Флестрин, — поздоровался Виктор.
— Добрый вечер, сэр, — раздался в ответ гортанный бас. Чернокожий великан, совладелец и, в лучшие времена, — арт-директор «Ассамблеи», поднялся из-за стола навстречу Виктору и, широко улыбаясь, протянул ему руку. Пожатие было как всегда убедительней некуда.
— Всё в порядке сегодня? — спросил Виктор.
— Хм, почти, — ответил Флестрин. — Видите ли, концерт запаздывает. Всё еще ждем Принцессу. Она сообщила, что, возможно, задержится, но не объяснила почему. Ее до сих пор нет, и уже не знаем, что и думать.
Виктор нахмурился. Опять что-то шло не так, и это начинало раздражать.
— Будем надеяться на лучшее.
— Конечно, сэр, — Флестрин произносил это слово с особым вкусом. Никто в Нортэмперии никогда больше не обращается друг к другу «сэр», «мсье», «мадам», «мадемуазель» или каким-нибудь еще иностранным словом, выражающим почтение. И Стабиком, и Комнрав, и другие комитеты и комиссии, коим в Нортэмперии нет числа, беспощадно борются с этим «гнусным пережитком прошлого».
Только у экзилитов это обращение в ходу.
Сколько лет назад они появились? Двенадцать? Больше?..
Свое самоназвание они образовали от двух внешне сходных иноязычных слов, одно из которых обозначало «изгнание», второе — «утонченность». «Мы экзилиты, и „утонченность“ есть наш образ жизни, а „изгнание“ — мера удаленности от сегодняшнего миропорядка», — гласил первый пункт их манифеста, распространявшегося в рукописных копиях. Интересно, кто его сочинил?
Одежда, манеры, учтивость и сдержанность. Экзилиты были субкультурой людей, «игравших в аристократию», стремившихся в своем кругу воспроизвести дух давно исчезнувшего «высшего света» — точнее, конечно же, собственное представление о нем, порядком приукрашенное.
Их никогда не было много, а осталось еще меньше — тех, кто готов был тайком пробираться сюда по темным, заваленным мусором улицам, чтобы, переодевшись из корпоративной формы в стилизованные вечерние платья и костюмы, провести несколько часов в обществе себе подобных. А потом так же закоулками, рискуя жизнью и свободой, возвращаться домой.
В гардеробе Виктор избавился от тяжелого плаща, сменил высокие ботинки с толстой подошвой на лакированную пару, оправил фрак и бабочку.
— Приятного вечера, сэр, — Флестрин открыл перед Виктором дверь в следующее помещение. — Обратите внимание, нам привезли мартини.
Виктор благодарно кивнул и вошел внутрь.
Полумрак, столики, покрытые бордового цвета скатертями с золотистой бахромой. Свечи в больших тяжелых подсвечниках, на стенах — репродукции классической живописи. В воздухе ароматы духов, одеколона, пряностей (не иначе как сегодня еще и горячий глинтвейн!) и трубочного табака.
Посетителей сегодня много — человек сорок, не меньше. Лица все больше знакомые. Кто-то, как, например, вон те двое «коллег» по буклегерскому промыслу, кланяется издали, кто-то подходит поздороваться.
Вот и Искандер, второй совладелец и распорядитель заведения: плотный круглолицый мужчина с подвижным, но временами очень цепким взглядом. На лице у него читаются и недоумение, и беспокойство. А раз так, значит, он считает возможным, чтобы это все видели. Долгие годы в театре хорошо научили его показывать только то, что он сам считал нужным. Когда-то в той, прошлой жизни он был недурственным актером. Теперь же он секретарь в суде. «Жду того дня, когда буду секретарствовать на собственном процессе», — говаривает он полушутя.
Искандер поглядывает на часы. Четверть одиннадцатого. На помосте в противоположном от входа конце зала стоят, переминаясь, готовые начать музыканты, но у микрофонной стойки никого.
Пожав плечами, распорядитель нехотя подал знак, и ансамбль заиграл нечто джазоподобное — популярную среди здешней публики песню «Однажды солнечным днем».
Заказав у официанта мартини… — нет, пожалуй, принесите все же глинтвейн, — Виктор уселся на свое привычное место недалеко от сцены.
Неуютно. Не хочется думать, что с Принцессой что-то случилось.
Кларнетист уже доигрывал длинное вступительное соло, когда у входа началось движение. Сбросив респиратор и плащ на руки подоспевшему Искандеру, Наталия — как была, в корпоративной форме, — взлетела на помост и с ходу запела.
Каждый год в тот же день, в тот же час
Пью бокал со словами «за нас»
И с пустой надеждой разглядеть пытаюсь
твой силуэт,
Но всегда вокруг чужие голоса, и дым,
и тусклый свет…
Что-то заставило Виктора обернуться, и он увидел в тени у дальней стены Антона, давнего своего приятеля. Чертово привидение, мог бы и поздороваться подойти. Надо их с Принцессой познакомить.
Но верю: судьбе вопреки
Обещанье ты сдержишь свое.
Ты сказал мне, прощаясь:
«Мы встретимся вновь —
Однажды солнечным днем».
Кто и когда это написал? — Звучит как стилизация под военные песни начала-середины двадцатого века, а две последние строки припева и вовсе цитата из Веры Линн… Интересно, кто-нибудь здесь помнит еще Веру Линн?
Голос Наталии мало-помалу заслонил посторонние мысли. Простая и незамысловатая песня о человеческой потере, но от нее такой мороз по коже… Что ей довелось пережить за свою недолгую жизнь?
На последнем куплете к голосу Наталии присоединились несколько голосов из зала.
Я верить хочу, что ты жив,
Что все эти годы — лишь сон,
И судьбе вопреки мы встретимся вновь
Однажды солнечным днем.
Наталия допела с видимым облегчением. В зале зааплодировали, но без глупых выкриков: в среде экзилитов добродетелью почиталась сдержанность.
Внезапно у микрофона возник Искандер.
— Браво! Брависсимо, Принцесса, браво, друзья-музыканты! К сожалению, у меня есть пренеприятнейшее известие. Только что мне передали, что Служба общего контроля перенесла комендантский час с завтра на сегодня. Официально он вступает в силу сразу после полуночи, но мы все знаем, какого рвения преисполнены наши стражи порядка. Поэтому, к величайшему сожалению, наш вечер придется прервать. Всем, кто желает попасть сегодня домой, рекомендую отправиться как можно скорее. С теми же, кто предпочтет остаться, мы с этого момента… ну, допустим, празднуем ее, — он указал на одну из официанток, — день рождения.