Надо было выходить. И он уже хотел выйти. Он уже качнулся вперёд. Но труба зацепилась за ветки и словно потянула назад. Это была настоящая боевая труба. А он, Вовка, был настоящий горнист. И сиплым от слёз голосом упрямо спросил:
— А кто победил?
— Никто не победил, — вдруг сказала Нина. — Вылезай. Ничья!
Он выбрался из укрытия и остановился под лучами фонариков, чувствуя, что выглядит совсем не героем: исцарапанный, взъерошенный, в разодранной на боку майке. Он знал, что все смотрят на него сердито и укоризненно, хотя за слепящими фонарями не видел лиц.
Ну и пусть смотрят, как хотят! Он спас армию от поражения, и эта мысль была радостной, хотя радость едва пробивалась сквозь усталость.
Взрослые молчали.
Вовка нагнулся и стал отклеивать от ног смолистые чешуйки сосновой коры.
Нина взяла его за плечо:
— Пошли.
Они зашагали к лагерю, и путь оказался неблизкий. Шли молча, только у самых ворот Вовка шёпотом спросил:
— А правда, ничья?
— Иди спать, герой! — хмуро сказала Нина.
Нехорошее подозрение шевельнулось у Вовки, но усталость не оставила места для большой тревоги.
— Я есть хочу! — сказал он сердито.
— Иди в столовую, ужин на столе. И спать.
…Когда Вовка пришёл в палату, все спали. Кроме Павлика. Тот сидел на кровати, скрестив ноги. За окном висел фонарь, и глаза у Павлика блестели.
— Я хотел тебя до самого конца искать, а меня прогнали, — прошептал он.
Оттого, что рядом Павлик, Вовке стало хорошо и почти спокойно.
— Нина сказала, что ничья, — торопливым шёпотом проговорил он. — Правда?
— Я не знаю, — тихо сказал Павлик. — Ты ложись.
Вовка стал стягивать через голову майку, а Павлик начал помогать ему.
Это последнее, что запомнил горнист Вовка Локтев перед тем, как заснуть.
К зарядке Вовку не разбудили. И только перед линейкой Павлик растолкал его. Смотрел Павлик немного виновато. Шёпотом сказал:
— Если выгонят, я с тобой!
И от этих слов стало Вовке ясно, что победных фанфар и наград не ожидается. Он вздохнул, поправил мятый галстук, поглубже затолкнул под ремешок майку, чтобы не видно было дыры на боку, и шагнул из палаты.
Отряды буквой «П» стояли перед мачтой и трибуной. И сначала было как всегда: рапорты, отрядные девизы хором, подъём флага под отрывистый марш баяниста. Потом старшая вожатая Эмма Григорьевна стала говорить про вчерашний день.
Вовке стало зябко.
— Все знают, что вчера была военная игра. Намечался ещё и общелагерный костёр, но из-за недисциплинированности некоторых наших пионеров игра затянулась.
Четыре отряда смотрели на «некоторых пионеров» молча и внимательно. Вовка не знал, что они думают. Ругают его в душе или считают молодцом. Он напряжённо ждал, глядя на вожатую: что ещё?
Но дальше она ничего не сказала про Вовку.
— Костёр состоится сегодня. А сейчас поздравим победителей.
«Каких победителей? Ведь ничья же!»
— Медалями награждаются Дима Метёлкин и его помощники — командир разведки Рома и начальник связи Федя. А также начальник медицинской службы Таня Воронцова…
«Что они все орут и хлопают? Разве это честно? Говорили же — ничья!»
— Мы решили, что командир «лесных стрелков» Стёпа Бродяков и его заместители тоже заслуживают награды. Правда, они не были победителями, но готовились к игре добросовестно и сражались умело.
«Сражались умело!.. Только Павлик и ещё трое из их отряда попытались вырваться и отобрать у часовых погоны».
— Давайте поздравим награждённых. Ребята, подойдите и получите медали!
Порой даже храбрым и взрослым трубачам хочется плакать. Маленьким — тем более! Вовка прикусил губу и почему-то вспомнил одинокий месяц над лесной поляной…
Эмма Григорьевна ещё что-то говорила. Вовка не слышал. Но он встряхнулся и поднял глаза, когда она запнулась на полуслове и растерянно спросила:
— Вы куда? Что такое?
Дима Метёлкин и его адъютанты шли от трибуны. Шли напрямик по заросшему ромашками квадрату линейки — там, где ходить не полагалось. Ровно и красиво шли — локоть к локтю, а на левом плече Димка нёс, как гусарский ментик, оранжевую штормовку.
В наступившем непонятном молчании Вовке вдруг показалось, что по гранитной брусчатке сухо щёлкают подошвы и позвякивают шпоры, хотя на поцарапанных и побитых ногах братьев Метёлкиных были простые разношенные полукеды, мягко тонувшие в траве.
Потом Вовка понял, что братья идут к нему. Идут и смотрят издалека на него, на Вовку. Смотрят очень серьёзно. От непонятной тревоги и радости Вовка коротко вздохнул и вытянулся им навстречу. В раскрытых ладонях Дима, Федя и Ромка несли свои медали — на каждой мальчишка в будёновке и надпись: «За отличие».
Вовка понял. Понял раньше, чем медали, звякнув, повисли на его перемазанной смолой майке. Он только не поверил, что все три…
Вовка Локтев поднял от медалей глаза и увидел Димкино лицо. У Димки в чуть заметной улыбке разошлись уголки губ.
Тихо было. Только ветер шелестел в ромашках и хлопал флагом.
Людмила МатвееваНападающий Алёша(Рассказ)
Наш лагерь стоит на горке и называется красиво — «Дружба». А их лагерь стоит внизу и называется «Юность». Так себе название, по-моему. А главное, живут у них в лагере одни пижоны. В футбол играть и то как следует не научились, а тоже, вызывают других: «Давайте сыграем». Ну, сыграли. Настукали мы им одиннадцать голов, а не задавайтесь. Они нам, правда, десять забили, но это уже чистая случайность. Просто наш вратарь, Миша Воронцов, в тот день был немного не в себе: он за обедом три добавки киселя съел да за полдником — три ватрушки. Он сам сказал перед игрой:
— Мне, ребята, что-то тяжеловато прыгать и бегать. Почему, и сам не знаю. Тоска нашла на меня, вот что.
Он вздохнул и стал смотреть вдаль, за верхушки берёз.
А я ему говорю:
— Какая ещё тоска? Перед ответственным матчем с этими голубчиками никакой тоски у настоящего спортсмена быть не может. Не может, и всё. Просто объелся немного, со всяким может случиться. Попрыгай, разомнись. И главное, мобилизуй в себе несгибаемую волю к победе.
Ну, Мишка попрыгал, размялся, на перекладине раза три с кряхтением подтянулся.
Когда игра началась, он стоял в воротах, как стена. Но их сборная очень уж хитрая, я их за это и не люблю. За хитрость. Как начали они наших обводить, как давай по нашим воротам своими снайперскими ударами лупить! Особенно один там у них, его Алёшкой зовут, в нападении играет. Что ни мяч, то гол. Сам ростом маленький и на вид тихий. А в игре просто зверь какой-то. Но и мы тоже не голуби. Как мобилизовали все силы, как налетели — только успевал судья голы считать.
А вокруг поля, конечно, сидят на траве болельщики. И наши, и из «Юности». Кричат, свистят, переживают. Особенно девчонки, конечно.
А когда игра закончилась нашей блестящей победой, девчонки нам всем цветы преподнесли. Всем игрокам, даже запасным. И справедливо. Запасные не виноваты, что они запасные.
И все нас поздравляли, а Мишку Воронцова даже качали. Правда, наш врач, Екатерина Петровна, громко закричала:
— Не смейте Воронцова подбрасывать, надорвётесь!
Но никто ничуть не надорвался. Все веселились, смеялись и хвалили нас. И это очень приятно, когда хвалят и поздравляют. Даже ветерок дует особенно ласковый, и солнце светит как-то нежно.
А их команда построилась, у них ни цветов, ничего. Стоят как побитые. Проиграли, голубчики. А нечего вызывать на соревнование, когда играть как следует не научились, вот так.
Смотрю я на них. Стоят они вспотевшие, усталые. У Алёши из нападения чуб всклокочен и лицо расстроенное. Не любит проигрывать. Я и сам не люблю проигрывать. Я тогда обижаюсь и злюсь. Когда мой дед выигрывает у меня в шахматы, я прямо чуть не реву. И говорю деду: «Больше никогда не сяду с тобой играть». А дед смеётся: «Сядешь, сядешь, куда ты денешься». Очень неприятно проигрывать. Это каждому понятно.
Я стал смотреть на них ехидными глазами. Что, не нравится? Конечно, мы-то вон как хорошо играем. Где вам с нами играть-то? Да мы вас одной левой ногой победить можем. Это я всё про себя говорил, а сам зловредно поглядывал на их нападающего Алёшу.
И вдруг этот Алёша посмотрел на меня и улыбнулся. Так он совершенно по-хорошему улыбнулся и говорит спокойно и весело:
— У тебя, знаешь, волосы всклокоченные и майка полосами пошла. Здорово мы поиграли, правда?
Представляете? Без всякой вредности он со мной заговорил. Как будто я не противник вовсе.
Я сначала глаза вытаращил и рот раскрыл. Потом немного опомнился и говорю:
— Ты тоже весь встрёпанный. Мы сейчас купаться пойдём на озеро до самого ужина. А вы?
— И мы на озеро. Вот только вожатая придёт. У нас вожатая Галя, знаешь, какая хорошая. А у вас?
— А у нас Марина. Тоже хорошая. Позволяет в тихий час читать, только не смешное, чтобы не расхохотаться и не мешать тем, кто спит.
— А Галя и смешное позволяет, только чтобы смеяться тихо, в подушку.
Потом мы пошли на наше озеро Чистое. Солнце ещё не село, вода была тёплая-тёплая. А на том берегу росли какие-то розовые кусты и отражались в воде.
Алёша плавал гораздо лучше меня, но он сказал, что меня поучит и брассом и баттерфляем. Я пока умею только по-собачьи.
Мишка Воронцов смотрел, смотрел, как мы с Алёшей плаваем. Молча смотрел. Потом он так же молча смотрел, как мы с Алёшей на берегу сидели, разговаривали.
Сначала у Мишки лицо было недовольное: чего, мол, ты с ним разговариваешь? Он даже не из нашего лагеря. Потом Мишка подошёл и сказал:
— Чего это ты с ним разговариваешь? Он же даже не из нашего лагеря, а из «Юности». Ты же сам говорил, что у них одни пижоны. И вообще, они наши противники, и нечего с ними разговаривать.
Но тут вожатая Марина подошла, засмеялась и говорит:
— Миша, Миша, как наш лагерь называется?