В традиционной Японии ее обитатели много страдали от избытка атмосферных осадков: ливневые дожди и тайфуны постоянно угрожали их жилищам, посевам, ирригационным сооружениям, самой жизни. Высокая влажность (наряду с сильным ветром, холодом и жарой) всегда считалась в традиционной медицине одной из главных причин заболеваний. Что касается художников и литераторов периода Эдо, то изображение (воспевание) влажного воздуха в виде дымок, туманов, моросей было одним из любимых объектов художественного отображения. Таким образом, отношение японцев к атмосферной влаге было двойственным. Однако Сига Сигэтака не интересуют отрицательные для хозяйственной деятельности и здоровья человека последствия влажного климата, он приписывает влажности исключительно положительные коннотации — настолько, что один из рецензентов называет его сочинение «туманоманией» (Оомуро Микио 2003: 48). Такому пониманию влажности способствует и употребляемый Сига термин «суйдзёки» («водяное ки»). Его влажное прикосновение делает природную жизнь разнообразнее, придает ей дополнительное качественное измерение. Это касается даже звука. Сига Сигэтака утверждает, что благодаря высокой влажности воздуха ему, совершающему мысленное путешествие по стране, лучше слышны голоса на дороге, звуки ткацких станков, голос кукушки, крики петухов, песни рыбаков и даже голоса детей, читающих вслух книги (Сига Сигэтака 1995: 59). Влияние влажности на звукопроводность многообразно, она может не только улучшать, но и ухудшать слышимость, но для автора книги влажность может пониматься только в положительном смысле.
Автор отмечает, что Япония окружена со всех сторон морями, ветры приносят с материка и из Индийского океана дождевые облака, которые, «цепляясь» за горные хребты в Японии, проливают на нее благословенную влагу. Рассветный и закатный солнечный свет играет в этих облаках и расцвечивает их. Такие облака Сига называет «пятицветными» (Там же: 51). Влага, которая наполняет облака, проливается на растения и напитывает их. Поскольку цифра «пять» обладает исключительно положительными коннотациями (символизирует пять первоэлементов), образованный читатель приравнивает эту «пятицветность» к «чудесным» облакам, которые в китайской (а потом и в японской) натурфилософии являлись благоприятным знамением. В японской древности появление «чудесных облаков» могло приводить даже к изменению девиза правления (Кэйун — «чудесные облака», Дзинго Кэйун — «божественная защита и чудесные облака»). В подсознании автора безусловно присутствуют положительные характеристики многоцветных облаков, но для его сознания важнее другое: он утверждает, что поскольку на материке в силу объективных природных условий расцвеченных таким образом облаков не бывает, то тамошние поэты и художники не умеют, в отличие от японских, точно и тонко отражать в своем творчестве те природные (атмосферные) изменения, которые происходят под влиянием влажности, превращающей японские небо и землю в прекрасные (Сига Сигэтака 1995: 51–55).
Сига характеризует Японию как страну, над которой «собираются» дождевые облака, приносимые извне. Эти облака движутся от периферии к центру. Центростремительное движение — признак «правильного» устройства страны, где подданные устремляются к Центру (правителю) с изъявлением покорности, точно так же «поступают» и облака. Точно так же поступают и птицы, которые прилетают в Японию из мест с тропическим и холодным климатом (Там же: 36). Причина этого понятна: в других климатических зонах либо слишком холодно, либо чересчур жарко, и только в Японии существуют идеальные условия для существования. Сига Сигэтака призывает соотечественников постоянно помнить об этом. Тезис о «срединности» Японии как доказательстве ее избранности был общим местом рассуждений мыслителей эпохи Токугава. Он предполагал отсутствие всякой чрезмерности — будь то эмоции, одеяния, нравы, природные явления. Япония стала характеризоваться как страна с неблагоприятными природными условиями и как территория, подверженная природным бедствиям, только во второй четверти ХХ в.
В конце раздела, посвященного влажности, автор приводит список из 14 явлений, которые европейцы и американцы не могут наблюдать в своих странах. Например: «Высокий пик Фудзи вырисовывается над облаками, со стороны Тихого океана на горизонте поднимается солнце, оно неспешно втирает в нижний край белых облаков золото, киноварь, цвета алый, лиловый» (Там же: 83). Поскольку по богатству красок японский осенний лес превосходит немецкий, то совершенно не удивительно, что на считающейся лучшей в мире немецкой красильной фабрике употребляют в работу 1400 красителей, а на фабрике Кавасима в Киото — две тысячи (Там же: 65). Таким образом, японцы, находясь в особых природных условиях, умеют то, чего не умеют другие.
Обращаясь к наиболее важным для него «эстетическим последствиям» высокой влажности климата (в связи с этим он щедро цитирует стихи на китайском и японском языках, воспевающие туманы и дымки), Сига Сигэтака одновременно отмечает, что влажность (вкупе с относительно теплым климатом) имеет благоприятные последствия для сельского хозяйства и растительного мира Японии: производства риса, чая, произрастания деревьев (этому способствует также традиционный запрет на вырубку деревьев в районах расположения синтоистских святилищ и буддийских храмов) и мхов (Сига Сигэтака 1995: 58). Если же все–таки на территории Японии и встречаются немногочисленные места с низкой влажностью, то здесь все равно обнаруживаются несомненные достоинства: в таких местах занимаются выпариванием соли, а дымки от ее выпаривания сообщают пейзажу дополнительную поэтичность (Там же: 68).
Подводя итог сказанному о влажности, Сига Сигэтака утверждает, что без этой влажности Япония не была бы красивой страной, а поскольку она таковой является, то это — огромное счастье для литераторов, художников, скульпторов и других глубоких натур.
Горы
Наиболее протяженный раздел книги Сига Сигэтака посвящен горам, которые он считает самым важным элементом японского ландшафта. В этом отношении он шел вслед за традицией. Приверженцы самых разных направлений буддизма и синто почитали горы в качестве священного объекта — именно там возводились святилища и храмы, именно там подвижники набирались сил, здоровья и сакральной энергетики. Не отставали от них и люди (прежде всего самураи), культурным багажом для которых служило конфуцианство. Многие из них относились к религии как к предрассудку, но тем не менее горы все равно занимали важнейшее место в их картине мира. Эти люди не восходили на горы, они предпочитали воспевать их в своих стихах и изящной эссеистической прозе, изображать на живописных свитках, находясь у их подножия. Иными словами, горы служили для них источником прежде всего литературно–художественного вдохновения.
Сообщив читателю, что одну пятую часть территории Японии занимают вулканы (действующие или потухшие), Сига объявляет их «главным элементом красоты японских пейзажей». Японские поэты неустанно воспевали красоту вулканов, но они называли их не этим научным термином (кадзан), они именовали их просто «горами» (Там же: 85–87). Далее приводятся многочисленные примеры такого поэтического творчества. Что до других стран, то ни в Корее, ни в Китае, ни в Европе нет такого количества вулканов, из чего Сига Сигэтака заключает, что именно на Японию употребил свои главные силы Творец (Сига Сигэтака 1995: 175).
Сига Сигэтака не был христианином, он был вообще далек от любой религии, поэтому его пассаж о Творце не следует понимать буквально. В данном случае Творец — это метафора, обозначение той неведомой силы, которая, тем не менее, выбрала объектом своей креативности территорию именно Японии, а не какой–то другой страны.
По мнению автора, японские горы в выгодную сторону отличаются от гор в других странах не только количеством, но и качеством: заграничные горы выглядят голыми, японские же — в силу большой влажности — покрыты многообразной растительностью.
Классификацию гор Сига производит по внешнему показателю: 1) обладающие «красотой и геометрической формой», которые находятся в состоянии гармонии. Эти красота и геометричность реализуются в вулканах, обладающих формой усеченного конуса; 2) горы, форма которых не обладает «строгостью» (то есть на этих горах имеются неровности, пещеры, локальные пики, озера и т. п.). При этом Сига Сигэтака отдает недвусмысленное предпочтение горам с «правильной» формой (Там же: 92–94).
Наследуя интерес традиционной культуры к горам, Сига Сигэтака вводит критерий, который никогда не использовался в этой культуре, а был принадлежностью культуры западной, которая так ценит симметрию и обнаруживает в ней красоту. Возможно, это лучше всего видно на примере Фудзи: европейцы восхищались этой горой прежде всего потому, что она имеет форму правильного (почти правильного) усеченного конуса.[2]
Горы служат для Сига Сигэтака несравненным источником художественного вдохновения. Только в горах можно обнаружить такие чистые и свежие краски (в том числе и самый «престижный» фиолетовый цвет — цвет одежд даосских небожителей и высших придворных), только в горах облака напоминают воздушную ткань, которую ткут небожительницы, только в горах восходы сродни чистому пламени, только в горах вода в озерах так чиста и покойна. Чудесен вид пиков, высящихся над облаками. Так же неподражаемы горная зелень и цветы (Сига Сигэтака 1995: 193–195).
Сига Сигэтака воспевал вулканы, для него их главной особенностью являлась способность пробуждать в человеке поэтические чувства. Разумеется, он знал и про тот ущерб, который могут наносить человеку извержения, но этот ущерб для него — величина исчезающе малая. Предугадывая читательское недоумение, он возражает гипотетическому оппоненту, который смущен тем фактом, что автор не упоминает о разрушительной силе вулканов. Сига Сигэтака отвечает ему следующим образом: без вулканической деятельности и без гор земля была бы совершенно круглым, скучным и унылым шаром, пейзаж не вызывал бы восхищения, виды Японии были бы лишены присущей им красоты. Поскольку по мере подъема в гору можно наблюдать различные климатические зоны и присущее им разнообразие растительной жизни, то отсутствие гор привело бы к уменьшению многообразия, которое понимается как положительное свойство. Наличие гор увеличивает поверхность территории Японии, умножает ее разнообразие. Выслушав эту хвалу горам, смущенный оппонент спрашивает автора: разве жизнь японцев не наполнена страхом в ожидании неминуемых извержений? Разве постоянный страх не препятствует развитию страны? Разве европейские державы и Америка не смогли достичь впечатляющего развития — несмотря на то, что там отсутствуют вулканы? Но Сига Сигэтака трудно смутить. Он упрекает собеседника в слабом знании истории: ведь с