Все, что осталось в душе В. Староверова от романа «Две зимы и три лета», — это «тягостное чувство» от «знакомства с неприглядной жизнью деревни». Отдавшее последние соки и силы фронту, измученное, исстрадавшееся Пекашино военных и первых послевоенных лет, неприятно действует на эстетическое чувство критика. Ему нет дела до того, что жизнь, изображенная в романах Ф. Абрамова, по невиданному напряжению физических и духовных сил, по мере трудностей и испытаний — за гранью обычных человеческих возможностей, что она и была тем, что без преувеличений обозначается словами «подвиг», «героизм». Он не задумывается, что, если бы писатель умолчал, утаил действительный масштаб народных трудностей и испытаний военных и первых послевоенных лет, он бы принизил своих героев. Принизил подвиг народа, совершенный им в годы Отечественной войны.
Действие третьей книги Ф. Абрамова — «Пути-перепутья» — разворачивается всего пять-шесть лет спустя после испепеляющей войны. Неудивительно, что пекашинцы все еще живут очень трудно. Велика была цена победы!.. И хоть верит председатель пекашинского колхоза Лукашин: «Будет, будет сытно в Пекашине, обязательно будет...» — по-прежнему проблема хлеба насущного главная для пекашинских крестьян.
Однако набирают силу мирные дни, естественна устремленность пекашинцев к жизни иной, нормальной, естественной: ведь не признаешь же нормой для человеческого существования бремя войны, когда пекашинские крестьяне отдавали для фронта все... Но почему задерживается время перемен? И можно ли только войной и ее последствиями объяснить экономические трудности и то неблагополучие, которые продолжают донимать пекашинцев?.. Таков вопрос, который вольно или невольно зарождается в умах и сердцах героев романа, в первую очередь — коммунистов: Лукашина, Подрезова, Анфисы Мининой, Петра Житова и других. Вопрос, в котором они порой боятся себе признаться, который для них мучительно труден, но неотвратим.
В романе «Пути-перепутья» писатель как раз исследует то сложное время в судьбе родного Пекашина, когда сама жизнь в противоречиях ее развития ставила на очередь дня именно этот вопрос. Вопрос о путях развития колхозного производства, о необходимости совершенствования методов экономического руководства деревней, принципов хозяйствования на земле. Пафос нового романа Ф. Абрамова именно в этом — не только в утверждении героического труда крестьянства в начале пятидесятых годов, но и в исследовании того, как именно в то время, медленно, постепенно, в противоречиях и борьбе, вызревало в глубинах народной жизни благотворное сознание необходимости перемен.
Вспомним очерки Валентина Овечкина, публиковавшиеся как раз в 1952 — 1953 годах. Они документально подтверждают, что устремленность к переменам тружеников и руководителей той поры — доподлинная реальность, выражавшая объективную потребность развития экономики страны. Потребность эта была чутко уловлена партией и реализована ею в ряде последовательных мер, направленных на то, чтобы «правильные отношения с деревней установить».
Это слова Лукашина: «Ленин после той, гражданской войны как сказал? — спрашивает он Подрезова во время ночного спора в глухом сетюжском лесу. — Надо, говорит, правильные отношения с деревней установить, не забирать у крестьянина все подряд...» Здесь — нерв романа, аккумуляция тех новых потребностей жизни, которые неумолимо зрели в недрах Пекашина (только ли Пекашина?) уже с начала пятидесятых годов. Мог ли писатель, создающий широкую летопись крестьянской жизни в ее историческом движении, не заметить, как возникал, зрел, пробивал себе дорогу этот кардинальный для всей политики партии в отношении деревни, наиважнейший для крестьянства вопрос? В. Староверов, по сути дела, требует от писателя, чтобы он, по непонятным причинам, поступился правдой жизни деревни тех нелегких для нее лет, снял применительно к прошлому нашей деревни вопрос о нарушении принципов материальной заинтересованности в колхозной действительности той поры. Но не сказав в своем историческом по жанру романе этой правды о прошлом, смог бы он перейти к анализу того нелегкого, но героического подъема, который совершает благодаря экономической политике партии наша колхозная деревня в последние годы?
При всей остроте поставленных проблем, при всей бескомпромиссности правды о нелегком для Пекашина времени роман «Пути-перепутья» неподдельно оптимистичен. Оптимистичность звучания романа Ф. Абрамова определяется тем, что жизнь, столь правдиво изображенная в нем, попутна историческому прогрессу, открыта будущему и вожделенно ждет перемен. И вершат эту жизнь настоящие, нравственно прочные, идейно крепкие люди, подлинные коммунисты, убежденные борцы за дело партии и народа.
Открытием писателя в его новом романе стал образ Подрезова, партийного вожака военных и послевоенных лет, типичного «районщика» той трудной поры.
Велика сила литературы: о великой и разнообразной армии «районщиков» тех лет мы судим порой только по овечкинскому Борзову, характеру, ставшему нарицательным, да по Мартынову, воплотившему новые токи жизни. Но ведь Борзов и Мартынов — две крайние, болевые точки в многообразии человеческих характеров партийных руководителей тех лет.
Каждый, кто хоть немного знает жизнь «глубинки» военной и послевоенной поры, помнит и своих Борзовых, и своих Мартыновых, и своих Подрезовых, отношение к которым, в отличие от первых двух, не было однозначным. Неоднозначно оно и у Ф. Абрамова: нарисованный им характер первого секретаря Пинежского райкома партии, при всей его человеческой крупности, исполнен драматизма и противоречий. Отношение к нему автора и читателя глубоко диалектично. Ф. Абрамов всем сердцем любит своего Подрезова, хотя и предъявляет ему достаточно суровый счет. Роман «Пути-перепутья» — прощание с Подрезовым и одновременно — низкий поклон ему. Прощание — потому, что новое время требовало и новых людей, новых, более современных методов руководства, которыми Подрезов овладеть не в состоянии. Низкий поклон — потому, что писатель (а вместе с ним, естественно, и читатель) исполнены глубочайшего уважения к этому по-настоящему крупному и сильному характеру, его истовости, нравственной чистоте, силе его коммунистических убеждений. Такой взгляд на Подрезовых точен и справедлив.
Не вина, а беда Подрезова, что движение жизни опережает его. В восемь лет встав за верстак, в семнадцать завершив свое четырехлетнее образование, он в восемнадцать был председателем сельсовета. В войну секретарь Пинежского райкома не только всех людей знал поименно — лошадей знал по кличкам. Его волей в первую очередь коммунисты Пинеги «фронт в войну держали». Властный, беспрекословный человек, он любил тем не менее, чтобы «с ним спорили, возражали, доказывая свою правоту». А сам любил доказать правоту на деле, благо «все умел делать сам: пахать, сеять, косить, молотить, рубить лес, орудовать багром, строить дома, ходить на медведя, закидывать невод. И надо сказать, людей это завораживало. Лучше всякой агитации действовало».
Такими они и были, наши северные «районщики», входившие в жизнь, вступавшие в партию на переломе двадцатых годов...
Так в чем же драма секретаря Подрезова? В чем суть его конфликта с молодым инженером Зарудным, директором Сотюжского леспромхоза, предприятия, с которым связано все будущее Пинеги? Сам Подрезов объясняет свои беды, беды своего четырехклассного образования так: «...Там, где бензин, я пасую. Я только в тех машинах разбираюсь, которые от копыта заводятся». Зарудный обвиняет его в непонимании того, что «в лесной промышленности наступила новая эпоха — по сути дела, эпоха технической революции», а это значит, и в руководстве районной экономикой надо «с лошади пересесть на трактор, на автомобиль». А «окрик да кнут трактор и автомобиль не понимают. Их маминым словом с места не сдвинешь...» И когда Зарудный «своим молодым, звонким голосом» говорит «об отставании от требований времени руководства, о необходимости нового, более смелого и широкого взгляда на жизнь», Подрезову нечего ему возразить.
Его спор с Зарудным, как и собственные сомнения и чаяния об «установлении правильных отношений с деревней», в конечном счете, — явления одного порядка, предвестники и провозвестники перемен, которые зрели в глубинах народной жизни и которые несли с собой в Пинегу не только сытость и зажиточность, но и новый характер труда, новый быт, новые методы хозяйствования и руководства экономикой, новые взаимоотношения между людьми.
Самое начало этого драматического и длительного исторического процесса, необходимость его и запечатлел в своем новом романе Ф. Абрамов. И сделал это резко, талантливо, зримо.
Впрочем, критики, поддержавшие роман, правы: писателю не все удалось в его новой книге. И главный, обоснованный упрек писателю — в том, что в его остро конфликтном, социальном романе несколько в тени остался полюбившийся нам Михаил Пряслин, бесспорно, центральный герой романов Ф. Абрамова о Пекашине. Правда, в финале романа Пряслин подымается в полный рост, и мы убеждаемся, что и для него это время мучительных раздумий, сомнений и споров не пропало даром. Его самосознание выросло, и когда пришел час испытаний, он вместе с коммунистом Ильей Нетесовым и другими пекашинцами бесстрашно включается в борьбу за несправедливо пострадавшего Лукашина.
Роман завершается убежденными словами Ильи Нетесова о том, что «жизнь теперь повернет к лучшему». Слова эти в полную силу звучат в душе Михаила Пряслина, к которому упрямо возвращается мысль автора:
«...Перед глазами его вставала родная страна. Громадная, вся в зеленой опуши зеленей.
И это он, он в эти тяжкие годы вместе с пекашинскими бабами поднимал ее из развалин, отстраивал, поил и кормил города. И новое, горделивое чувство хозяина росло и крепло в нем».
Для Ф. Абрамова эти строки, венчающие роман, не декларация, но естественный, органический итог повествования, а точнее, еще одной эпохи труда и борьбы пекашинцев. И одновременно — мост к следующей, заключительной книге его эпопеи. К той книге, которая, надо думать, введет нас в прекрасный и яростный мир труда, забот и преображений сегодняшнего, современного колхозного Пекашина.