Пафос «Пастуха и пастушки» не только в том, что автор проклинает здесь бесчеловечность фашизма, но и в страстном утверждении: даже страшное испытание войной не исказило, не сломило, не порушило в советских людях человеческое.
Бесспорны нравственная чистота, богатство и подлинность многих характеров, воспроизведенных в повести В. Астафьевым. С полной художественной достоверностью автор показывает, что именно социалистические основы народной жизни выработали эти характеры — Бориса Костяева, Корнея Аркадьевича Ланцова, земляков-алтайцев, Малышева и Карышева, — в любых наитруднейших обстоятельствах сохраняющие «в человеке человеческое». Юный Борис Костяев идейной, нравственной плотью своей принадлежит к тому поколению «мальчиков невиданной революции», которое в 41-м ушло на фронт. Сын сельского учителя, он, возможно, оплакан в той самой учительской семье, о которой с такой любовью и уважением рассказано В. Астафьевым в его повести «Последний поклон».
«Последний поклон» — книга новелл и рассказов автобиографического характера, складывавшаяся постепенно и объединенная, наконец, в единое повествование, в обширную панораму народной, крестьянской жизни тридцатых и сороковых годов. Кровное, биографическое знание мира деревни, зоркая к деталям и подробностям память предопределили успех автора, превратили книгу «Последний поклон» в незаурядное событие нашей современной прозы. Так же как «Пастух и пастушка», «Последний поклон» — книга долгой и надежной судьбы, что определяется не только очевидной талантливостью, незаемным знанием жизни, но и идейной нравственной позицией автора, тем серьезным, вдумчивым и цельным взглядом на народную жизнь, который, исключая всякую идеализацию и патоку, исполнен уважения к колхозной деревне, любви к людям труда.
В «Последнем поклоне» идейным, нравственным центром повествования о всей обширнейшей крестьянской семье Потылиных является бабушка героя Катерина Петровна — характер подлинно народный, крупный, достоверный, живой. Страница за страницей перелистывается детство писателя — и перед нашим внутренним взором разворачивается лирическая летопись огромного чалдонского семейства, да и всей деревни. И не просто летопись, но еще и страстное признание в любви к России и обнаженная исповедь, позволяющая прикоснуться к тайная тайных — внутреннему миру героев этой автобиографической и, следовательно, документальной повести, тем нравственным уставам, по которым они правят жизнь. Мы соприкасаемся с миром широким и светлым, исполненным добра, любви и уважения к людям. Не некоего абстрактного, но социально активного, деятельного добра. Автор стремится воссоздать на страницах повести истинный облик дорогой его сердцу родины.
Принципиально важна для книги новелла «Фотография, на которой меня нет» — о сельской школе, о деревенских учителях. Глубокой и безукоризненной правдой дышат строки, рассказывающие о подвижничестве сельских учителей 20 — 30-х годов, о всеобщем и молчаливом уважении деревни к своим наставникам, о трогательной и ласковой заботе, которую проявляли крестьяне к ним. «Прошли годы, — пишет В. Астафьев, — многие годы минули. А я таким и помню деревенского учителя, с чуть виноватой улыбкой, вежливого, застенчивого, но всегда готового броситься вперед и оборонить своих учеников, помочь им в беде, облегчить и улучшить людскую жизнь».
В. Астафьев опирается на те чистые начала в народной нравственности, формировавшиеся трудом человека на земле, которые противостояли духу собственничества, социального эгоизма, внутренней заскорузлости, также проявлявшим себя в противоречивой крестьянской душе. Он показывает, что нравственность того же Бориса Костяева или внутренний мир героя автобиографической повести возникали не на пустом месте. Напротив, духовная прочность Бориса Костяева определяется также и тем, что он унаследовал могучую нравственную традицию, что он вырос на почве народной культуры, формировавшейся тысячелетиями труда и преображения земли. Сила и прочность советского характера, столь безусловно проявившего себя в годы войны, — в его глубинных исторических корнях, в органической слитности социалистического мировоззрения с многовековыми чаяниями людей труда, с лучшими, высокими традициями родной земли. Именно в этом — советском, народном характере, воплощенном ли в Катерине Петровне и ее многочисленных детях или в Борисе Костяеве и бойцах его взвода, в героях «Царь-рыбы», и олицетворяется в книгах Виктора Астафьева его родина, вчерашняя, сегодняшняя и завтрашняя Россия.
Не будет преувеличением сказать, что, пожалуй, за всю историю отечественной словесности не наблюдалось столь широкого и многообразного социально-психологического постижения литературой самых глубин трудовой народной жизни, как теперь.
И все-таки при всем богатстве — географическом и социальном — современного литературного процесса «Царь-рыба» Виктора Астафьева поражает воображение, как, по всей вероятности, поразили бы воображение современного путешественника описываемые в книге места — отдаленная, глубиннейшая, енисейская Сибирь.
Впечатление такое, будто кусок жизни — странной, дикой, тяжкой и прекрасной — заговорил о себе, разверз свои тайны, приоткрыл завесу, изначально отделявшую его от других. Это ощущение самораскрытия мира, изображенного в «Царь-рыбе», проистекает не только из манеры повествования, лишенного жесткой сюжетной организации. Главное здесь — облик и образ автора, его внутреннее состояние, авторская позиция, проявляющаяся в почти полном слиянии, растворении в том мире, о котором повествуется в книге, в чувстве кровной принадлежности к этому миру, в ощущении себя полномочным представителем его.
Впрочем, подобное впечатление вместе с тем и обманчиво: оно плод не только действительно кровной сопричастности автора к изображаемой им действительности, но и следствие и художественного мастерства В. Астафьева. Ибо за неприхотливостью и мнимой бессюжетностью этого «повествования в рассказах» при, казалось бы, почти полном слиянии, самоотождествлении автора с жизнью и характерами, им описываемыми, тем не менее твердо ощущается осознанная, выношенная и выстраданная, причем глубоко современная гуманистическая позиция. Позиция человека, перестрадавшего, не только чувством, но и мыслью коренные, главенствующие духовно-нравственные проблемы века, пропустившего через себя немалое количество непосредственного и опосредованного человеческого опыта. Позиция отнюдь не тождественная жизненным позициям героев, хотя и растущая из глубин жизни народной, вобравшая в себя многовековую мудрость родного народа и обогащенная работой отечественной и мировой мысли, пропущенной через чувство и мысль собственные.
В этом непростом единстве богатейшего собственного жизненного опыта, опыта народного, дающих писателю незаурядное, редкое по объему непосредственное знание жизни, и опыта опосредованного, именуемого знанием, культурой, мыслью, особенность творчества В. Астафьева в целом, а его «Царь-рыбы» в особенности. Особенность неповторимая, ибо неповторим личностный человеческий опыт. А он совершенно особенный у Астафьева. Помните: «Мои сюжеты чаще всего приходят из воспоминаний, то есть из тех времен, когда я писателем не был и не знал, что им буду, а следовательно, и «сюжетов» искать не мог», — утверждал писатель. Эти астафьевские слова дают нам лишь внешнюю канву его движения к «Царь-рыбе», повествованию, воспроизводящему ту природную и социальную среду, в которой и которой жил В. Астафьев, когда «писателем не был» и не знал, что «им будет». Среду и жизнь, которая, если не считать своеобразно сибирского «чалдонского» колорита, была, да еще в значительной степени и теперь есть, народная жизнь, как говорили в старину — жизнь простого народа.
В движении к профессионализму, к которому столь трудно шел В. Астафьев, формировалась личность писателя. Масштаб этой личности и своеобразие ее в первую очередь и определили своеобразие прозы В. Астафьева, литературный, общественный масштаб его «Царь-рыбы». Эта книга философской, вернее (если допустимо переосмысление и осовременивание старинных терминов), натурфилософской, прозы, однозначное, однолинейное истолкование которой обедняет и по сути дела убивает ее. Книга, за которой не просто своеобразнейший индивидуальный жизненный опыт, но страдание духа ее автора. Два могучих человеческих чувства составляют основу книги, суть авторского отношения к жизни, им изображаемой: любовь и боль. Боль временами переходящую в стыд или гнев по отношению к тому, что насилует эту жизнь, искажает и уродует ее.
Сам предмет художественного исследования — первозданная сибирская природа, люди, труженики, населяющие Сибирь, своеобразие писательского дарования и писательской человеческой: судьбы автора определили эпическое дыхание книги — отзвуки его слышны даже в названии: «Царь-рыба». Писатель обладает не только знанием постигаемого им жизненного материала, но и незаурядным даром изображения: стоят перед глазами картины сибирской природы с ее почти неземными богатствами со всей щедростью, однако подчас и бесчеловечностью тайги... Не уходят из души и памяти открытые нам писателем населяющие тайгу сформированные ею характеры, и прежде всего «сельдюк» Аким, бесспорно, главный герой книги, его бесчастная, беззаботная, непутевая и такая счастливая девочка-мать, охотники и рыбаки с берегов Енисея.
Читая рассказ за рассказом — «Бойе», «У золотой карги» «Рыбак Грохотало», «Царь-рыба», «Уха на Боганиде», «Поминки», «Сон о белых горах» и др., ты погружаешься в жизнь, ни на что не похожую, о которой не прочитаешь в книгах, потому что некому было допрежь написать о ней, путем творческих командировок ее не узнаешь, да и невозможны командировки даже в недальнее прошлое. Жизнь в чем-то дикую, многотрудную и опасную, исполненную высокого и низкого, прекрасного и ужасного, ибо редко где человеку противостоит природа столь же суровая и неприступная, как в тех местах. Ты встречаешься здесь со своеобразными человеческими характерами и чрезвычайными, исключительными жизненными обстоятельствами, требующими от человека немалого мужества и жизненной силы, умения выкладываться до конца.