Писатель прав: по повести «Живой» можно судить, как далеко мы ушли вперед благодаря экономической политике партии в деревне за последние полтора десятилетия.
Но смысл этой повести не исчерпывается изображением экономических трудностей деревни минувших лет. Как не сводится к формуле, выдвинутой самим писателем, говорившим, что повесть «Живой» — о том, как рядовой колхозник одолел в тяжбе председателя райисполкома известного «волюнтаристского толка».
Повесть «Живой» прежде всего — о потенциальных возможностях, внутренней творческой энергии, заложенных в незаурядной натуре Федора Фомича Кузькина, которые по вине Мотякова и Гузенкова, колхозных руководителей «волюнтаристского толка», пропадают втуне. Эти творческие возможности, активные социальные начала в личности Кузькина выработаны прежде всего колхозным строем, новой социальной действительностью. Они прорываются, когда Кузькин воюет, как умеет, с Мотяковым и Гузенковым, протестуя против их бесхозяйственности и равнодушия к делам колхоза и жизни колхозников, когда он проявляет смекалку и мужество, чтобы спасти государственное имущество — казенный лес.
Живой страдает в повести не только и не столько из-за экономической неурядицы, из-за пустого трудодня, сколько из-за мотяковских непорядков, которые лишают Кузькина возможности чувствовать себя в колхозе человеком, по-деловому хозяйствовать на земле. Пустой трудодень — это уже производное от мотяковских и гузенковских методов хозяйствования. В соседнем колхозе, у Пети Долгого, трудодень куда как «полон». Вот почему Живой и воюет с Мотяковым и Гузенковым, всей своей внутренней сутью воплощающими бескультурье, невежество, неумение работать и вдобавок дремучий социальный эгоизм. Неудивительно, что они руководят колхозниками только с помощью окрика да угроз.
«Пора отвыкать от старых методов», — говорит Мотякову представитель обкома, взявший сразу же сторону Кузькина в этой борьбе. Отвыкать от тех допотопных методов руководства, которые отчуждали, отстраняли колхозников от земли, от артели, убивали в них хозяйственное отношение к общему труду.
Повесть «Живой» при всей ее правдивой и горькой суровости, воспринимается как злое и веселое, точное по нравственным оценкам прощание с «мотяковщиной», как торжество сил света и добра, олицетворенных для Кузькина в партии, в Советской власти, к которым он и обратился за помощью; как беспощадный суд над равнодушием и невежеством, особенно вредоносными в такой тонкой и сложной сфере общественной жизнедеятельности, как сфера управления. И новое время в ней живет не только, скажем, в том, что «шутка ли, поставки, всякие налоги отменили», но и в торжестве смеха, которым автор нравственно уничтожает давно уже мертвых, хотя и притворяющихся живыми, Мотякова и Гузенкова; в той уверенности, с какой Кузькин заявляет в финале повести уже полностью поверженному Мотякову: «Образование положит конец неразумному усердию!»
Повесть «Живой» в сборнике «Лесная дорога» как бы высвечена такими соседствующими с ней произведениями, как очерки «В Солдатове у Лозового», «Лесная дорога», рассказ «Дождь будет», повесть «Полюшко-поле». Произведения эти взаимно дополняют друг друга, помогая нам глубже понять авторскую позицию, ведущую, основную, самую дорогую для Б. Можаева мысль книги.
Герой Социалистического Труда, председатель одного из алтайских колхозов Лозовой говорит в посвященном ему очерке Б. Можаева: «В конце концов все же в наших руках: и земля и техника. Мы сами хозяева. Так давайте же по-хозяйски распоряжаться своим богатством». Очерк «В Солдатове у Лозового», как и книжка Б. Можаева «Самостоятельность», которая вышла в серии «Письма из деревни» в издательстве «Советская Россия» — о том, как меняется жизнь в колхозе, если колхозники поставлены в разумные, экономически выгодные условия труда, если они чувствуют себя в колхозе «хозяевами, хозяевами в новом, современном, гражданском значении этого слова». «Весь смысл жизни изменился», — говорят они о жизни и труде в колхозе, которым руководит Лозовой. А это важно, утверждает Б. Можаев, и для колхозников, и для артельного хозяйства.
«Ни один руководитель, будь он семи пядей во лбу, не добьется заметных сдвигов, ежели колхозники останутся равнодушными... Эту мысль Лозовой развивает прекрасно, — пишет Б. Можаев. — Равнодушие есть следствие разрыва тех животворных связей человека с землей, которые давали радость и достаток ему, производителю, и выгоду в конечном счете обществу».
Эту же самую мысль в свое время последовательно отстаивал и В. Овечкин, и В. Тендряков. Об этом же, собственно, и очерк «Вокруг да около» Ф. Абрамова. Факт, что социальная проза о деревне на протяжении долгого ряда лет била и продолжает бить в эту болевую точку, свидетельствует о ее социальной зоркости.
Как добиться, чтобы сделать всех хозяевами? Как «устроить так, чтобы каждый человек выгоду видел, и хозяина своего дела был»? Чтобы человек и колхозная земля были связаны «и по любви и по расчету»? Таковы «проклятые вопросы» Бориса Можаева, ими мучаются герои его очерков и повестей. Они ищут ответы на них не в сфере абстракции, но на реальной земле, на пересечении моральных и материальных стимулов труда. Скажем, в той или иной системе организации колхозного труда, в системе звеньев, например когда коллектив тружеников берет на себя моральную и материальную ответственность за полный цикл сельскохозяйственных работ, ставит материальную оплату в прямую зависимость от результатов своего коллективного труда. В общей, коллективной заинтересованности в труде, в хозяйском, гражданском отношении тружеников к общему делу ищут и находят герои повестей и очерков Бориса Можаева одухотворенность бытия, осмысленность существования.
Нравственное требование — «чтобы каждый по-хозяйски распоряжался своим делом» — Б. Можаев распространяет на все области жизни и труда, справедливо считая его решающим для нашего времени. Он не склонен легко оправдывать людей, уклоняющихся от бремени личной, гражданской ответственности.
Об этом очерк «Лесная дорога», на мой взгляд, лучший очерк Б. Можаева. В нем писатель выступает против варварского отношения к природе, против бесхозяйственной вырубки кедра, когда из-за отсутствия дорог гниет лес, забиваются топляками реки, нерестилища, гибнет кета. «Вода красная от икры: отмель усеяна сдохшей рыбой». Очерк заражает гражданским гневом, направленным против бесхозяйственности, и одновременно заставляет задумываться о твоей личной гражданской ответственности за жизнь, за происходящее вокруг.
Через весь очерк проходит рефрен:
«— Отчего не исправляете дорогу?» — «Приказа нет». — «А почему снегозадержатели не поставят?» — «Не знаю, — пожал плечами ветврач. — Оно-то дело пустяковое, да сверху никто не распоряжается... видать, привыкли». И т. д.
За этими недоуменными вопросами корреспондента и схожими ответами, которые он получает, мы ощущаем глубокую тревогу писателя по поводу той безгражданственности, с которой он встретился на этом далеком таежном лесопункте, тревогу и неприятие писателем этого равнодушия людей к делу, к жизни, к интересам народа и государства.
«Черт возьми! — думал я. — Кто должен срезать эти гребни, заваливать ухабы, ставить снегозадержатели! Неужели и для этого нужно сметы составлять? «Оно-то дело пустяковое», — вспомнились мне слова ветврача. Но ежедневно на этих дорогах надрываются моторы... Пропадают дорогие минуты, часы, дни...» «Видать, привыкли», — слышатся мне слова ветврача. Но и он привык. И даже недовольный шорник с многозначительным выражением на лице привык критиковать для успокоения совести...»
Б. Можаев воюет своим творчеством против такой «привычки» к бездумью, равнодушию, бесхозяйственности, ко всему тому, что мы «привыкли» называть недостатками в нашей жизни. Он стремится будить в душах читателей нравственное отношение к делу, стремление сознавать себя гражданином, принимать участие в общем течении жизни, которая сама собой, без личного участия каждого из нас, не устроится.
Глава седьмаяНовь современной деревни
Время меняет не только социальный облик деревни, но и психологию крестьянина. Постепенное превращение сельскохозяйственного труда в разновидность труда индустриального, коренные изменения в культуре и быте деревни ведут к тому, что у крестьянина, колхозника появляется все больше общих черт с рабочим, формируется качественно новый тип крестьянина — человека социально и граждански активного, современного в лучшем значении этого слова, образованного и высокосознательного.
Эти воистину революционные для деревни социальные, психологические и нравственные процессы, затрагивающие самые глубины народной жизни, по сути дела еще ждут своего художественного освоения и осмысления. Пока что, как говорится, разведку боем ведет в этом направлении наша публицистика, в особенности те писатели, которые живут и работают в «глубинке», в глубинах жизни.
Широкую популярность завоевала, скажем, библиотечка, выпускаемая издательством «Советская Россия», которая так и называется: «Письма из деревни».
Эта разнообразная библиотека писательской публицистики, продолжающая горьковские традиции, наглядно показывает нам, как велик и осязателен вклад писателей в пятилетку, сколь реальна и вещественна связь литературы с жизнью народной.
Начавшись книгой деревенской публицистики Михаила Шолохова, «Письма из деревни» сплотили воедино писателей, болеющих за судьбы нашей деревни. Это известные наши прозаики М. Алексеев, С. Залыгин, В. Закруткин, А. Калинин, С. Крутилин, Б. Можаев, В. Росляков, А. Ткаченко, А. Бахарев, Г. Радов, В. Пальман и многие другие.
Широкие по географии, разнообразные по проблематике и жанрам, «Письма из деревни» привлекают внимание прежде всего нравственным своим зарядом, высокопатриотическим чувством. Это — чистое и высокое патриотическое чувство, лишенное и тени ненужных примесей. Своеобразную оду хлебу, земле, России написал М. Алексеев. Достоинство его книжки «Земля. Хлеб. Люди» в том, что писатель органически сопрягает тему патриотизма, любви к земле и Родине с революцией и социализмом, он видит Россию и деревню в динамике ее социального развития и современного становления.