Современный социально-экономический очерк четко поддерживает в жизни современного села все прогрессивное, передовое: индустриализацию и специализацию животноводства — в очерках не только Ю. Черниченко или Г. Радова, но и А. Калинина, или, скажем, безнарядные звенья в книжке Б. Можаева «Самостоятельность». Очерк внимателен к тем «росткам нового» (В. И. Ленин), которые дает современная сельская жизнь. Но, к сожалению, нынешний «деревенский» художественный очерк, в отличие от овечкинских времен, как правило, избегает остро конфликтных ситуаций. Он чаще информирует нас о том, что уже свершилось или совершается в жизни, но редко опережает жизнь. Таких очерковых выступлений, которые можно было бы определить как «разведку боем» в современной нашей публицистике, наперечет: сошлюсь на уже упоминавшиеся книжки Г. Радова и Ю. Черниченко, на известный очерк В. Чивилихина «Земля в беде», на недавний очерк «Старые земли» Б. Можаева и его книгу «Самостоятельность», на книжку из серии «Письма из дервни» И. Винниченко «Это и есть жизнь». Книжку, где собраны выступления писателя, обосновывающего идею создания на новом, современном уровне «Колхозсоюза», системы выборного самоуправления, которая стала бы вместе с тем и «производственным объединением колхозов. Идея эта растет из жизни, диктуется ее потребностями и ждет дальнейшего разностороннего осмысления.
Но почему же книг и выступлений, подобных только что названным очеркам, произведений остропроблемной публицистики о селе — и не только о селе — сегодня так мало? Не утрачен ли иными писателями и публицистами вкус к деловой и принципиальной критике наших недостатков, не притупилось ли их внимание к конфликтам и противоречиям жизни действительной?
Причины определенного притупления социально-экономического анализа в публицистике наших дней, видимо, не только субъективные. Жизнь нынешней деревни усложнилась неимоверно. Научно-техническая революция проявляется в деревне в формах принципиально новых, динамичных и сложных. Для постижения этих процессов от писателя вообще, от публициста в особенности требуется сегодня качественно иной, чем раньше, уровень знания и понимания действительности. Жизнь выдвигает перед писателем новую, во многом неизвестную в «овечкинские» времена социальную проблематику, требует качественно иной остроты социального зрения, видения писателем тенденций и явлений действительности.
Когда-то Валентин Овечкин писал о новом типе публициста — «не дилетанта и не верхогляда в деревенских вопросах, человека, вооруженного солидной экономической и агрономической подготовкой», которая и помогает ему «глядеть в корень вопроса, добираться до первопричин». За последнее десятилетие требуемое качество и уровень такого рода «подготовки» очеркиста-«деревенщика» (и не только «деревенщика») возросли неоднократно. Публицисту, не являющемуся специалистом в том или ином чисто профессиональном деле, «добраться до первопричин» становится все труднее. Меняются, усложняются обстоятельства жизни, меняются и усложняются характеры.
Тот же Ю. Черниченко, которому приведенные выше слова В. Овечкина и были адресованы, так передает свое ощущение этих давно надвигавшихся перемен. «Его главная книга не кончена, а оборвана, — пишет он о «Районных буднях» В. Овечкина. — Еще в 1956 году, когда только очень проницательным были заметны тревожные симптомы в сельских делах, Мартынов уходит, уступая свой пост Долгушину. Уступает рационализму, культуре, промышленному опыту, выводящему на мировые просторы. Подходит иное, не Мартынова, время... Но проповедь прозвучала, и рыцаря Мартынова, его озонное дыхание, чистоту и веру люди не забудут»...
Рационализм, культура, промышленный опыт, выводящий на «мировые просторы», — все это требует от современного очеркиста нового качества знаний о деревне, нового философского уровня постижения и осмысления действительности.
Думается, что аналитический очерк, художественная публицистика в целом копят резервы, приглядываются, прицеливаются как раз к тем сегодняшним Мартыновым и Долгушиным, которые и вершат ныне в деревне новую, современную жизнь. Потому-то и крайне редки пока что в «Письмах из деревни» цельные, законченные характеры современных земледельцев, нынешних хозяев земли.
Жизнь нашей деревни, пожалуй, как никогда за ее многовековую историю, «переворотилась». Писатели не поспевают за этим все убыстряющимся революционным потоком жизни, они отзываются на него пока что чаще сентиментально-романтически, чем реалистически, не всегда добираются до социальной и нравственно-психологической сути только еще формирующихся жизнью новых современных характеров. Характеры в «Письмах из деревни» — колоритные народные характеры — мы встречаем, скажем, в ярко талантливой книжке очерков В. Рослякова «У дяди Тимохи». Но читатель ждет от нашей прозы, документальной в первую очередь, встречи не только с дядей Тимохой, но и с сыновьями его, современными механизаторами, комбайнерами и трактористами, нынешними устроителями крестьянской жизни. Он хочет проникнуться их тревогами, радостями и заботами, понять их сегодняшнюю психологию. Быть в курсе тех сложнейших наисовременнейших вопросов, которые ставит перед нами нынешняя деревенская жизнь.
Ответа на эти вопросы, нам думается, можно ждать, прежде всего, от молодых писателей, сверстников сыновей дяди Тимохи. А точнее, от тех писателей, которые сегодняшней биографией своей органически связаны с современной колхозной жизнью, заботами и свершениями ее.
Наша проза о деревне пополняется все новыми и новыми именами. Назовем хотя бы В. Личутина, В. Крупина, Е. Лазарева и других.
Каждый новый писатель, разумеется, если он талантлив, обязательно несет с собой свой собственный взгляд на мир, свое осознание жизненного материала.
В этом убеждаешься, когда читаешь книги, выпущенные в наших областных и центральных издательствах. Их авторы — литераторы, живущие, как правило, «на периферии», что называется, «во глубине России», и мало пока известные широкому читателю.
Это книги, объединенные одной темой, казалось бы, глубоко и всесторонне разработанной в современной прозе, — темой деревни, села. Что можно внести своего, нового в эту тему? Оказывается, можно.
Конечно же, большинство прочитанных мною книг находится в проторенном русле нашей так называемой «деревенской» прозы. Но вот что важно: книги эти одновременно и спорят с некоторыми расхожими тенденциями, наметившимися в какой-то части этой прозы! Они спорят, прежде всего, с легендой о русской деревне как некой патриархально-благостной и неизменной цельности, начисто отделенной от городской цивилизации и сохраняющей все свои ценности только в прошлом.
Легенда эта творилась не в деревне, но в городе. Людьми, вышедшими из деревни. Психологические ее корни, как уже подчеркивалось выше, понятны. «В своих воспоминаниях, смягченных и сглаженных временем, мы в порыве умиления невольно приукрашиваем прошлую деревенскую жизнь. А ведь она была наполнена и трудностями, и нуждой», свидетельствует в книжке очерков «Большое новоселье» писатель из города Кирова Владимир Ситников, а он имеет внутреннее право на это свидетельство.
В Волго-Вятском книжном издательстве вышла его книга, которая называется «Русская печь», в которую вошли повесть под тем же названием и рассказы писателя. А в издательстве «Советская Россия» в той же серии «Письмо из деревни» появилась книжка очерков «Большое новоселье». Книги эти убеждают, что писатель знает деревенскую жизнь отнюдь не понаслышке, не со стороны. Более того: профессия журналиста и по сей день тугими необрывными нитями связывает его с реальной, сегодняшней жизнью северной деревни.
Владимир Ситников вслед за В. Солоухиным и В. Астафьевым решил вернуться мысленно в своей лирической, документальной прозе в «дальнюю страну» собственного деревенского детства. Ею оказалась далекая, глухая деревушка Коробово времени трудных военных лет.
Мне трудно было без волнения читать повесть В. Ситникова «Русская печь»: мы, с ним ровесники, и мое детство пало на те же самые военные годы в точно такой же, глухой и маленькой деревушке. Могу быть свидетелем: жизнь и быт северной нашей деревни в тяжкую пору войны, подвиг ее, и, в первую очередь, подвиг ее женщин и детей, воспроизведены в лирической повести В. Ситникова с правдой полной и щепетильнейшей. В повести раскрывается подлинно народная, высоконравственная основа таких характеров, как погибший на фронте юный Андрюха и любившая его Галинка, крестьянка Ефросинья и колхозный председатель военных лет Александр Иванович, которого все звали Сан и который подростков, главных работников в военную пору, звал по имени и отчеству: «то ли делал это для собственного успокоения: вон еще сколько взрослого народа в деревне, то ли для того, что ребята и девчонки чувствовали себя взрослыми людьми». Война, как ничто другое, выявила всю степень бескорыстия и самоотверженности, нравственной прочности и неуступчивости этих характеров, воспитанных в деревне, обновленной социалистической жизнью.
Очевидна родственность этих книг лучшим произведениям социальной, реалистической прозы о сегодняшней деревне. Преданная, сыновья любовь к миру трудового крестьянства, к его заботам, к его работе по преобразованию жизни, глубочайшее уважение к тому подвигу, который совершил колхозник в годы войны и послевоенного восстановления, подкрепляется здесь аналитическим взглядом на народную жизнь. Взглядом часто полемическим, причем внутренняя полемика в этих книгах разворачивается в двух направлениях. Это спор одновременно с двумя крайними, равно неверными точками зрения на деревню: с фальшивым стремлением представлять крестьянина, колхозника собственником, которому ни до чего, кроме узкоэгоистического интереса, дела нет; и — со столь же фальшивой идеализацией «мужика», отвергающей реальные противоречия в психологии крестьянина и прежде всего то, что прежний крестьянин в силу своего социального положения был, с одной стороны, тружеником, а с другой — собственником. Противоречие это в драматической очевидностью обнажено в современной прозе.