емократическая критика тем не менее всегда предостерегала литературу, в особенности народническую, демократическую литературу от опасности идеализации народной жизни.
Искуса идеализации народного быта не избежали и иные современные прозаики, и в частности В. Белов. Настораживают нотки сентиментальной полемичности в некоторых его ранних рассказах, проявившейся в элементах эстетизации, в подчеркнутом любовании патриархальным колоритом русской деревни, в затушевывании ее теневых сторон. Это могло обернуться тем, что составляет слабость чудесной лирической прозы Солоухина: вялостью гражданской позиции, некоей асоциальностью, отчужденностью от тех жизненно важных и трудных социальных проблем, над решением которых бьется сегодня в деревне народ.
Это очень ослабило бы талантливую прозу Белова, ибо народное чувство в русской и советской литературе всегда было активно, революционно.
Однако наиболее яркие произведения В. Белова, прежде всего рассказ «За тремя волоками», «Плотницкие рассказы» и повесть «Привычное дело», убеждают нас, что тенденция развития его творчества — в движении к прозе трезво социальной, художественными средствами исследующей современную народную жизнь.
Повесть «Привычное дело» — одно из самых значительных, на мой взгляд, явлений в «деревенской» литературе последних лет.
С удивительной бережностью, уважительностью к человеку написана эта повесть. С затаенной любовью, с мягким и добрым юмором начинает писатель неспешное свое повествование о жизни Ивана Африкановича и его многолюдной семьи. Писатель намеренно отклоняется от событийной фабулы, для него важно воссоздать в подробностях широкое и покойное течение крестьянской жизни, и потому для него нет мелочей. Его бытописание подробно и основательно, у него отменная художническая и языковая память, полное знание крестьянского быта и крестьянских характеров — все это помогает Белову передавать жизнь в осязаемой, почти физической достоверности.
Однако достоверность бытоописания для него не самоцель, она подчинена главному: выявлению духовного смысла жизни, им описываемой.
Не часто встретишь в литературе народные характеры, которые равны были бы Ивану Африкановичу и его жене Катерине по глубине и масштабам человеческой духовности.
В известном смысле эта повесть — открытый, поэтический апофеоз человеческой любви, которая навек связала Ивана Африкановича и Катерину, родившую ему девятерых детей; чувство Ивана Африкановича к своей жене воплощено В. Беловым с драматической силой, с какой-то нежной, одухотворенной чистотой. Венчает повесть поистине классическая картина неутешности горя Ивана Африкановича, прощающегося со своей женой.
«Ты уж, Катерина, не обижайся... Не бывал, не проведывал тебя, то это, то другое. Вот рябинки тебе принес. Ты, бывало любила осенями рябину-то рвать. Как без тебя живу? Так и живу, стал, видно, привыкать... Я ведь, Катя, и не пью теперича совсем почти, постарел, да и неохота. Ты, бывало, ругала меня... Ребята все живы, здоровы. Катюшу к Тане да к Митьке отправили, Антошка в строительном — уж скоро на свои ноги станет... Ну, а Мишку с Васяткой отдал в детдом, уж ты меня не ругай... Да. Вот, девка, вишь как все обернулось-то... Я ведь дурак был, худо я тебя берег, знаешь сама... Вот один теперь... Как по огню ступаю, по тебе хожу, прости. Худо нам без тебя, вздоху нет, Катя. Уж так худо, — думал — за тобой следом... А вот оклемался... А твой голос помню... И всю тебя, Катерина, так помню, что... Ты, Катя, где есть-то? Милая, светлая моя... что... Катя, мне-то... Мне-то чего... Ну... что теперича... вон рябину тебе принес... Катя, голубушка...»
Иван Африканович весь задрожал. И никто не видел, как горе пластало его на похолодевшей, еще не обросшей травой земле, — никто этого не видел».
Писатель стремится раскрыть истоки духовной красоты таких характеров, как Иван Африканович и Катерина, вобравших в себя чистоту природы и труда.
Поэзия природы, поэзия крестьянского труда, пронизывающие повесть, — естественное состояние души Ивана Африкановича. Вслушайтесь в те мысленные беседы, которые ведет Иван Африканович наедине с собой. Вчитайтесь хотя бы в главку «Утро Ивана Африкановича», как он идет по утреннему морозцу на работу.
Вот он постоял с минуту у гумна, полюбовался восходом: «Восходит — каждый день восходит, так все время, не остановить, не осилить...»
Вот он увидел у гуменной стены на снегу неподвижного воробья: «Жив ли ты, парень? — спросил Иван Африканович. — Вроде замерз начисто». Он взял воробья на теплую ладонь, дыхнул, потом положил под фуфайку: «Сиди, инвалид. Отогревайся в даровом тепле, а там видно будет...»
Ворона каркнула на высоком стожаре, Иван Африканович поглядел наверх: «Чего, дура, орешь? Орать нечего зря». Невдалеке, не стесняясь человека, мышковала спозаранку лисица, — Иван Африканович полюбовался лисой. И дальше пошел по студеным от наста родимым полям. «Ноги сами несли его, и он перестал ощущать себя, слился со снегом и солнцем, с глубоким, безнадежно далеким небом, со всеми запахами и звуками предвечной весны.
Все было студено, солнечно, широко. Деревни вдали тихо дымили трубами, пели петухи, урчали тетерева, мерцали белые, скованные морозцем снега. Иван Африканович шел и шел по певучему насту, и время остановилось для него. Он ничего не думал, точь-в-точь, как тот, кто лежал в люльке и улыбался, для которого еще не существовала разница между сном и не сном.
И для обоих сейчас не было ни конца, ни начала».
Я намеренно в таком обилии цитирую повесть В. Белова: слово Белова, язык его прозы, как я уже писал ранее, самоценен, он лучше всего помогает проникнуть в сокровенный смысл повести.
Повесть «Привычное дело» драматична и даже жестока. Она высекает из сердца боль.
Ведь, чем выше изображенные в ней характеры, чем беззаветнее они в жизни, в любви, в труде, тем резче, пронзительнее контрастное несовершенство и неустроенность их повседневной жизни, изображенной в повести без всяких прикрас.
Повесть имеет подзаголовок: «Из прошлого одной семьи...». Сегодня сказана правда об этом трудном прошлом, когда крестьянин порой не имел права даже накосить сена для своей коровы. А что значили эти ограничения для жизни такого вот Ивана Африкановича, для его души?!
Одна из самых трагедийных глав повести — «Рогулина жизнь», — поэтическая, горькая новелла о короткой коровьей судьбе, как росла Рогуля на дворе у Ивана Африкановича с того момента, как ее облизала мать и теплые человеческие руки очистили ноздри новорожденной, вызывая первое дыхание, бережно обтерли соломой ее плоское тельце и подхватили, чтобы унести в избу, как много позже те же человеческие руки привязали ее к столбу. «Она в ноздри, не открывая рта, тихо мыркнула, доверчиво поглядела на улыбающегося Мишку. Сильный глухой удар в лоб, прямо в белую звездочку, оглушил ее. Она качнулась и упала на колени, в глазах завертелся белый от снега проем ворот. Второй, еще более сильный удар свалил ее на солому, и Рогуля выдавила из себя стон. Мишка взял из паза нож и не спеша полоснул по мягкому Рогулиному горлу...» .
С судьбой Рогули, с заботой о стожке сена для нее, который по ночам, отработав полный колхозный день, выкосил на пропадающих покосах Иван Африканович, связана судьба и жизнь героев повести. Нехитрая история о том, как обнаружили на сеновале это незаконное сено и конфисковали его, как грозились судить Ивана Африкановича и что из этого вышло, легла сюжетной канвой повести. Несправедливость, учиненная над Иваном Африкановичем, непоправимая беда, обрушившаяся на семью, толкнули его на отчаянную попытку, противоречащую всему существу: порвать многовековую пуповину, связывающую его с землей и уехать вслед за шурином своим на заработки в далекий Мурманск.
Велика была расплата за это вынужденное бегство: могучая власть земли вернула его обратно, и первая весть, которую он услышал, была о смерти Катерины. «Он хрястнулся на траву, зажал руками голову, перекатился в придорожную канаву. Кулаком бухал в луговину, грыз землю... И пустой мешок белел долго на пыльной дороге».
Драматична и печальна эта повесть. Но, несмотря на печаль, она светла — прежде всего, народными крестьянскими характерами, выписанными художником любовно, зримо, крупно. Характерами, убеждающими нас в том, что и сегодня крестьянин носит в сердце неизбывную любовь к земле, к светлому труду на ней.
Есть еще и одна тайная мысль в этой повести, которая, к сожалению, не выявлена с той отчетливостью, с какой хотелось бы. Мысль эта звучит уже в самом названии повести, подчеркнуто бытовом, однако исполненном грустного, иронического смысла: «Привычное дело».
«Привычное дело» — такова любимая поговорка Ивана Африкановича в ответ на все трудности и перипетии жизни.
И когда, к примеру, шурин агитирует героя уехать с ним в город, где, по мнению Африканыча, «не греет, не тешит», когда тот азартно спрашивает его: «Тут тебе греет, тешит?», — Иван Африканович согласно отвечает ему:
— Тут, Митя, тоже не греет. Дело привычное.
Не надо думать, будто автор, отдав сердце герою, принимает его полностью. Он не принимает созерцательной пассивности, гражданской неразвитости, покладистой покорности перед обстоятельствами жизни, которые есть в Иване Африкановиче. Любимая поговорка Ивана Африкановича, за которой — привычная крестьянская пассивность, больно ранит Белова. Повесть «Привычное дело» написана с затаенной мыслью разбудить гражданское самосознание Ивана Африкановича, сделать его осознанно активным в борьбе за общественное и личное благополучие свое. Помните исполненные символического смысла слова Белова о том, что для Ивана Африкановича еще как бы не существует разницы «между сном и не сном».
Я вижу общественное, гражданское значение современной прозы о деревне именно в этом. Она не только восстанавливает в правах глубоко уважительное отношение к труду земледельца, но будит общественное самосознание в людях труда, вырабатывает чувство нравственного и гражданского достоинства, зовет к активности в борьбе за лучшее будущее родной земли.