— Ах, летчица? — переспросил он. — Все вы летчицы! Много вас тут таких вояк ходит. Давай, девочка, не мешай работать. Иди домой.
— Но я же вам сказала, что дом мой действительно в Москве, что я имею звание летчика-инструктора. А здесь отдыхаю в санатории.
Военком посмотрел на меня внимательными, усталыми глазами, потер ладонью лоб и произнес:
— Ну ладно, давай документы.
Летных документов при мне не оказалось, я, конечно, оставила их дома.
— Тогда остается только затребовать из Москвы, — насмешливо посоветовал военком.
Я чуть не расплакалась от досады и зло выпалила:
— Стыдно в такое время смеяться!
— А ты не устраивай здесь спектакля. Понимать надо, мы не в бирюльки играем. Вот отправим военнообязанных, тогда можно будет и с вами заняться.
Минуло несколько дней, горячка улеглась, и из Ялты понемногу стали отправлять иногородних. Я уехала одной из первых.
В Москве меня ждала новость. Наш аэроклуб соединили с Центральным аэроклубом имени Чкалова. Учебные полеты над столицей запретили, и нас переводили под Сталинград.
Незадолго до отъезда, в ночь на 22 июля, несколько фашистских самолетов прорвались в город. Зажигательные бомбы угодили в наш дом. Потушить пожар не удалось. Рядом занялось еще несколько строений. Пожарных машин не хватало, а мы с ведрами ничего не могли поделать.
Пожар стих лишь к утру. Сильно уставшая и какая-то опустошенная, я медленно побрела, направляясь к заводу, где работал отец. В это время он обычно возвращался с ночной смены. От усталости меня слегка пошатывало, бил легкий озноб. Чтобы согреться, я ускорила шаг. Навстречу шли люди со смены. Я искала глазами отца и все-таки не заметила. Почувствовала только, как тяжелая ласковая рука легла на мою голову. Припав лицом к его груди, я с трудом вымолвила:
— Все… все сгорело, папа!
Не сдержалась и горько разрыдалась. Накопившаяся в сердце боль рвалась наружу в глухих судорожных рыданиях, которые вот-вот могли перейти в истерику. Почувствовав это, отец вдруг сильно встряхнул меня за плечи и сурово, жестко сказал:
— Перестань! — А затем уже мягче: — Не разводи плесень, дочка. За все это они нам заплатят.
Мы — солдаты!
Страна поднималась на смертный бой, и каждому было место на поле брани. Фронт был всюду: не только на передовых позициях, но и в тылу. Он проходил у пышущих жаром мартеновских печей, через шахты горняков и через колхозные поля. На передовых солдаты — люди в серых шинелях — шли в бой, истребляя ненавистного врага. В тылу такие же люди, но в спецовках, ватниках шли в атаку, чтобы получить больше металла, угля, хлеба, всего того, без чего немыслима победа на полях сражений. Жили одной мыслью, одним желанием — все для победы!
Мой фронт был в небе под Сталинградом. Здесь мне дали группу курсантов и сказали: «Учи!»
Собралось много известных и неизвестных стране летчиков-спортсменов и планеристов. Здесь я встретилась с Валерией Хомяковой, Марией Кузнецовой, Ольгой Шаховой и другими летчицами-инструкторами, знакомыми по Москве. Вновь собралась дружная семья авиаторов, и это помогало в работе. Чувство товарищества, уверенность, что в любую минуту у друзей можно найти совет и помощь, вливали энергию, прибавляли сил. А это было так важно.
Страна переживала тяжелое время. Радио и газеты ежедневно приносили печальные сообщения: пал еще такой-то город, враг продвинулся в глубь нашей территории еще на столько-то километров. Отлично налаженная, никем еще не битая военная машина гитлеровской Германии, не останавливаясь, надвигалась на Москву, на Кавказ, неумолимо отжимала наши войска к Волге. Тут было над чем задуматься. И все-таки народ не падал духом, не проявлял ни малейшего признака растерянности. Каждый понимал: война — это не только победы, но и неудачи, поражения.
Правда, мы не могли не задумываться над тем, почему враг так быстро продвигается вперед, почему, несмотря на ожесточенные кровопролитные бои, которые стоят им немалых жертв, гитлеровцы все же наступают широким фронтом от Балтийского до Черного моря. Ясно, в чем-то существенном мы просчитались, что-то проглядели. Но каковы бы ни были ошибки, они не могли поколебать нашу веру в окончательную победу.
Дни бежали за днями. Полеты, разборы, теоретические занятия. К вечеру уставали так, что засыпали, едва голова касалась подушки. А утром, чуть свет, вновь на ногах. И опять полеты, полеты, полеты…
Однажды, это было в октябре сорок первого, до Владимировки дошла весть, всколыхнувшая всех летчиц. Я ее услышала от Валерии Хомяковой. Повстречав меня как-то на аэродроме, она спросила:
— Маринка, новость слышала?
— Нет. А что такое? — поинтересовалась я.
— Расковой поручили формировать женское авиационное соединение. Чуешь, чем пахнет? Воевать скоро будем, Маринка, фрицев бить. — И, не дав мне опомниться, Валерия умчалась на старт.
Через несколько дней мы узнали все подробности. Оказалось, что уже с начала войны в Центральный Комитет партии хлынул поток писем от летчиц Осоавиахима, Гражданского воздушного флота и просто от девушек из различных авиационных предприятий и учебных заведений с просьбой направить их на фронт.
Партия пошла навстречу желаниям советских патриоток, и в сентябре состоялось решение о создании женских авиационных полков, костяк которых должны были составить летчицы-спортсменки и пилоты ГВФ.
Вскоре из Москвы пришел вызов на некоторых из наших летчиц. Первыми от нас уезжали Валерия Хомякова, Ольга Шахова, Мария Кузнецова, Раиса Беляева — те, кто имел большой летный опыт. Мы, молодые летчицы, с завистью провожали старших подруг. В эти дни я ходила расстроенная. Дужнов и Мацнев при встречах только разводили руками, давая понять, что помочь ничем не могут, требуется распоряжение. Наконец пришла долгожданная телеграмма: «Чечневу откомандировать в распоряжение Расковой».
Город Энгельс. Здесь началась моя дружба со многими из девчат, с которыми мы затем вместе прошли по долгим дорогам войны. Большинство девушек (я говорю здесь лишь о тех, кто впоследствии вошел в состав нашего полка) уже были знакомы друг с другом — либо раньше встречались, либо учились вместе. Наиболее многочисленной была группа москвичек. Ирина Ракобольская, Аня Еленина, Катя Рябова, Женя Руднева, Дуся Пасько, Руфина Гашева, Полина Гельман, Леля Радчикова были студентками Московского университета. Галя Докутович, Наташа Меклин и Рая Аронова занимались в авиационном институте. А Таня Сумарокова и Катя Доспанова готовились стать врачами.
С прибытием в соединение во мне вновь пробудилась старая мечта стать истребителем. Правда, я знала, что в истребительную группу отбирали только летчиц с большим летным стажем, но чем черт не шутит! Уповая на «знакомство» с командиром соединения, я рассчитывала получить ее поддержку. Мне казалось, что достаточно попасть к ней на прием — и я сумею упросить ее поддержать мою просьбу.
Встреча с Расковой состоялась раньше, чем я могла надеяться. Как-то, идя по коридору, я услышала обращенные ко мне слова:
— Вы уже тут? Ну, здравствуйте, истребитель!
Я обернулась. Знакомое милое открытое лицо, светящиеся умом ласковые глаза, решительный росчерк бровей, высокий красивый лоб, гладко зачесанные назад и собранные в тугой пучок волосы.
— Марина Михайловна! Товарищ командир соединения, — тут же поправилась я, — летчик-инструктор Чечнева прибыла в ваше распоряжение.
Раскова улыбнулась и протянула мне руку:
— Рада вас видеть. Вот и сбылось то, о чем вы мечтали в тот вечер. Помните?
Помнила ли я? Разумеется, помнила до мельчайших подробностей.
— А вы повзрослели, возмужали, — продолжала Марина Михайловна. — Это хорошо. Ну-ка зайдем ко мне в кабинет, поговорим.
Раскова долго расспрашивала меня о прошлой работе. Узнав, что я летаю ночью, удивленно вскинула брови:
— Даже так? Это чудесно, такие летчики нам очень нужны.
— Для ПВО? — обрадованно спросила я, имея в виду истребительную авиацию.
— Не только для ПВО. — Раскова помолчала и неожиданно предложила: — Хотите летать на ночных бомбардировщиках ближнего действия?
Я не сразу поняла ее.
— Разве такие имеются?
— Конечно. И вы их отлично знаете, только не догадываетесь. Это ваши У-2.
У меня вытянулось лицо.
— Ну вот и разочарование. А работа предстоит интересная. В соединении будет создан полк ночников, оснащенный У-2. Цель его — оказывать помощь наземным войскам непосредственно на передовой. Хорошая маневренность этой машины, неприхотливость в эксплуатации, простота в управлении позволят проводить на ней такие операции, которые быстроходным или тяжелым машинам вовсе недоступны. К примеру, бомбежка с малых высот огневых точек противника, его ближних тылов и коммуникаций, разведка. Опасно, но увлекательно! Я не тороплю вас с ответом. Подумайте, а потом приходите ко мне.
Но я согласилась не раздумывая, сразу же. В конечном счете впереди меня ждал фронт. А это главное.
И вот началась учеба. Нас распределили по группам. В летную вошли пилоты из Осоавиахима и ГВФ, в штурманскую — студентки вузов. Кто имел техническое образование, стал обучаться на авиатехников, остальных определили в вооруженцы.
День и ночь над аэродромом гудели самолеты. Фронт не ждал, и мы, не жалея сил, занимались по тринадцати часов в сутки и более. Уставали страшно. Переутомление нет-нет да и давало о себе знать.
Однажды я вернулась из ночного полета в подавленном состоянии — очень неудачно приземлилась и едва не разбила машину.
— Не выйдет из меня ночника! — сгоряча выпалила я.
Поблизости оказалась Раскова. Она подошла и сказала жестко:
— Надо сделать так, чтобы вышел, Чечнева!
— Все равно не выйдет! — упрямо стояла я на своем.
Марина Михайловна внимательно посмотрела на меня. Я потупила взгляд.
— Это у нее пройдет, Марина Михайловна, — сказал кто-то. — Устала, наверное, вот и разнервничалась.
— Вовсе нет, — упрямо, но уже без раздражения ответила я.