— Выше голову, Чечнева! Хочу видеть на твоей груди после войны не меньше двух орденов.
Марина Михайловна повернулась и зашагала к другому самолету. Я видела, как она с завидной легкостью вскочила на плоскость и стала что-то объяснять летчице.
Такой она была всегда. В любое время суток Раскову можно было застать на аэродроме. Она проводила разборы, летала, беседовала с людьми, отдавала распоряжения, внимательно присматривалась к своим подчиненным, учила их. Казалось, она никогда не отдыхает, во всяком случае, ее всегда можно было видеть за делом. И все-таки мы не замечали ее усталой. Она умела владеть собой, только иной раз чуть рассеяннее становился взгляд ее глаз, менее решителен жест, тише голос.
В феврале сорок второго года из группы формирования выделили наш ночной полк легких бомбардировщиков, все должности в котором занимали женщины.
Пока он состоял из двух эскадрилий. Командиром полка назначили Евдокию Давыдовну Бершанскую.
Опытная летчица, она несколько лет работала инструктором в Батайском авиационном училище, до тонкостей знала учебный процесс, умела быстро сходиться с людьми. Еще в 1937 году за успешную преподавательскую деятельность Бершанскую наградили орденом «Знак Почета».
Перед войной Евдокия Давыдовна работала в отряде специального применения. Она обслуживала колхозы, летала на пассажирских и почтовых линиях, одновременно, как депутат Краснодарского городского Совета, вела большую общественно-политическую работу.
Начальником штаба полка стала бывшая студентка четвертого курса МГУ Ирина Ракобольская, инженером — Софья Озеркова, а штурманом — Софья Бурзаева. Это были надежные, авторитетные командиры. Но особенно мы были довольны, узнав, что комиссаром назначена Евдокия Яковлевна Рачкевич. Она уже была известна как обаятельный человек, и очень скоро мы между собой стали называть ее «нашей мамочкой». Возможно, это звучит сентиментально, но Рачкевич действительно стала для нас не только командирам, старшим товарищем, но и близким, родным человеком. С ней мы могли делиться любыми, самыми задушевными мыслями, любыми своими переживаниями. Мы совершенно спокойно доверяли ей самые сокровенные тайны.
Евдокия Яковлевна имела огромный жизненный опыт. Дочь бедняка, она рано познала нужду и горе. Уже в детстве Дуся отличалась удивительно сильным для ребенка характером. Ей, одиннадцатилетней девочке, доверяли винницкие партизаны, поручая некоторые задания. Отец, опасаясь репрессий, ругал дочку, нередко колотил ее. Но Дуся не отступала от своего. Нашелся предатель, который донес петлюровцам на ребенка. Однажды бандиты ворвались в дом ее родителей, учинили там погром, а девочку увезли с собой. На допросе ее избили, пытаясь выяснить, что она знает о партизанах. Дуся молчала.
Через две недели партизанам удалось освободить свою юную помощницу. Дуся вернулась домой. Отец принял ее холодно, обозвал «чертовой большевичкой», запретил иметь дело с партизанами. Однако Дуся не послушалась отца и на этот раз. Вскоре она помогла народным мстителям выследить и разгромить банду.
В 1920 году, будучи не в состоянии терпеть издевательств отца, Дуся навсегда покинула дом и стала воспитанницей пограничного отряда. Здесь она вступила в комсомол, затем в партию, отсюда уехала в Киев на юридические курсы. Закончив их, стала работать судьей в Каменец-Подольске, где ее несколько лет подряд избирали членом бюро окружного комитета партии.
С этого времени Евдокия Яковлевна постоянно находилась в самой гуще жизни. В 1932 году она — на военной службе в кавалерии. Через пару лет ее направляют учиться в Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, которую она заканчивает с отличием. Затем Рачкевич работает преподавателем в военном училище связи в Ленинграде. Война застала ее в адъюнктуре академии. Партия посылает ее комиссаром формирования женских авиационных частей, а затем — в полк ночников.
С первых же дней своей работы в полку Евдокия Яковлевна стремилась внести в наш коллектив атмосферу сердечности и настоящей дружбы. И это ей удалось.
Вскоре нас распределили по экипажам. Вместе со штурманом Ольгой Клюевой я попала в эскадрилью бывшей летчицы гражданского флота Серафимы Амосовой. В Амосовой все дышало благородством. С первого же знакомства в ней угадывалась большая внутренняя сила. Немногословная, выдержанная, Амосова никогда не повышала голоса, не раздражалась, работала без сутолоки, спешки. Красивые серые глаза ее были всегда спокойны и внимательны, но иногда взгляд их становился холодным и острым. Только глаза и выдавали ее настроение, а сама она по-прежнему оставалась спокойной и рассудительной. И все же мы, ее подчиненные, хорошо знали: провинишься — пощады от командира не жди.
Под стать командиру эскадрильи была и комиссар Ксения Карпунина, дочь потомственного пролетария.
Отец ее сражался в дивизии Щорса и погиб на фронте, когда Ксения только училась ходить. Поэтому жизнь рано преподала ей свои суровые уроки. К тому времени, когда она пришла к нам, Карпунина имела уже, несмотря на молодость, большой жизненный опыт и солидную практику комсомольской и партийной работы.
Итак, полк сформирован. Но нужно было еще его сколотить. Снова началась напряженная учеба. Теперь мы учились летать под лучами прожекторов, осваивали искусство противозенитного маневра, бомбежку с низких высот.
Зима в тот год выдалась на редкость суровой. Стояли сорокаградусные морозы. Доставалось всем — и нам, летчицам, но особенно техникам и вооруженцам. Они готовили машины в пургу и метель. На ветру замерзали лица, даже сквозь теплые рукавицы от металла коченели руки, но девушки не уходили, пока не была проверена каждая гайка, каждый винтик. И я не припомню случая, чтобы в полку в тот период из-за технической неисправности у чьей-либо машины отказал мотор. Именно здесь, в суровых испытаниях, родилась наша дружба со специалистами наземной службы, твердая уверенность в боевых подругах.
В конце февраля произошло важное событие в жизни полка. Те из нас, кто еще не принимали военную присягу, теперь присягали на верность Родине, своему народу. В большом зале, где проходила эта торжественная церемония, мы стоим в ровных, как по линейке, рядах. Вынесли знамя. Минута тишины — и вот уже повторяемые сотнями голосов слова присяги мощным эхо разносятся по всему зданию.
Вместе со всеми произношу: «Я, дочь Союза Советских Социалистических республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь…»
Вот теперь мы стали настоящими бойцами. С теми, кто уже проливали на полях войны свою кровь, мы связаны нерушимым воинским долгом и честью. И если мы нарушим присягу, пусть всеобщее презрение и смерть покарают каждую из нас.
Наступила весна сорок второго. Потемнел и осел на пригорках снег. Днем на солнце звонко барабанила хрустальная холодная капель. Шальной ветер расшвыривал тяжелые плотные облака, среди которых все чаще и чаще сверкали голубые «окна». Оттуда лились на озябшую землю тепло и свет. Но зима не сдавалась без боя, отходила медленно. Из-за часто меняющейся погоды летчицам приходилось быть настороже. И все же избежать ее коварства не удалось.
Полк уже готовился к отправке на фронт. В ночь на 9 марта все эскадрильи уходили в последний учебный полет по маршруту. Ночь выдалась теплая. Над землей висела дымка, и горизонт просматривался плохо. Но особых затруднений не предвиделось. Метеорологи предсказали хорошую погоду, и мы со спокойной душой поднялись в воздух.
Вначале действительно все шло хорошо. Но, когда мы уже совершили большую часть пути и находились на подходе к аэродрому, погода вдруг резко изменилась. Видимость совсем пропала. В этой обстановке два экипажа потеряли пространственную ориентировку и разбились.
На следующий день хоронили погибших подруг. Склонив обнаженные головы, с тяжелым сердцем смотрели, как комья твердой с морозной проседью земли вырастают в четыре небольших холмика над могилами Лили Тормосиной, Нади Комогорцевой, Ани Малаховой и Марины Виноградовой.
Первые потери! Смерть прошла рядом и жестоко напомнила о себе. Это случилось настолько неожиданно, что многие девушки растерялись и несколько дней ходили подавленные, молчаливые.
После катастрофы стало ясно, что всем нам нужно еще много учиться, накапливать опыт, шлифовать мастерство, если мы хотим стать настоящими летчицами.
Смертью подруг была омрачена радость от сознания скорого вылета на передовую. И так всегда — горести и радости шагают рядом. И те, и другие оставляют заметный след. Но жизнь неумолимо идет вперед, диктует свои законы. Затягиваются раны, и человек вновь с нетерпением заглядывает вдаль, в будущее.
Нашей ближней далью был фронт. Там, через всю страну, от северного студеного моря до сверкающих горных вершин Кавказа, протянулась искромсанная и истерзанная войной, пропитанная гарью и кровью полоса земли, где жизнь со смертью наравне. Она звала нас. Попасть туда я хотела коммунисткой. В кандидаты партии я вступила раньше. Теперь, в мае, перед самым вылетом подала заявление о приеме меня в члены партии.
На партийное собрание пошли вместе с парторгом полка Марией Рунт. Конечно, волнуюсь. Рунт это видит, успокаивая меня, шутит:
— Какая же ты трусиха! А казалась такой боевой. Вот не думала-то.
— Ну, Мария Ивановна, вы же понимаете, — твержу я всю дорогу. — А вдруг не примут?
В небольшой комнате уже собрались все коммунисты. Они смотрят на меня. От этого я теряюсь еще больше. Словно сквозь сон слышу, как парторг читает мои анкету, рекомендации, заявление. Каким-то чужим хриплым голосом рассказываю биографию. К удивлению моему, вопросов мне не задавали. С мест слышится:
— Знаем ее. Чего много разговаривать!
— Прошу голосовать. Кто за то, чтобы принять Чечневу Марину Павловну в члены ВКП(б), поднимите руки, — говорит председатель.
Принята единогласно. Тут же на собрании поздравляют, жмут руки. Когда вернулась в общежитие, Рунт громко объявила: