— Товарищи, сержант Чечнева принята в ряды Коммунистической партии!
В те майские дни в партию вступили многие наши девушки.
В мае все было подготовлено к перебазированию на фронт. Раскова вылетела в Москву с докладом. Дожидаясь ее возвращения, мы тщательно изучали маршрут предстоящего большого и трудного перелета.
Наконец в солнечный день 23 мая самолеты вырулили на старт, выстроились поэскадрильно. Взлетает звено за звеном. Лидирует в воздухе сама Раскова. Мы делаем круг над аэродромом и ложимся на заданный курс.
Прощай, Энгельс! Мы долго будем тебя помнить. Ведь здесь мы стали солдатами. Здесь нам вручили машины, отсюда мы уходим в бой. Кончилась учеба, начинается боевая страда. Мы перешагнули порог войны. Так закончился еще один период в моей летной биографии и начался другой, боевой, самый трудный — испытание на мужество в огне сражений.
Во имя жизни
Раскова проводила полк до фронтового аэродрома и, передавая его в состав 218-й ночной бомбардировочной дивизии, на прощание сказала: «Свою преданность Родине вы доказали в учебе, теперь докажите ее в бою. Имейте в виду: это будет потруднее». В правоте последних слов Марины Михайловны девушки убедились очень скоро.
В новом соединении к нам сразу отнеслись настороженно, подчас даже не скрывали иронии. Первое время командование, да и летчики, побаивались «женских капризов», не очень-то верили в наши силы. Да и в самом деле, одно — летать в мирном небе на гражданских самолетах, другое — быть солдатом, каждый день идти навстречу смерти, зная, что так было сегодня, так будет завтра, послезавтра, в течение недель, месяцев, лет, до тех пор, пока где-то там, на западе, на чужой земле, не отгремит последний выстрел.
Справедливости ради следует сказать, что мы сами в какой-то мере дали повод относиться к нам с недоверием и иронией. Произошло это как раз тогда, когда наш полк совершал перелет из Энгельса на Южный фронт.
Стоял тогда солнечный жаркий день. Еще не опаленное зноем небо было удивительно чисто. Внизу, под нами, расстилалась степь — без конца и края. Зеленый колышущийся океан. Земля еще не прогрелась, болтанки нет, и лететь одно удовольствие.
Соблюдая ровные интервалы, в боевых порядках мы приближаемся к станице Морозовской. Полет протекает нормально, идем точно по графику. Я оборачиваюсь назад к штурману Оле Клюевой:
— Ну, как летим? Правда, здорово?
В ответ она улыбается и показывает большой палец. Но тут же, я вижу, улыбка ее сглаживается:
— Маринка! — в голосе Оли звучит тревога. — Смотри.
С запада на нас стремительно несутся какие-то черные точки. Мозг обжигает мысль: «Фронт поблизости — фашисты!»
Что делать? Я смотрю на ведущего. Самолет командира эскадрильи Амосовой спокойно продолжает полет. Неужели она не видит?
— Маринка, — кричит по переговорному аппарату Клюева, — посмотри: соседнее звено рассыпается!
Сомнений больше нет — впереди вражеские истребители. Я покачиваю плоскостями, привлекая внимание ближайшей соседки Нади Тропаревской. «Вижу», — отвечает она, тоже покачиванием. Одновременно мы производим маневр. Звено тотчас рассыпается. Самолеты резко теряют высоту и идут почти на бреющем полете. Теперь на фоне желто-зеленой степи наши камуфлированные машины заметить трудно.
Истребители с воем пронеслись над нами, сделали боевой разворот и вновь устремились в атаку на беззащитные У-2. Про себя отметила, что почему-то не слышно тарахтения пулеметов. Сволочи, еще издеваются! От волнения даже забыла взглянуть на опознавательные знаки.
Минут через пять в воздухе появились наши истребители. Спасибо, выручили! И только на аэродроме выяснилось, что никаких вражеских самолетов и не было, а мы своих приняли за фашистов. Истребителей послали встретить нас на подступах к аэродрому. Летчики же, зная, что летят необстрелянные «птички», как они тотчас прозвали нас, решили проверить нашу выдержку и ринулись в атаку на тихоходные У-2.
За озорство летчикам нагорело, но нам от этого было не легче. Весть о нашем конфузе разнеслась по всей воздушной армии генерала Вершинина. Это прибавило острякам пищи.
Вскоре в полк прибыл командир дивизии Дмитрий Дмитриевич Попов. Появился он перед строем хмурый, сердитый. Ни слова не говоря, прошел от самолета к самолету и удалился с Расковой и Бершанской в штаб полка. По всему чувствовалось, что принимал он нас в свою дивизию далеко не с распростертыми объятиями. Девушки расстроились. Рачкевич тотчас заметила наше подавленное состояние и сказала:
— Ну-ка, не киснуть! Тоже мне кисейные барышни. Понимаю, горько, конечно, но унывать не следует. На ошибках учатся, а впереди достаточно времени, чтобы посрамить маловеров и доказать им, что они поспешили с выводами. Ясно?
— Ясно, — не очень уверенно ответило несколько голосов.
Во время дислокации в поселке Труд Горняка, под Ворошиловградом, началась боевая деятельность полка. Тогда как раз шли ожесточенные сражения в южной части Донбасса, по реке Миус, у Таганрога. Гитлеровцы рвались к Дону, вбивая в оборону наших войск клинья с разных направлений.
Полк бросили в самое пекло — в район станиц Константиновской, Мелеховской и Раздорской. Впрочем, действовать мы начали не сразу, нам дали время ознакомиться с районом полетов. Вначале мы совершали лишь ознакомительные полеты к линии фронта, отшлифовывали технику вождения машин в свете прожекторов. Короче, привыкали к фронтовой обстановке.
Но нам не терпелось приступить к делу. И состояние летчиц нетрудно понять. Фронт был рядом, его дыхание мы ощущали постоянно. Круглые сутки с запада, как неумолчный шум прибоя, доносился глухой рокот передовой. По ночам в темной звездной вышине надсадно завывали моторы вражеских самолетов. Они шли всегда одним и тем же курсом — точно на восток, фашистские бомбы рвались в Каменске и Ворошиловграде.
М. М. Раскова, командир группы формирования
Е. Д. Бершанская, командир полка
Е. Я. Рачкевич, комиссар полка
Наши вернулись! Серафима Амосова, заместитель командира полка по летной части (слева), и Герой Советского Союза Руфина Гашева наблюдают за приближающимися У-2.
Мария Рунт, парторг полка
Ирина Ракобольская, начальник штаба полка
На горизонте то и дело вспыхивали отблески пожаров. В такие минуты я невольно вспоминала ночь на 22 июля, первую бомбежку Москвы, объятый пламенем родной дом, кучки людей, роющихся на пепелищах.
Поступил наконец долгожданный приказ.
Первыми вылетали открывать боевой счет полка сама Бершанская со штурманом Бурзаевой и экипажи командиров эскадрилий Амосовой и Ольховской.
Накануне в полку состоялось партийное собрание. На нем присутствовали командир дивизии Попов и начальник политотдела. Выступавшие говорили немного, но взволнованно, от всего сердца. Собрание приняло резолюцию, в которой обращалось ко всему личному составу с призывом работать так, чтобы полк стал одним из лучших на Южном фронте.
— Ого! — заметил Попов. — Куда сразу махнули!
— Вы плохо знаете наших девушек, — ответила Рачкевич.
— Что ж, постараемся узнать. А впрочем, одобряю. Цель конкретная, что уже само по себе неплохо. Действуйте, а командование со своей стороны поможет вам.
Провожать в первый боевой путь своих товарищей вышли все. На старте присутствовало также командование дивизии. Такое внимание обрадовало девушек, оно в какой-то степени уменьшило горечь первых дней пребывания в дивизии.
Тут же на поле состоялся короткий митинг. Открыла его Рачкевич. Евдокия Яковлевна как-то по-своему, просто, но образно сумела высказать наши чувства и мысли. Она говорила о том, что у нас сегодня радостное событие — начало боевой деятельности полка. Учеба кончилась, и настало время проявить свои способности и мужество в боях. Каждая бомба должна лечь точно в цель. Каждый экипаж, в какой бы трудной и сложной обстановке он ни очутился, должен биться до последнего вздоха, пока видят глаза, слышат уши, пальцы держат ручку управления.
— Вот так, Маринка! — прошептала Клюева.
В ответ я слегка сжала руку подруги. Смысл речи Рачкевич всем был ясен. Да, только так могли биться с врагом настоящие патриоты, до последнего вздоха! Когда-то считалось, что один в поле не воин. Мы, советские солдаты, обязаны доказать обратное. История подвергла нас самому сильному и безжалостному испытанию. Речь шла о жизни и смерти молодого советского государства. Рассчитывать нам было не на кого. Значит, каждый из нас должен бить врага за двоих — троих.
Как мне, да и не только мне, а и моим подругам, хотелось в ту ночь подняться в воздух! Как мы завидовали нашим командирам! Но мы не имели права обижаться. Так и должно быть — идущие впереди указывают дорогу, ведут за собой. Первые бомбы с надписью «За Родину!» подвешены под плоскости, сомкнулись стальные челюсти бомбодержателей. Взревели моторы. И вот уже самолеты уходят в ночь. Я скорее угадываю, чем вижу, как от земли отрываются их темные силуэты. Постепенно стихает рокот моторов.
«Счастливого пути, товарищи!» — мысленно произносит каждая. Девушки разбиваются на группы, сперва молчат, долго всматриваясь в даль. Потом кто-то роняет слово, кто-то откликается и постепенно завязывается разговор. Говорим о самом обыденном, но по всему чувствуется, что мысли всех сейчас заняты теми, кто в воздухе.
С нами, как всегда, Евдокия Яковлевна Рачкевич. Она незаметно подходит то к одной, то к другой группе, постоит, послушает, скажет несколько слов и идет дальше.
Время тянется удивительно медленно, но никто не уходит. И вот наконец вдали послышался характерный рокот мотора. Разговоры моментально оборвались, все вглядываются в темное небо, тщетно стараясь отыскать в нем маленькие самолеты. Шум все нарастает, приближается и вдруг делается глуше.
— Пошла на посадку, — произносит кто-то рядом со мной.
Уже слышно, как дробно стучат шасси по сухой земле аэродрома. Обороты винта реже. Почихивая из патрубков отработанным газом, первый самолет медленно подруливает к линии предварительного старта.