Мы молчим и ждем. Заложив руки за спину, всматриваясь в темноту, как и другие, ждет командир дивизии Попов. Наконец раздаются шаги, и из плотной чернильной густоты ночи появляется фигура пилота. По походке узнаю — Бершанская. Поравнявшись с Поповым, Евдокия Давыдовна доложила о выполнении задания и не спеша, видимо желая, чтобы каждое ее слово дошло до нас, стала рассказывать, как протекал полет.
При подходе самолета к цели фашистские зенитчики обстреляли его. Маневрируя по курсу, Бершанская вывела У-2 к намеченной цели и на высоте около шестисот метров отбомбилась. Следом за ней сбросил бомбы экипаж Амосовой.
В это время зенитный обстрел усилился. Несколько осколков угодило в самолет Бершанской, но, к счастью, ни один не попал в мотор.
Возбужденные и обрадованные первыми успехами, мы с нетерпением ожидали возвращения последнего экипажа. Кончилось расчетное время, а самолет Любы Ольховской все не появлялся. Напрасно мы напрягали слух, стараясь уловить отдаленный шум мотора. Небо над нами молчало. Лишь в бездонной глубине его холодно мерцали звезды да временами на горизонте вспыхивали отблески не то далекой грозы, не то взрывов.
В тревоге прошла ночь. Заалела заря, заклубился над полем туман, а мы все не расходились.
Утром командование связалось со штабом дивизии, но и оттуда ничего утешительного не сообщили.
Минуло еще несколько дней. Надежд больше не оставалось. Война взяла от нас двух наших подруг. Мы долго не имели о них никаких сведений и не знали подробностей их гибели. Лишь после войны со слов местных жителей удалось восстановить, и то далеко не полную, картину происшедшего в ту памятную ночь.
А произошло вот что. Люба Ольховская и Вера Тарасова попали под плотный зенитный огонь. Уйти от него им не удалось. Осколками снарядов летчиц тяжело ранило. Истекающая кровью Ольховская сумела посадить У-2, но выбраться из кабины ни она, ни Тарасова не смогли. Утром жители ближайшего села нашли подруг мертвыми. Это произошло в районе шахты номер один, под поселком Красный Луч.
На место выбывшей из строя Ольховской командиром эскадрильи назначили Дину Никулину, а штурманом к ней бывшую студентку физико-математического факультета Московского университета Женю Рудневу.
На следующую ночь после гибели Ольховской и Тарасовой в воздух поднялся весь полк — двадцать экипажей. Первый массированный удар по врагу посвящался памяти павших подруг. Их преемники — Никулина и Руднева пожелали пойти в свой первый бой коммунистами. Заявления свои они вручили Марии Рунт перед вылетом, тут же, у самолетов.
Это наш первый боевой вылет. Взлетаем с интервалами в три минуты. Жду своей очереди.
Ольга Клюева так загрузила кабину осветительными бомбами — сабами, что ей трудно повернуться. Она долго возится за моей спиной, устраиваясь поудобнее, и при этом потихоньку ворчит.
— Скоро ли ты устроишься? — тороплю я ее.
— Сейчас. Тут никак не развернешься.
— Еще бы! Можно подумать, что ты весь фронт иллюминировать собираешься.
Наконец все готово. Дано разрешение на взлет. Самолет, набирая скорость, бежит по влажной, покрытой росой земле. Еще несколько секунд, и тряска наконец прекращается.
Полет начался. Я стараюсь не перегружать мотор, веду машину на умеренном режиме. Под плоскостями сто восемьдесят килограммов бомб. Это не так уж много, но и не мало. Во всяком случае, если все их положить в цель, то этого вполне достаточно, чтобы разметать вражескую батарею, пустить под откос железнодорожный состав или навсегда вогнать в землю несколько десятков фашистских вояк.
Мотор работает ровно. Тугая струя воздуха бьет в козырек, и он чуть вибрирует. Фосфоресцируют в темноте кабины цифры на приборных досках. Внимательно слежу за показаниями приборов, то и дело посматриваю на часы. Уже скоро фронт. Еще немного — и в небо вонзятся иглы прожекторных лучей, залают внизу вражеские зенитки.
— Приготовься, — говорю Ольге, — мы на подходе. Засекай огневые точки.
Но засекать ничего не пришлось. Когда пересекали линию фронта, враг не произвел ни единого выстрела. Подходим к цели, ждем ураганного огня, а его нет и нет. Высота 900 метров. Впереди по курсу экипаж Макаровой сбросил осветительные бомбы, а немного погодя раздались взрывы. Но удивительное дело — противник снова почему-то молчит.
— Слушай, штурман! Не сбились ли мы с курса?
— Нет, все время шли абсолютно точно.
— Тогда почему не стреляют?
— Понятия не имею, — помедлив, произнесла Ольга.
— Может быть, еще не дошли до цели?
— Это исключено, — утверждает Клюева, — цель под нами. Расчетное время истекло. Присмотрись к ориентирам.
Однако я настояла на своем, и мы пролетели немного дальше. Ориентиры стали уже явно незнакомые. Пришлось развернуться и возвращаться назад. Не дождавшись моей команды, Ольга сбросила сабы. В свете их, выхваченная из мрака, отчетливо показалась цель.
— Я же говорила, что летели правильно! — торжествующе воскликнула она. — Даю боевые.
Самолёт чуть вздрогнул. И тут же внизу загрохотали взрывы. И опять враг упорно молчит. Еще толчок: оторвались последние бомбы.
Теперь можно и домой. Начало сделано, хотя и не так, как думалось. Крещение огнем не состоялось, но задание выполнено.
— Поздравляю, Оля, с нашими первыми, — кричу я в переговорный аппарат.
— Спасибо. Тебя также.
Постепенно полк втягивается в боевой ритм. Вылеты следуют за вылетами. Но нас по-прежнему удивляет молчание врага. Он упорно не реагирует на наши самолеты. Так, громыхнет изредка случайный выстрел, и вновь тишина. Мы стали уже думать, что командование дивизии нарочно поручает нам обрабатывать незначительные малоукрепленные объекты, чтобы постепенно, без потерь ввести полк в боевой строй, дать нам возможность привыкнуть к фронтовой обстановке. Но потом выяснилось, что фашисты подтягивали в район наших действий крупные силы и старались не демаскировать себя.
Впрочем, затишье это продолжалось недолго. Однажды мы вылетали на бомбежку вражеских войск в район станции Покровская, вблизи Таганрога. Вместо Клюевой в кабину сзади меня села штурман эскадрильи Лариса Розанова. Меня это нисколько не удивило — Лариса регулярно облетывала экипажи, проверяя мастерство летчиц. Ольга же сразу насупилась. Она сердито бросила свой планшет на сиденье и зашагала прочь.
— Ты чего? — остановила я подругу.
— Нашли время для проверки! Сейчас не учеба, а война, — сердито ответила Ольга.
— Розанова для тебя же старается. Опыта у нее больше, и недостатки мои она заметит скорее, чем ты. Так что ты напрасно дуешься.
— Да я и не дуюсь, — смягчилась Ольга. — Просто самой летать хочется.
— Успеешь, налетаешься еще. Будешь рада, когда кто-нибудь подменит тебя в кабине.
— Может быть, ты и права, но сейчас у меня нет желания отсиживаться на аэродроме.
Ольга передернула плечами и скрылась в темноте. В это время подошла Розанова. Вероятно, она слышала последние слова Клюевой и спросила, что между нами произошло.
— Так, ничего особенного, — уклонилась я от прямого ответа.
И вот мы в воздухе. Пересекаем линию фронта, проходящую по реке Миус. Штурман дает выход на боевой курс.
Повисли в небе первые сабы. Лариса сбросила бомбы — ждем взрывов. И вдруг самолет попадает в перекрестие прожекторов. Тотчас загрохотали зенитки. Не сразу осознав, что случилось, хотела посмотреть, откуда стреляют, и тут же луч прожектора, точно бритвой, резанул по глазам. Я на мгновение растерялась и машинально отжала ручку управления. Самолет стал пикировать.
Какая неосторожность! Нужно моментально исправить ошибку, иначе врежемся в землю. Выравниваю машину и веду ее по приборам. Розанова то и дело командует: «Влево! Вправо!». Но вырваться из перекрестия лучей не удается. А снаряды рвутся все ближе. В свете прожекторов мельком замечаю в плоскостях несколько рваных дыр от осколков. От напряжения сильно стиснула зубы. Самой нет ни малейшей возможности следить за обстановкой. Все внимание приковано к приборам и командам штурмана, которые, не переставая, звучат в переговорном аппарате.
— Держи скорость! Скорость! — кричит Лариса. — Еще вправо! Быстрее маневрируй!
Ревет мотор, сквозь его рокот я, кажется, слышу, как остервенело лают внизу зенитки. Кругом мрак, а в центре его, в свете прожекторных лучей, мечется во все стороны наш маленький У-2.
Враг явно нервничает. Это чувствуется по всему. Высота у нас меньше тысячи метров, скорость небольшая, но снаряды идут мимо.
И все-таки так долго продолжаться не может. Уже минут пять мечемся мы, намертво схваченные объятиями прожекторных лучей. Чувствую, как угодно, но выбираться из этого ада нужно, иначе «гостинца» не миновать. Даю ручку от себя, затем бросаю машину в крутой вираж и вдруг словно проваливаюсь в темную бездонную пропасть. Перед глазами сразу же поплыли радужные круги.
— Молодец, Маринка! — слышу в трубке возбужденный голос Розановой.
Обратный путь был нелегок, израненный самолет плохо слушался рулей. В довершение всего испортилась погода, видимость резко ухудшилась, а до аэродрома еще далеко. Дотянем ли? Я смотрю на приборы. Пока все идет хорошо. Горючего в баках достаточно, мотор работает отлично.
— Все в порядке, — изредка подбадривает меня Розанова, — идем нормально.
Я усмехаюсь, но молчу. Лариса не хуже меня видит, в каком состоянии самолет. И все же я благодарна ей за поддержку. Хорошо, когда с тобой верный товарищ и друг. Тогда невозможное становится возможным, прибавляется сил и уверенности. Но вот наконец и аэродром.
Внизу зажигаются фонари «летучая мышь», обозначающие посадочный знак. Они все ближе. Лицо обдает ночной сыростью, дробно стучат по земле колеса. Заруливаю на заправочную линию, выключаю мотор и минуты две, не шелохнувшись, сижу в кабине. От сильного перенапряжения нет сил даже шевельнуть пальцем. Наконец прихожу в себя, выбираюсь из кабины. На КП нас уже ждут.
— Товарищ командир полка, — докладываю Бершанской, — боевое задание выполнено!