Евдокия Давыдовна по-матерински обняла нас и расцеловала.
— Поздравляю с первым настоящим боевым крещением.
На разборе командование полка отметило успешную работу экипажей и поздравило нас с хорошими результатами.
— Служим Советскому Союзу! — прозвучал в ответ хор голосов.
Мы с Клюевой с нетерпением ждали, когда отремонтируют наш У-2.
— Ну, как дела? — то и дело приставали мы к нашему технику Кате Титовой. — Скоро закончишь?
— Ой, девчата, — отмахивалась она испачканными в масле руками. — Не мешайте! Идите лучше отдыхать!
— Может быть, помочь тебе? — предлагали мы.
— Ничего не надо, только отстаньте, пожалуйста, — незлобиво просила Титова.
Пожалуй, действительно нам лучше было уйти. Катя Титова была замечательным техником и сама могла все сделать быстрее и лучше нас. Перед войной она окончила Харьковское техническое училище и прекрасно разбиралась в моторах. Худенькая, живая, никогда не унывающая, она была нам с Ольгой верным другом и товарищем. Да и не только нам. Часто, закончив свою работу, она тут же шла помогать техникам других звеньев, и не потому, что ее просили, а просто уж такой беспокойный был у нее характер. Не могла она обходиться без дела, сидеть сложа руки, когда другие были загружены работой по горло.
Катя любила стихи, и часто мы замечали, как она их шепчет за работой. Бывало, подойдешь, спросишь:
— О чем ты?
Она посмотрит отсутствующим взглядом, этак тяжело вздохнет и промолвит:
— Замечательные стихи. Вот бы мне так писать.
Зная ее слабость, мы иногда подтрунивали над нашим техником:
— А ты попробуй, не боги ведь горшки обжигают.
— Вот именно, горшки! — с ноткой недовольства ответит Катя. — А здесь поэзия! Тоже мне, летчиками называетесь, а простых вещей не понимаете. Да и вообще, читали ли вы когда настоящие стихи?
— Нет, Катя, не читали, — шутила Ольга, — мы неграмотные.
…Наконец самолет отремонтировали, и в ночь на 20 июля мы поднялись в воздух. Курс на знакомую крупную железнодорожную станцию Покровское. Здесь противник сосредоточил много техники и живой силы. Он укрепил подступы к станции, но свою ПВО приспособил для борьбы с нашей тяжелой авиацией. Против У-2 такая система не могла быть эффективной, и именно поэтому командование нацелило на эту станцию наш полк.
Но даже при таких условиях приходилось быть осторожными. Поэтому мы действовали так. Перед станцией набирали высоту несколько большую, чем нужно было для бомбометания, а к цели подходили с приглушенными моторами, чтобы заранее не обнаружить себя. В полете непрерывно маневрировали, отклоняясь то вправо, то влево, меняли высоту. Расчет наш строился на внезапности. И этого мы достигали. Враг не мог предугадать заранее, когда на него обрушатся бомбы.
Лето сорок второго года на Южном фронте отличалось исключительно ожесточенными боями. Враг бешено рвался к Сталинграду и на Кавказ. Наши войска отходили, цепляясь за каждый рубеж, за каждую высоту. В этих условиях линия фронта непрерывно менялась, и нам все труднее было определять передний край. Того и гляди всадишь бомбы в свои же позиции.
Работы в это время нам прибавилось. Кроме обычных полетов на бомбометание, приходилось выполнять дневные разведывательные полеты, которые доставляли куда больше хлопот и переживаний, чем ночные.
И это вполне понятно. Ведь ночью имеешь дело только с зенитчиками, да и тем в темноте вести прицельный огонь трудно. А днем, кроме зенитчиков, приходилось остерегаться истребителей, против которых у нас никакого оружия не было.
Да и вообще, что такое У-2? Образно выражаясь, кусок перкали и фанеры, летящая мишень. Единственная защита при встрече с противником — хорошая маневренность машины да выдержка пилота. Поэтому летишь и непрерывно следишь за воздухом. Появится на горизонте черная точка. Вот и гадаешь, свой или чужой? И тут же на всякий случай высматриваешь балку или овраг, чтобы при атаке вовремя туда нырнуть.
Вплоть до лета сорок четвертого года мы летали без парашютов. Преднамеренно, конечно. Предпочитали вместо парашютов брать с собой лишние два десятка килограммов бомб. О том, что самолет могут сбить, мы не то чтобы не думали, а как-то не придавали этому большого значения. Считали: война есть война, и этим все сказано. Все-таки иной раз сердце щемило, возникала мысль: а не напрасно ли мы пренебрегаем парашютом? Правда, днем от него все равно толку было мало, так как летали мы на очень малой высоте, едва не на бреющем полете. Ну а ночью он, конечно, мог пригодиться.
Я уже говорила, что линия фронта менялась непрерывно, едва ли не каждые сутки. Бывало и так, что за ночь, пока мы вылетали на задание, передовые части противника почти вплотную подходили к району базирования полка. Помню, например, так случилось под поселком Целина. Не успела я приземлиться после очередного вылета и зарулить самолет на место заправки, как подошла Бершанская. Она приказала немедленно перелететь на другую площадку, расположенную вблизи какого-то конного завода.
— Зачем? — удивилась я.
— Немцы на подходе, — ответила Бершанская. — Слышите, канонада совсем близко?
Вообще-то говоря, мы нигде подолгу не задерживались. Лишь несколько дольше обычного стояли в станице Ольгинской, под Ростовом-на-Дону. Место это особенно мне запомнилось. Расположились мы здесь привольно, свободно. Но было в этом размещении одно существенное неудобство: под жилье нам отвели бывший коровник. И как мы ни чистили его, как ни старались, в помещении всегда стоял тяжелый специфический запах. В шутку девчата назвали наше общежитие «гостиницей «Крылатая корова».
После Ольгинской полк перелетел на Ставрополье. Отсюда уже чувствовалось дыхание Кавказа. Затуманенные дымкой, белели вдали его гордые вершины.
Фашисты ожесточенно бомбили Пятигорск, Минеральные Воды. Там, где раньше мирно прохаживались больные, теперь свистели осколки, содрогались от взрывов стены лечебниц и санаториев.
Мы расположились в станице Ассиновской, очень живописной, утопавшей в зелени садов. Самолеты рассредоточили прямо под фруктовыми деревьями. Для взлета служила небольшая площадка, окруженная с трех сторон глубокими канавами. Чтобы можно было выкатить самолеты на взлетную площадку, через канавы пришлось перекинуть мостки.
В Ассиновской полк базировался до января следующего года. Здесь наши девушки обжились, сдружились с местным населением, в шутку говорили: «Пустили глубокие корни». Хотя разместились все в общежитии, у каждой из нас была «своя хозяйка». К ним мы ходили погладить, постирать, а иногда просто так, поговорить, помочь по хозяйству. Хозяйки, в большинстве своем пожилые замужние женщины, относились к летчицам очень тепло, заботились о них, с нетерпением ждали девушек из полетов, волновались и переживали за них, как за родных. Все они удивлялись, как это мы, такие юные, совсем девочки, воюем наравне с мужчинами.
Однажды, занимаясь чем-то, я заметила, что хозяйка долго, изучающе смотрит на меня.
— И не страшно тебе летать к фашистам? — неожиданно спросила она.
— Конечно, страшно, — ответила я. — Но ко всему привыкаешь.
— Я вчера мужу письмо отправила. Там о тебе пишу. Пусть прочитает, может, ему и полегчает, когда узнает, какие у нас отважные девчата…
Лето было на исходе. Облака все чаще заволакивали небо, а при них труднее стало ориентироваться в воздухе. И до сих пор нам было нелегко, ибо никому не приходилось летать в горах, а теперь работа наша еще больше усложнилась. Особенно досаждали изменчивые воздушные течения и сильные туманы.
Погода менялась настолько быстро, что не было никакой возможности уследить за ней. Бывало, вылетаешь — ночь ясная, ориентироваться легко, на обратном же пути попадешь в такой туман, что летишь, как в молоке, приземляешься уже при свете ракет. А при нашей маленькой площадке это совсем плохо, чуть «промазал» — и либо в арык угодишь, либо скапотируешь.
Работали мы в то время и с «подскока». Так называлась взлетная площадка, которая находилась на некотором удалении от аэродрома — ближе к фронту. Ночью летчицы перегоняли туда свои машины, а с рассветом улетали на основную базу, в Ассиновскую.
Постепенно враг стал приспосабливаться к нашей тактике. До сих пор мы действовали в одиночку, а с одиночным самолетом ему легче было бороться.
Решено было применить новый прием — полет парами. При этом самолетам предстояло действовать одному за другим с интервалом в полторы — две минуты. Первый должен был пронестись над целью на полном газу и вызвать на себя огонь ПВО. После этого второй начинает планировать на цель с приглушенным мотором. Враг, конечно, тотчас оставляет в покое первый самолет и весь огонь сосредоточивает на втором. А это нам как раз и нужно. Теперь первый экипаж спокойно разворачивается и атакует объект либо с тыла, либо с фланга.
Первым применить этот метод поручили мне и Наде Поповой. К тому времени мы с Поповой отлично слетались, у нас выработалось взаимопонимание в воздухе, чувство локтя. А это немаловажное обстоятельство для успеха в любом деле.
На старте уточняем с Надей подробности взаимодействия над целью. Объект для бомбежки нелегкий — переправа через Терек у Моздока. Переправа для фашистов имеет большое значение и поэтому основательно прикрыта средствами ПВО. И днем и ночью прорваться к ней весьма и весьма трудно.
По плану мой самолет ведущий, он вызывает на себя огонь противника. Начнет же бомбежку Попова. Интервал по времени между машинами нужно выдержать очень строго.
Мы сверяем часы и расходимся по самолетам. Выпускать нас в воздух пришла сама Бершанская. Значит, волнуемся не только мы, волнуется и командование. Да это и понятно. Ведь от того, как мы с Поповой справимся с заданием, будет зависеть, выдержит ли испытание новый тактический прием. Во всяком случае, первая неудача может подорвать у летчиц веру в него. Стало быть, нужно сделать все, чтобы полет увенчался успехом. Спортсмены говорят в таком случае: «Надо выложиться».