Приближались октябрьские торжества. Незадолго до них полк посетили командующий фронтом генерал И. В. Тюленев и командующий 4-й воздушной армией генерал К. А. Вершинин. Помню, генералу Тюленеву очень не понравился внешний вид летчиц. И действительно, ходили мы тогда в мужском армейском обмундировании, которое нам было совсем не по росту. Тюленев тут же приказал сшить всему личному составу полка шерстяные юбки и гимнастерки.
— Раз уж ваш полк женский, так вы должны быть женщинами во всем, — сказал нам генерал. — А иначе вы и сами забудете, что принадлежите к прекрасному полу.
Вручив награды, гости уехали.
Времени до праздников оставалось в обрез, и мы деятельно готовились к ним. Полковой врач Ольга Жуковская в отчаянии только охала, наблюдая, в каких количествах истребляли наши «артисты» марлю и акрихин.
— Пощадите, девушки! — молила она. — Не шейте себе таких пышных сарафанов.
Наконец все было готово. Вечером приехали гости: наши «братцы» из полка Бочарова и все командование 218-й дивизии во главе с Поповым, которого к тому времени произвели в генералы. В небольшом зале нашего импровизированного клуба яблоку негде было упасть. Но в тесноте — не в обиде. И если на одном стуле умещались двое, а кое у кого затекали от неудобного положения ноги, все равно никто не жаловался.
Все шло как и положено. Война не исключала отдыха. Она оторвала нас от семей и родных, разбросала по землянкам, окопам, фронтовым аэродромам, по дальним и ближним тылам, но не смогла лишить наши души самого главного — жажды жизни, любви к ней. Напротив, она еще больше обострила это чувство и заставила каждого полнее осознать простую, но прекрасную истину — он человек, и ничто истинно человеческое ему не чуждо.
И когда Валя Ступина, открывшая праздничный вечер, закончила свое выступление песней «В землянке», в зале на мгновение установилась непередаваемая словами, полная мыслей и чувств тишина. В простых, бесхитростных словах этой песни каждый узнавал свою судьбу. Как и безыменный герой песни, каждый наперекор суровой вьюге войны помнил о голубом небе и солнце, о счастье и любви, обо всем, ради чего он недосыпал, мерз в окопах, поднимался в атаку и, если надо, бросался грудью на амбразуры вражеских дотов.
Такие думы и чувства рождала песня у слушателей. Вообще песня на фронте была нашим неизменным спутником, верным другом, она звала и вела за собой, помогала нам жить и сражаться. Часто перед полетами, когда плотные сумерки южной ночи спускались на землю, мы собирались у самолетов и пели. Нередко первой начинала Бершанская. Евдокия Давыдовна хорошо знала народные мелодии, а ее мягкий приятный голос был удивительно созвучен их вольным лирическим напевам.
Эти ночи как наяву встают передо мной. Призывно мерцают в бездонной вышине звезды, с гор тянет холодком, издали доносится неясный шум передовых, а по аэродрому движутся тени, иногда раздается стук падающего инструмента. Песня льется, льется и не кончается. На смену одной спешит вторая, третья… И каждая рождает в душе свой отклик. Одна печалит, другая радует, третья навевает лишь легкую грусть и как бы вызывает сожаление о чем-то далеком и неясном. Сколько песен, столько и чувств. Но есть в песнях одно общее, что роднит их, — к ним нельзя быть равнодушным. Особенно остро я почувствовала это на фронте.
Однако я отвлеклась. А кстати говоря, в репертуаре праздничного вечера преобладали песни. Выступили все наши солисты: Дина Никулина, Рая Аронова, Люба Варакина, Рая Маздрина. Шумный успех выпал на долю Ани Шерстневой и Аси Пинчук. Они исполнили «Саратовские частушки». Закончился концерт чтением поэмы о нашем полке, которую написала Ирина Каширина.
…И так мы воюем, и летчики-«братцы»
«Сестричками» девушек наших зовут.
В семье боевой мы, как равные, драться
За Родину будем, за радостный труд.
Пока хоть один из фашистов проклятых
На нашей земле будет воздух смердить,
Мы вахту почетную, сестры, не сменим,
За нами народ, мы должны победить!
Эти два последних четверостишия нам особенно понравились большим оптимизмом, глубокой верой в нашу окончательную победу.
Праздник Великого Октября мы провели весело, интересно. А затем для нас вновь наступили боевые будни.
Ненастная осенняя погода сильно затрудняла полеты. Но командир нашей эскадрильи отличный пилот Серафима Амосова уверенно водила в бой свои экипажи. Может быть, мы были пристрастны, но Амосову считали лучшим комэском в полку. Во всяком случае, мы научились у нее многому. Летчицы любили и уважали ее не только как требовательного начальника, но и как хорошего товарища, верного, отзывчивого друга.
Амосова имела солидный летный опыт. Окончив Тамбовскую летную школу, она до войны служила в Гражданском воздушном флоте и летала на сложной трассе Москва — Иркутск.
И еще за одно мы уважали своего командира. Летчицы нашей эскадрильи знали, что, в какой бы трудной и опасной обстановке они ни оказались, Амосова всегда придет на помощь. Ведь когда под Моздоком Таня Макарова и Вера Белик попали под ураганный зенитный огонь противника, выручила их Серафима Амосова. Рискуя врезаться в землю, она спикировала на вражеские прожекторные установки. Взрывной волной ее самолет сильно подбросило, и она едва не потеряла управление. Но свет на земле погас, и это спасло Макарову и Белик. Зато и другие себя не жалели, когда надо было помочь командиру.
Как раз в том же бою, где она выручила девушек, Амосова попала в лучи прожекторов. Напрасно бросала она машину то вправо, то влево — прожектористы держали ее крепко. Когда гибель уже казалась неминуемой, вверху вспыхнула спасительная САБ — это кто-то из эскадрильи привлек внимание врага на себя. Два луча тотчас взметнулись вверх. Теперь Амосова бросила машину в крутой разворот, и тьма укрыла ее маленький У-2.
В ненастную осеннюю погоду нам довелось бомбить аул Дигора, у подножия Казбека, где фашисты сосредоточили большое количество танков и много различной боевой техники. Задача была нелегкой. Мало того, что враг простреливал все подходы к аулу. Расположение его было чрезвычайно неудобно. Чтобы понять обстановку, нужно представить себе огромный кувшин с узким донышком и широкими краями, а на дне его песчинку. Так вот этой песчинкой был аул Дигора, а стенками кувшина — окружавшие его со всех сторон горы. Тут и днем-то развернуться сложно, того и гляди врежешься в скалы, а о трудностях ночных полетов и говорить не приходится. Вероятно, поэтому под покровом ночи враг чувствовал себя в ауле спокойно. Мы это учитывали, и наш расчет строился на внезапности.
Вылетели мы в середине ночи, когда облачность начала рассеиваться. Как и предполагали, фашисты не ждали ночного визита. Наше появление над Дигорой застало их врасплох. Зенитные установки молчали. Еще при подходе к аулу у меня мелькнула мысль, что лучше всего обрушиться на мотоколонну, двигавшуюся из аула в ущелье. Так можно было надолго задержать ее, а тем временем сюда подоспели бы другие экипажи. Нужно лишь подобраться к цели на малой высоте.
— Как думаешь, стоит рискнуть? — спросила я у Клюевой, коротко рассказав ей свой план.
— Давай попробуем, — ответила Ольга. — Игра стоит свеч.
Я только хотела повернуть к ущелью, как над ним вдруг вспыхнули осветительные бомбы, а немного погодя оттуда донеслись взрывы. Оказывается, кто-то опередил нас.
— По-твоему, кто это? — окликнула я Клюеву.
— Наверное, Нина Худякова. Она шла следом за нами, а потом вдруг свернула к ущелью. Я еще подумала: зачем?
Удар был внезапным, и враг растерялся. Мы действовали не спеша, старались класть бомбы как можно точнее. В какие-нибудь пятнадцать минут мотомеханизированная колонна противника была разгромлена. За этот вылет полк получил от командования благодарность.
Результаты наших бомбежек, проводившихся в самых сложных условиях, окончательно убедили командование армии в том, что полк оправдал свое назначение и теперь есть все основания укомплектовать его полностью. Поэтому в декабре в состав полка ввели третью эскадрилью.
Близилась к завершению гигантская битва под Сталинградом. 23 ноября сорок второго года фашистские войска оказались в плотном кольце. На выручку окруженным из-под Ростова и астраханских степей в район Котельниково противник срочно перебросил две танковые, четыре пехотные и две кавалерийские дивизии, не считая сводных отрядов. Всю эту группу фельдмаршала Манштейна назвали «Дон» и приказали ей прорваться к частям Паулюса.
Но свой замысел противник осуществить не смог. Измотав в жестоких боях группировку «Дон», советские войска рванулись с севера, разметали пехоту противника, взяли Котельниково и погнали фашистов на Ростов.
К тому времени в наступление перешли и другие фронты. Враг растерялся. Не зная, откуда ожидать очередного удара, он перебрасывал свои резервы с одного участка на другой. Центральный, Воронежский и Ленинградский фронты начали вгрызаться в долговременную оборону противника. Юго-Западный фронт перешел в наступление по всему среднему течению Дона.
2 января тронулся с места и наш Северо-Кавказский фронт. Стояла на редкость плохая погода. Снегопады, туманы и низкая облачность почти исключали действия авиации. Но и без того обескровленный враг почти не оказывал сопротивления. За четверо суток советские войска продвинулись без малого на сто километров. Наш полк готовился к перебазированию.
— Ну, дочка, — сказала мне на прощание хозяйка, — желаю тебе удачи. Кончится война, вспомни тогда про нашу Ассиновскую и приезжай в гости.
— Спасибо вам. Спасибо за все.
Мы тепло распрощались, я подхватила свой чемодан с немудреным скарбом и зашагала к аэродрому. На повороте дороги обернулась — женщина все еще стояла на крыльце и смотрела мне вслед.
Полк стал гвардейским
И вот мы снова в Екатериноградской. Здесь нас постигло большое горе. Утром 7 января на общем построении Ракобольская сообщила о гибели Расковой. Через несколько дней пришли центральные газеты. В траурной рамке портрет Марины Михайловны. Те же глаза, то же милое, знакомое до мельчайших подробностей лицо. С трудом сдержала слезы.