Нефедов… Нормальный солдат… Зачем ему…
После унылого, постного, отвратительного обеда солдаты не отправились спать, а забились в курилку. Подобный добровольный отказ от законного отдыха был для них делом почти невиданным.
Места всем не хватило, и многие сели на землю, опираясь спинами о колени товарищей.
Солдаты говорили наперебой, пытаясь найти ту причину, которая подтолкнула Нефедова на такое. Говорили и о самом Николае. Вспоминали разное, но припомнить плохое не могли. Однако в итоге сошлись на одном: «Сломался парень».
Сказали об этом с сожалением, но жестко. Такого предательства, тем более от Нефедова, взвод понять и простить не мог. Лишь один Ахмеджанов бился за друга из последних сил:
— Не мог он испугаться, мужики, — горячился Марат и взглядом прожигал ребят. — Не трус он. Вспомните, когда мы душарами только-только сюда попали, а деды заставил нас вместо себя сортир поганый зубными щетками до белизны шлифовать. Кто с ними схватился? Только Нефед! Мы все доски скребем, на коленях по дерьму ползаем, головы поднять боимся, а Кольку по сортиру ногами катают. Разве Нефед только из-за себя в драку полез? Он и о нас думал. Дембелей четверо было. Нас — в пять раз больше, и никто за Нефеда не подписался. Только потом мы тайком, чтобы дембеля не видели, поодиночке к нему подбегали. Нефед не трус. Сейчас вы все злые на него! И я злой. Но не верю, что он сдрейфил. Я не верю! — почти выкрикнул последние слова Марат и юлой завертелся на месте, жадно ощупывая глазами лица товарищей и надеясь хоть в ком-то найти понимание и поддержку. Но вокруг — холод и отчуждение.
— Он не верит, — насмешливо сказал солдат с приплюснутым носом и шевельнул огромными плечами.
Звали здоровяка Степан. Был он родом с Западной Украины и кличку имел во взводе соответствующую — Бандера.
— Ты Ерсендина вспомни! Тоже смелый был. Полгода вместе с нами по горам ползал. Ему лычки кинули, комодом сделали, а потом — крак, — Бандера двинул ручищами, будто переламывал палку, — и сломался. Вспомни, как он первый раз желтухой заболел! Мы жалели его: виноград и арбузы с боевых тащили, пупки надрывали, полмешка чая духовского ему в госпиталь передали. А он только вылечился, побыл немного в роте и снова в инфекцию загремел. Потом еще два раза болел. Его комиссовали и в Союз отправили. Только через месяц мы узнали, что он у своего земляка-фельдшера желтушную мочу в баночках за тридцать чеков покупал и пил ее, падла.
— Во козел, — вклинился в монолог украинца вечно взъерошенный Валерка Ступар и смачно плюнул на землю. Своему земеле — и продавать мочу.
Ступар еще раз сплюнул, тем самым демонстрируя свое полное презрение к Ерсендину.
— Что, не было такого? — наступал на Ахмеджанова Бандера, и ветераны взвода качали согласно головами. — Кто знает, может, Нефед замкнул после того, как Сереге пулями черепок разнесло, а его мозгами Нефеду всю морду залило? Может, Нефед после этого сказал себе: «В горы — ни за что». Сам видел, какой он последнее время был, наверняка думал, как закосить. Вот и додумался. Нефед выйдет из санчасти — я первый ему в морду плюну.
Бандера давно вскочил с места. Он тяжело дышал, сжимал кулаки, и никто из ребят не сомневался, что так оно и будет.
— Ты вспомни, каким Нефед бешеным стал, когда Серегу убили. Пулемет перезарядил, из ямы выскочил и в полный рост на духов погнал. Стреляет по точке и бежит на нее, не сворачивая. Даже Чиж сказал потом Нефеду, что если бы не его состояние… эта… как его… эффекта…
— Аффекта, придурок, — поправил Ахмеджанова самый грамотный в подразделении москвич Игорь Горюнов.
— Именно с аффекта у него все и началось, — глубокомысленно заметил Горюнов. — Когда убили Серегу, у Нефеда нарушилось психологическое равновесие. А когда он на духов побежал, то это у него стресс нервный был. Это болезнь такая, только психическая.
— Сам ты психический! — обиделся за друга Марат.
— А ты не видел, каким Нефед последние месяцы бродил? Все от него — стресса.
— Это оттого, что ему писем не было. Вы сами знаете, что значит письма долго не получать. Вот…
— И что, надо сразу шлангом прикидываться? — зло перебил Ахмеджанова Ступар. — Я вон какое письмо от бабы получил, и то ничего…
Пару месяцев назад Ступар получил письмо от невесты, как он ее официально именовал, где она сообщала Валерке, что выходит замуж. Видимо, просто сообщение девушку не удовлетворило. И ее новый суженый, изучив, наверное, все непристойные надписи в общественных мужских туалетах, полностью нашпиговал ими письмо. А девица аккуратно приписала: «И пусть тебя в твоем Афгане убьют, чтобы ты домой не вернулся».
Ступар после такого нежного девичьего послания полез в петлю, сделанную из брючного ремня. Но ребята о письме знали, цепко следили за неудачливым влюбленным и от самоубийства спасли в самую последнюю минуту.
Ступар всхлипывал, трясся телом, и его долго отпаивали самогоном, купленным у вольнонаемных. А потом он в одночасье посуровел и дал клятву, что придет из армии — козла с бабой изобьет и в течение месяца, кровь из носу, но испортит пятерых девчонок. На что Горюнов — большой авторитет по женскому вопросу в роте — посоветовал тому на гражданке голову не ломать и невинных девочек не искать, нет их. Разве что в школе, в начальных классах…
— Что вы все письма, стрессы, эффекты, — продолжал злиться Бандера, — в морду Нефеду, и все. А в Союз поедет, так дать ему самую чмошную, рваную парадку. Пусть катится!
Такого нечеловеческого унижения Ахмеджанов вынести не смог.
— Это ты покатишься, — закричал худенький Марат и замахал кулачками перед лицом огромного Степана.
И быть бы татарину битым, если бы не Свиридов.
Юрка вбежал в курилку, увидел ребят и моментально все понял.
— За Кольку Нефеда буча?
— А то, — подтвердил Ступар, с интересом глядя на Бандеру и Ахмеджанова, которые стояли друг против друга с перекошенными от злости лицами.
— Погодите рыльники чистить, — сказал Свиридов. — Я вам сейчас письмо прочитаю. Мне его только-только пацан из санчасти притаранил. Письмо в Колькином хэбчике лежало, как я и думал.
Взвод разом перевел взгляды на почтальона.
Свиридов развернул истертый листок. И стал читать Петькины каракули…
10
— Вот так-то, мужики, — спрятал конверт в карман Свиридов.
— Я говорил, говорил, что Нефед не трус! — радостно завизжал Ахмеджанов и бросился обнимать Юрку. — Молодец, Свирид! Молодец! Видите, как оно все выходит, — Нефед не падла! Я всегда это знал! — скакал перед ребятами радостный Марат.
Глядя на него, солдаты тоже начали улыбаться.
— Ай, как плоха, — внезапно сказал якут Пантелеймон Никифоров, и его большое, круглое, как сковорода, лицо страдальчески сморщилось.
Марат перестал выкидывать коленца и вместе с остальными посмотрел на маленького якута.
— Ай, плоха, — повторил Никифоров и закачал головой. — Водка плохая, злая. У нас тоже пьют. Ай, как пьют! Батя пьет, мамка пьет, браты пьют. Все пьют. Когда пьяный — дурной: песца — бери, белку — бери, соболь — тоже бери. Водку давай. Нет жизни без водки. Ай, нехорошо! — закончил Пантелеймон, и его щелочки-глазки совершенно исчезли, превратившись в две черненькие полоски.
— Нехорошо, нехорошо, — передразнил Никифорова Ступар. — Сам небось вернешься и тоже водяру хлестать будешь?
— Буду, — уныло согласился Пантелеймон и виновато съежился.
— Что так? — поинтересовался Горюнов.
— Все пьют, и я должен. Если не буду, значит, не такой, чужой, — ответил стыдливо якут.
Каждый во взводе про себя пожалел Пантелеймона.
Был Никифоров на вид невзрачным. Но на самом деле якут удивлял всех своей выносливостью, силой и цепкостью. А снайперская винтовка будто была продолжением Пантелеймона, потому что с малых лет охотился якут. И духов щелкал Никифоров, как рыженьких пушистых белок в тайге.
Убивал Пантелей спокойно и наверняка: с первого выстрела и в переносицу. Поэтому приклад его винтовки был густо усыпан частыми рубчиками насечек.
За это сильно уважали якута ребята, а любили за мягкость и доброту. Пантелеймон последние деньги готов был отдать, последний кусок хлеба, если видел, что это кому-то надо больше, чем ему.
Ребята искоса поглядывали на понурого Пантелеймона и молчали.
— Жалка, — не выдержал Никифоров, страдальчески морща лицо. — Плоха, когда батя пьет. Нефеда жалка. Мамку, братишку его жалка.
— Жалко у пчелки, а пчелка на елке, — сказал хмуро Ступар и спросил: — Что делать-то будем?
— Что? Что? — передразнил Бандера. — В дорогу надо собирать Нефеда. Из санчасти мужика выпишут и в Союз отправят. А у него и формы толковой нет. Как он поедет?
— А вдруг Кольку в дисбат? — спросил Ступар, но на него так закричали ребята, что Валерка и не рад был, что задал подобный вопрос.
— Идиот, — сказал Горюнов. — Нефед с медалью. Если медаль есть, то не сажают.
— Я Нефеду свои сапоги отдам, — вроде бы безразлично сказал Бандера. — У нас нога одинаковая. А я себе еще достану.
Все ахнули. Сапоги у Степана были потрясные. Полгода он рыскал в поисках и наконец с помощью земляка купил в десантном полку сапоги со шнурками по бокам.
Бандера долго колдовал над ними: набивал каблучки и стачивал затем их под углом; распарывал яловую кожу и вновь сшивал; ладил внутрь вставочки; тщательно, с великим усердием полировал всю поверхность, и от этого они казались хромовыми. Сапоги вышли ладные.
Иногда Степан их доставал просто так и ставил на стол. Сам небрежно садился рядом, закуривал и слушал, как все вокруг восхищаются сапогами. А они, иссиня-черные, стояли, как две бутылочки, на обшарпанном столе и бросали в ребят веселых солнечных зайчиков.
Довольный Степан улыбался и видел, наверное, себя в этих сапогах, шагающим по родному селу.
Сельчане прикладывают козырьком ладони ко лбу, стараясь разглядеть солдата. «О! То Ывана Мытро сын пойшов!»
Девушки во все глаза смотрят на Степана, удивленно окидывая его необычную форму с медалью на груди. Женщины выходят из калитки. Улыбаются. «