— Мне тоже нравится! — признался я.
Пару раз ночевал.
— Поймаешь меня? — высунулась из-за полки улыбающаяся мордашка.
— Давай!
Я вообще по жизни рисковый.
Сойка спрыгнула, я поймал, руки выдержали. Поцеловались, уселись на ковер и занялись почтой.
— Смотри, письма где меня хвалят — в одну пачку, — выдал девушке инструкции. — Где ругают — в другую…
— Давай такие лучше сразу выкидывать!
— Это — хорошее рацпредложение, комсомолка Микото! — похвалил я ее. — Вот в этот мешок давай тогда. И в третью пачку — все что кроме: советы, вопросы и так далее.
— Просьбы? — показала она мне письмо, которое вполглаза читала, пока я объяснял процесс.
— Что там? — заинтересовался я.
У меня ведь СВЯЗИ, глядишь и помогу чем.
Соечка озвучила:
— …уже и не знаем, к кому обратиться. Председатель нашего колхоза — вор и алкоголик!
— Мощно! — оценил я.
— Сережа, это не смешно! — осудила меня хорошая девочка.
— Не смешно, — согласился я, — «Мощно» — это о глубине нравственного падения председателя.
— Извини! — раскаялась она и чмокнула меня в щеку. — Петрищев — брат жены первого секретаря Обкома, поэтому управы на него нет. Мы уже везде писали, никакого толку…
— Ну понятно, надо помогать, — прервал я чтение доноса. — Такие письма складываем отдельно, я потом с ними в милицию поеду — пусть проверяют.
А я потом буду каждую неделю приходить и спрашивать, как там оно продвигается.
— Это правильно, — похвалила хорошего меня девушка.
Раздался звонок в дверь.
— Можешь посидеть здесь или сходить со мной, — поднялся я на ноги и пошел к двери.
— Посижу!
Посмотрев в глазок, ухмыльнулся на потешно искаженное лицо решившего меня навестить певца Магомаева.
На ловца и зверь бежит!
— Здравствуйте.
— Здравствуй, Сережа. Ты меня узнал? — скромно спросил он, протянув руку.
Во второй — чехол от аккордеона. Пустой дарить он точно не стал бы.
— Кто же вас не знает, Муслим Магомедович? — пожал протянутую конечность. — Проходите, пожалуйста.
Певец снял меховую шапку, с благодарным кивком отдал мне пальто, оставшись в черном костюме.
— Это тебе, Сережа! — протянул он мне подарок. — Александра Николаевна говорила, что у тебя аккордеона нет, а играть нужно, — поделился агентурными сведениями.
— Очень хороший и полезный подарок, — похвалил я. — Спасибо большое. Мамы с отчимом сейчас нет, но до этого мы немножко пировали. Пойдемте угощу вас чем-нибудь.
Соечке похвастаюсь.
Всенародно любимый артист согласился откушать холодной курочки и салата «гранатовый браслет», позадавал вежливые вопросы смущающей девушке, отказался от вина, и Сойка засобиралась домой:
— Я обещала вернуться до девяти.
— Давай я тебя довезу! — предложил Магомаев. — Прямо родителям на руки сдам, — подмигнул мне, какой молодец.
— Я бы тоже прокатился, если можно, — разохотился я.
— Поехали, — энергично поднялся на ноги певец.
Написал маме записку, чтобы не волновалась, мы вышли в морозную темноту, погрузились в припаркованную у подъезда — зимой ладно, зимой можно — Волгу и повезли Саяку домой.
— Нам теперь песен, Сережа, хватает на пластинку-гигант, — поведал мне певец. — Я уже договорился, в конце января начнем запись. Приедешь на студию?
— Приеду конечно, — пообещал я. — Это хорошо, что пластинка-гигант, я теперь другим артистам песен раздам. Слышали, какая тут у нас ситуация была?
— Слышал! — посмурнел Магомаев по совокупности поводов. — Настоящий позор!
— А что случилось? — спросила Соечка, обеспокоенно заглянув мне в лицо.
Я рассказал.
— Выкину все его пластинки! — решила она.
Магомаев хохотнул.
— Муслим Магомедович, а вы нам автограф оставите? — воспользовалась Сойка моментом.
— Конечно же оставлю, — пообещал он.
— Лимит обозначу — по две песни в руки. Меня последнее время везде столько, что даже неловко — другим композиторам каково, когда все поют одного Ткачёва? — поделился я планами.
— У тебя, Сережа, одни шлягеры, — без нужды пояснил Магомаев. — А ты сам — стремительно восходящая звезда! Да даже за две твои песни такая грызня будет… — осознав, что грузит детей, он секся и перевел тему. — Ты ВИА хочешь собрать?
— Хочу, — подтвердил я. — Пойдешь со мной? — предложил Сойке.
— Куда?
— В ДК.
— Пойдем!
— В вашем ДК хорошие музыканты? — спросил певец.
— Не знаю, не проверял еще, — признался я.
— Я знаю многих талантливых ребят, могу тебя с ними познакомить, — вызвался он помочь.
— Я сначала попробую сам, но если не получится, обязательно попрошу вас помочь, спасибо большое, — вежливо слился я.
Припарковавшись у «японского» подъезда, поднялись, шокировали японских родителей, сделали с ними совместное фото на их фотоаппарат марки «Conan» — надо купить себе какой-нибудь в ближайшее время — Магомаев расписался на пластинках, и мы попрощались с хозяевами, оставив им очень довольную проведенным вечером Соечку.
На обратном пути — надо же ему маму и папу дождаться! — я решил начать готовить почву для международной экспансии:
— Муслим Магомедович, а как вы смотрите на то, чтобы записать вам пластинку на английском? У вас голос-то круче чем у ихнего…
— Их! — на автомате поправил интеллигентный певец.
— Я писатель, а вы — нет! — показал я ему «нос». — И когда я говорю «ихний» — это авторский стиль, а не ошибка!
Магомаев рассмеялся и кивнул:
— Ты прав, Сережа. Продолжай, пожалуйста.
— Голос у вас круче, чем у этого ихнего Фрэнка Синатры! — продолжил я.
— Ну это ты хватил маху! — заскромничал певец.
— Так вот, если вам английский репертуар записать, вы же станете мощным оружием нашей культурной экспансии! — проигнорировал его комментарий я. — Вы согласны?
— Я-то, Сережа, согласен, — почему-то не спешил трубить в горн Магомаев. — Хорошую музыку ты сочинять умеешь — доказано, но в МинКульту не очень нравится, когда советские певцы увлекаются иноязычным репертуаром.
— А мы демонстрационные записи сделаем и прямо к Екатерине Алексеевне пойдем, — пообещал я. — Завтра позвоню, на прием запишусь. На март — как раз после вашей записи, в процессе которой мы с вами «под шумок» и запишемся. Всю ответственность в случае чего возьму на себя — я ребенок, меня за такую мелочь пожурят и простят, а вам может и прилететь.
— За такое у нас не прилетает, — отмахнулся он, остановился на светофоре и протянул мне руку. — Я согласен!
Глава 11
Перед началом занятий, на которые мы с Таней пришли чуть раньше, чем нужно (сделал за ней крюк до старого двора, заодно поздоровался с народом), зашел к директрисе.
— Здравствуй, Сережа, здравствуй, Таня, — поприветствовали нас она и секретарь.
— Здравствуйте. Можно с вами немножко поговорить насчет добрых дел и корыстных просьб? — спросил я.
— Проходите, присаживайтесь, чаю будете? — засуетилась Варвара Ильинична, указав нам на стулья напротив себя и попросив секретаря. — Клавочка, угости, пожалуйста, ребят.
Тетя Клава (сама разрешила так себя называть) включила плитку под чайником и достала из тумбочки бумажный сверток, откуда высыпала в тарелку шоколадно-мармеладное ассорти.
— Спасибо, нам с Таней конфеты очень нравится, — одобрил я меню.
Мы с подружкой уселись за стол.
— Так что там у тебя, Сережа? — улыбнулась Варвара Ильинична как кошка на сметану.
— Начну с просьбы, если можно: мне от читателей и слушателей много писем приходит. Восемь мешков вот мне в комнату сгрузили.
— Да ты что?! — всплеснула ручками секретарша и при помощи вафельного полотенца подхватила с плитки согревшийся чайник.
— Очень много, — вздохнул я. — Мне такое внимание очень приятно, но я бы хотел попросить вас выделить помещение, чтобы я мог перенаправить письма с почты сюда. А потом попрошу ребят мне помочь, а я им за это, например, билеты в цирк. Денег за свою помощь они ведь не возьмут?
— Не возьмут, — подтвердила директриса. — С цирком это ты хорошо придумал. Помещение найдем, я распоряжусь.
— Спасибо большое, Варвара Ильинична! — поблагодарил я. — А теперь перейдем к добрым делам. Здесь без вашей помощи тоже никак.
— Что ты имеешь ввиду? — поощрительно улыбнулась она.
— Я много раз, в том числе во всеуслышание, заявлял, что наша Родина на образование и воспитание будущих граждан денег не жалеет. Кроме того, в нашей школе отличный ремонт и очень хорошая материальная база.
И этим она резко отличается от нищей школы 90-х годов, где ни химикатов для опытов, ни компов рабочих, проекторы дышат на ладан, с потолка и стен слоями отпадает краска, а еще какое-то время не было электричества, потому что школа, как и все вокруг, должна платить за «коммуналку». Не жалуюсь — выжил же, отучился, значит цель достигнута.
— Но я — реалист и материалист, поэтому прекрасно понимаю, что в такой огромной стране как наша даже социалистическая власть не может заглянуть в каждую кладовку, спортзал и склад, чтобы моментально заменить то, что устарело или сломалось. Вы, Валентина Ильинична, замечательно со своей работой справляетесь, и я всем всегда говорю, какой хороший в нашей школе педсостав.
— Это — хорошо, Сережа, мы тебе очень благодарны, — вполне честно похвалила такую линию поведения директриса. — Но к чему ты это все?
— Варвара Ильинична, теть Клава, поймите меня правильно — я не хвастаюсь, но за книги и песни платят очень хорошо. Буквально десятки тысяч рублей.
Секретарь подавилась чаем.
— Я об этом знаю, Сережа, — кивнула директор. — Ты эти деньги честно заработал, своим талантом, поэтому не переживай.
— Переживаю я не про это, — благодарно улыбнулся я. — В конце концов — если государство решило, что песни и книги оцениваются именно так, кто я такой, чтобы с ним спорить? Напротив — в этом я вижу план старших товарищей!
— Какой план? — любопытно поерзала на стуле Варвара Ильинична.