— Ложись, не шебурши. Народ в доме рабочий, все спят.
Утром все ушли, ушёл и Фёдор Александрович, а распечатанное письмо так и лежало в кухне на столе.
— Ой! Несчастье-то какое! — сказала Настенька.
— Какое несчастье? — Тётя Маша не видела, как Настенька прочитала письмо.
— Вот у Фёдора Александровича. — И Настенька прочла письмо вслух.
Это было извещение. Военкомат извещал Петрова Фёдора Александровича о том, что его семья — жена тридцати пяти лет, мать семидесяти, дочка семи — погибла в августе сорок первого года при бомбёжке поезда, который следовал от станции Вязьма до станции Москва.
Тётя Маша взяла у Настеньки конверт и пошла к Ольге Андреевне.
Алёша был в школе, а Ольга Андреевна заклеивала окно. Она стояла на подоконнике и приглаживала пальцами влажную полоску бумаги.
— У соседа нашего несчастье, — сказала тётя Маша.
Ольга Андреевна быстро повернулась и, бледнея, переспросила:
— Несчастье?
— Да не упади ты! — крикнула тётя Маша.
Ольга Андреевна перечитала извещение, и они обе поплакали над чужим горем.
В этот день Алёша шёл из школы в новых башмаках. Он обходил лужи не только большие, но и маленькие, чтобы не забрызгать башмаков.
Старые башмаки торчали у него из карманов пальто и были уже без шнурков — Алёша отдал их Толику Калабушкину заматывать клюшку.
Дома Алёша всё ждал, когда мама сама заметит обновку. Мама была чем-то расстроена.
— Алёша, сходи, голубчик, вынеси ведро, потом будем обедать, — сказала она, а на башмаки даже не посмотрела.
Алёша вернулся, снял пальто, вымыл руки. Обедали они в кухне. Мама накрывала на стол, резала хлеб, ставила тарелки, а на башмаки так и не взглянула.
— Батюшки, франт-то какой! — сказала тётя Маша, входя в кухню. Она сразу увидела башмаки.
Алёша выставил ногу.
— Номер тридцать два, на резиновой подошве, — сказал он и, поскрипывая башмаками, прошёл по одной половице.
— Что это? — спросила мама. — Алёшка, откуда у тебя башмаки?
— Дали в школе — семьям погибших, — ответил Алёша и прошёлся на каблуках.
Мама села на табуретку и сказала тихо:
— Алёша, сходи в школу и отнеси их обратно. Они, наверное, ошиблись.
— Да нет, я в списке второй. Я видел, меня Наталья Алексеевна подчёркивала.
— Она ошиблась, — повторила мама.
Тётя Маша подтолкнула Алёшу в прихожую.
— Иди, иди, — сказала она. — Где у тебя старые-то башмаки?
— Они без шнурков, — заныл Алёша. — Как я их надену?
— И без шнурков дойдёшь. Здесь недалеко. — Тётя Маша обтёрла новые башмаки тряпочкой и завернула в бумагу. — Ну нечего, нечего! — прикрикнула она на Алёшу, у которого в глазах заблестели слёзы. — Беги! — и захлопнула за ним дверь.
Обратно в школу Алёша шёл по лужам, ему было всё равно.
— Вот! — сказал он Наталье Алексеевне. — Возьмите обратно, — и положил перед ней свёрток.
— Что? Тебе не годятся?
— Годятся. Только мама говорит, что вы ошиблись, — сказал Алёша; голос у него дрожал — ему очень было жаль скрипучих новых башмаков.
— Не может быть, — сказала Наталья Алексеевна, надела очки и стала проверять список. — Нет никакой ошибки, вот список детей погибших, всё правильно.
— Неправильно, неправильно! — топая ногами в старых мокрых башмаках, закричал Алёша. Он только теперь понял, почему мама велела нести башмаки обратно. — Неправильно, неправильно! — Он бросился бежать, прыгая через две, через три ступеньки и больно ударяясь о встречные двери.
На пороге школы его встретила мама. Она, наверное, прибежала следом за ним.
— Пойдём, я им всё объясню, — сказала она.
— Нет, не пойдём! Я всё объяснил, — сказал Алёша, торопливо глотая слёзы. — Знаешь, я их отдал. Она ошиблась, всё перепутала. Башмаки надо Бадрову, а я Бодров.
В дверях появилась Наталья Алексеевна. Алёша её не заметил, а мама сказала громко:
— Ну, вот и хорошо, теперь Наталья Алексеевна не будет волноваться. Конечно, она ошиблась, я тебе говорила.
Мама взяла сына за руку, и они пошли домой.
У Алёши день рождения…
Всю ночь шёл снег.
— Хорошо, что я заклеила окно, — сказала мама утром. — Смотри, выпал снег.
Алёша посмотрел в окно — во дворе была зима.
«Как же теперь сизарь? — подумал Алёша. — По снегу его не пустишь».
— Мама, а голуби могут замёрзнуть? — спросил он.
— У них под пёрышками пушок, — сказала мама, — им тепло.
— Пушок, а лапки?
— Они лапки подожмут, и лапкам будет тепло.
— Как же с поджатыми лапками ходить? Ты, мама, чудная тоже! — И Алёша побежал в кухню.
Макар умывался. Он был закалённый и умывался в одних трусах. А тётя Маша стояла около него с тряпкой.
— Вытри! — сказала она, когда Макар растёрся полотенцем досуха.
И Макар подтёр пол.
— Как следует, как следует, — говорила тётя Маша, — и тряпку выжми.
Макар выжал тряпку и стал прыгать то на одной, то на другой ноге. Алёша подставил под холодную струю ладошки. Вода была холодная, такая, что защипало пальцы.
— Макар, а как же голуби? — спросил Алёшка.
— Что — голуби?
— Снег выпал. Ты видел снег?
— А что им снег? — удивился Макар и побежал одеваться.
В школу они шли вместе. Макар лепил снежки. Сначала он попадал снежками то в стенку, то в дерево, а потом прицелился и — раз! — попал девчонке в портфель.
— Хулиган! — закричала девчонка. — Я знаю, из какой ты школы!
А сверху летел и летел снег, будто кто его сыпал из большого решета, сыпал и приговаривал: «Эх, хорош снежок! Лепите, ребята, снежки! Подставляйте шапки-ушанки».
На шапки, на варежки, на башмаки и на валенки садились снежинки и спешили вместе с ребятами в школу.
Когда наступает зима, у Алёши бывает день рождения. Если человеку даже двадцать пять лет, он всё равно не может вспомнить, как он родился, и никто, кроме его мамы, этого не помнит.
Мама часто вспоминала, как родился Алёша.
Сын Алёша… Вот он лежит рядом, завёрнутый в мягкое, тёплое, и мама слышит его дыхание. Она уже давно решила, что назовёт сына Алёшей. Имя такое ласковое.
В палате тихо, мама лежит одна. Врач сказал, что ей нужно хорошенько отдохнуть.
Около кровати на тумбочке записка. Мама прочла её несколько раз. Записку написал Алёшин папа. Он ещё не понимает, что у них родился сын, и думает только о маме.
«Родная, — пишет папа, — теперь набирайся сил, дорогая, я совсем за эти дни потерял голову. Целую тебя крепко».
Мама протягивает руку и снова читает читаную и перечитанную записку. Ну конечно, потерял голову, чудак, про Алёшку ни слова.
А Алёшка посапывает и дышит ровно-ровно.
— Он завтра про него напишет, — шепчет мама. — Завтра сыну будет два дня.
Кто-то трогает маму за плечо. Наверное, она задремала и не слыхала, как подошла сестра.
— Мамаша, — говорит сестра, — попробуем покормить маленького.
— Он спит, — тихо отвечает мама и прикрывает Алёшу рукой.
— Ну и что же, что спит. — И сестра, пододвинув ребёнка ближе, показывает маме, как его нужно держать.
Алёша спит, он не открывает ни глаз, ни рта.
— Ишь ты какой! — И сестра похлопывает его по щекам, треплет за нос. — Просыпайся, просыпайся!
— Тише, — говорит мама.
— Просыпайся, просыпайся, — громко повторяет сестра, — хватит спать!
Сын сморщился и заплакал. Мама встревожена.
— Ему больно?
— Ни капельки не больно, надо кормить ребёнка, мамаша!
Мама чувствует мягкие Алёшенькины губы. Сестра строго повторяет:
— Не спать, не спать! — а сама похлопывает мальчика по спинке.
И наконец Алёша зачмокал.
— Сосёт, — сказала мама.
— Ну, вот и славно, — говорит сестра и, взглянув на часы, садится на стул.
Она поглаживает себя по колену и, будто учитель музыки, отсчитывает такт ногой. Седая, худощавая, в белом халате, она была бы совсем строгая, если бы не маленькие бирюзовые серёжки.
«Она милая, — думает про неё мама, — строгая, но милая, и серёжки ей очень даже к лицу».
— Сосёт? — спросила сестра.
— Сосёт, — ответила мама громче.
— Молодец, молодец, — хвалит сестра Алёшу.
И Алёша открыл глаза. Мама удивилась:
— Он смотрит?!
— Конечно. Он поел и решил поглядеть на маму, — говорит сестра.
Она забирает Алёшу и гасит свет.
— Куда вы его уносите? — спрашивает мама в волнении.
— Мы идём в детскую отдыхать, — отвечает сестра.
И она важно вместе с Алёшей уходит. Мама смотрит им вслед.
В детскую, в детскую… Там есть ещё дети. Как всё это ново, непривычно. Как же он будет там один, без неё?
Мама звонит. На звонок приходит сестра.
— Спите, мамаша, — говорит она строго. — Берите пример с сына.
Маме тревожно и смешно.
Она закрывает глаза и засыпает.
— Ну, какой я был? — спрашивает Алёша.
— Вот такой. — Мама разводит руками и показывает.
Алёша удивляется:
— Правда?
— Ну конечно, — говорит мама и крепко целует вихрастого сына.
Пальцы у него перепачканы чернилами. Глаза большие, серые, а были маленькие и голубые.
— Ты, наверное, забыла, — говорит Алёша.
— Нет, я помню, — смеётся мама.
— Прошло девять лет!
— Всё равно помню, пусть пройдёт сто!
В прошлом году на Алёшин день рождения мама с тётей Машей пекли пирог из картошки, потому что была война, а сегодня будут печь из манной крупы.
Пирог сидит в духовке, мама и тётя Маша за ним приглядывают.
— Ещё какой будет пирог-то — объедение! — уверяет тётя Маша. — Только бы не пересидел.
— За версту пирогами пахнет, — шутит Степан Егорович.
Он только что пришёл с работы и, потирая озябшие руки, говорит Алёше:
— Идём, брат, что я тебе покажу.
Степан Егорович, мягко ступая в валенках, идёт впереди, а Алёша за ним почему-то на цыпочках.