«Ну, ладно, сказал и сказал, – сконфуженно подумал Колька, – ну и упрямая баба… так, и что это тут?»
Он наклонился к ящикам, взял нож, аккуратно отжал гвозди и поднял крышку. В одном оказались бруски масла, завернутые в пергаментную бумагу, судя по запаху и цвету – сливочного. В другом – жестянки со сгущенкой.
«Где-то продукты подрезал, падла, через столовку прокрутил, денежки в карман. А случись чего, решат, что тетка излишки подтибривает, – соображал Колька, скрипя зубами, – крыса. Сволочуга! И нет чтобы на толчок снести, тихо-мирно, – по своим толкает. Вот случись чего – и Тамарка прицепом пойдет, по хозяйственной линии».
Злость так и кипела – смоляная, густая, обжигающая, а вот удивления не было. От этого Вороны подобного следовало ожидать.
Перевелся он в училище в этом году, учился на одном с Колькой курсе, хотя был явно старше. Родом невесть откуда, сирота, обретался в общежитии. На первый, на второй, на какой угодно взгляд – вполне приличный парень, речь правильная, учился отлично, как будто не новое узнавал, а вспоминал пройденное. Вид у него был более чем примечательный – курчавые волосы, прямой лоб, из-под лохматых бровей зыркали хитрые умные глаза. Сам высокий, худой, мускулистый, держался необычно прямо, с каким-то подобием выправки, движения точные, быстрые, руки длинные, ловкий – в воротах отстаивал неизменно всухую. Он уже брился, одевался чисто, в комнате верховодил, сорганизовав соседей так, что их комната сияла в любое время дня и ночи. Его откровенно побаивались.
Что до Кольки, то у него при взгляде на Ворону почему-то чесались руки. Черт знает, что он такое: барин – не барин, контра – не контра… И ведь мастеровитый! Оборудовал у себя целую мастерскую, то часы ремонтировал, то что-то паял, точил по дереву, умел, как вскоре выяснилось, и бондарничать, и лудить, и в электропроводке соображал.
И все-таки – прощелыга и чуждый элемент. Никак не мог Колька отделаться от этой мысли – и вот, подтверждение. Жаль, конечно, что просто ворюга и ничего больше, но пусть лучше так.
Колька свирепо перетащил ящики куда было указано, зло принялся за чистку картошки – так получилось даже быстрее, нежели обычно. Аж руки чесались и пальцы сводило, как хотелось пообщаться с вором – и на́ те, судьба подала шанс прямо на блюде.
Тихонько стукнули в окно. Колька поднял глаза: за стеклом маячила Воронина улыбающаяся рожа. Колька повернул шпингалет, открыл фрамугу, спросил без церемоний:
– Чего надо?
– Тамара где?
– Отошла.
– Ладно. – Матвей собрался было прочь, но Колька остановил его:
– А ну стой.
Воткнул нож в чищеную картошку, спустил засученные рукава и выпрыгнул в окно. Ворона стоял – фуражка набекрень, руки в карманы галифе, большие пальцы наружу – и, склонив голову, смотрел сверху вниз, высокомерно-вопросительно.
– Отойдем, – предложил Колька, быстро осмотревшись. Никого, но место открытое.
Зашли за дровяной сарай, там был пятачок для погрузки-выгрузки, с трех сторон скрытый зарослями. И пусть листва уже порядком поредела, ее еще было достаточно. Можно не опасаться попасться кому-то на глаза.
– Ну? – подбодрил Ворона с интересом, поднимая бровь.
Колька, заложив руки за спину, прошелся перед ним туда-сюда, отбрил нарочито небрежно, растягивая слова:
– Не нукай, не запряг. Ты прекращай свои операции.
Матвей улыбнулся, не разжимая губ, спросил:
– Это какие такие операции?
– Сам знаешь какие, – вежливо ответил Николай. – Подтибрил жратву – дело твое, я тебе не прокурор. Толкай куда хочешь, а Тамару подставлять не смей. Не то и по шее можно.
Ворона не сказал, а прямо пропел ласково:
– Это от кого же? От тебя?
– Именно, – подтвердил Колька.
Тогда Ворона, по-прежнему ласково, осведомился:
– Ты же взрослый мальчик, сам пойдешь на…
Морда у него была – глумливей некуда, Колька аж задохнулся от ненависти, но снова сдержался.
– А я тебе, паскудник, два раза повторять не стану. Еще раз что-то подобное – и голову отвинчу.
– Ты? – еще раз уточнил Ворона.
– Самолично, – снова подтвердил Колька.
Ворона потянулся, расправляя плечи, разминая руки:
– Слушай сюда, мальчик. Делаем так: сейчас ты захлопнешься и получишь по шее. Или наоборот. Выбирай, как тебе лучше.
От предвкушения знатной потасовки в груди появилась легкая пустота, внутри радостно екало, пальцы задергались. И Колька сообщил с огромным удовольствием:
– Угодно мне вам, ваше высокоблагородие, морду вашу крысиную набить. – И обозначил шутовской поклон, при этом ловя каждое движение противника.
Уловка сработала. Последовал молниеносный, змеиный удар, и, не будь Колька начеку, валяться бы ему, подбирая челюсть. А так увернулся, перехватил руку, провел бросок через бедро – но нога скользнула по траве, поэтому оба шлепнулись на землю. Ворона, упав неожиданно с высоты своего роста, сбил дыхание, поэтому мгновение бездействовал, Колька, воспользовавшись моментом, зажал захваченную руку между ног.
Он лежал лицом вверх, Ворона – на нем, прижимая Кольку к земле, тяжело дыша, и по всему было видно, что он уже торжествует победу. Колька резко крутанулся на живот и выгнул его локоть – от злости не рассчитал силу, поэтому сделал это слишком резко. Тот взвыл – бесшумно, сквозь зубы.
Колька, спохватившись, прекратил ломать вражью руку, но держал ее по-прежнему крепко, не давая возможности вырваться. Ворона, пуская пену сквозь зубы, так же бесшумно, но остервенело дергался, пытаясь освободиться. И, поскольку он был все-таки сильнее и крутился ужом, в какой-то момент Колька сплоховал, ослабил хватку. Ворона вырвался. Колька кувырком откатился назад, встал на ноги.
Слетел с Вороны всякий шик, теперь просто чернявая морда у него была, капала кровь с прокушенной губы, зубы лязгали – нелюдь, одно слово. Правая его рука скользнула за спину, блеснуло лезвие. Колька сам ринулся вперед, на опережение, на удар, прихватил кисть с ножом левой, правой снизу выгнул ее на рычаг. Бросок – и Ворона рухнул мордой в грязь. Колька занес ногу, добить гадюку – но почему-то остановился, не стал.
– Ну, сука! – шипел Матвей, со свистом втягивая воздух. Он уже приготовился, искривившись, напрягая мышцы.
Колька, треснув ему по кисти, выбил из побелевших пальцев нож-выкидушку, сложил, спрятал в карман. И, не сказав ни слова, пошел обратно, дочищать картошку. От возбуждения и лютой радости все внутри пело, казалось, вот-вот – и Колька взлетит.
Попытался под краном очистить гимнастерку, но только еще больше размазал грязь. Плюнув, просто стянул ее и кинул в угол (дома отстирает), принялся работать в майке, а грязные галифе прикрыл фартуком.
И лишь на третьей картофелине вдруг вспомнил: «А ведь сто раз Герман заставлял отрабатывать защиту от высокого противника и от ножевого снизу! Да еще издевался: “С вашим ростом, Пожарский, это жизненно важно”».
Колька не выдержал и бесшумно расхохотался: смотри-ка, не просто так эти люди на пути встречаются! И чистка картошки пошла бодрее, ударными темпами. Скипнула, прикрылась дверь, Колька резко обернулся. Перед ним, улыбаясь и подняв руки, стоял Матвей:
– Ну-ну, нихт шиссен. Ты это, зема, извини пока. Недооценил я тебя.
– Каждый может ошибиться, – согласился Колька, не выпуская из вида его ладони. Правая пошла вниз и вперед, он напрягся, сжимая кухонный нож.
Но Ворона просто протянул ему большую красивую ладонь. Поколебавшись, Колька пожал протянутую руку. Матвей, также сняв гимнастерку и повязав фартук, пристроился со вторым ножиком с другой стороны котла. Картошку он тоже чистил мастерски: быстро, аккуратно, снимая идеально тонкую кожуру. Работали в полном молчании и закончили как раз к приходу Тамары.
– Вот молодцы, – похвалила она, вручая «премию» – по пирогу с капустой. – Главное, вместе и не ссориться. В четыре руки-то куда быстрее, правда?
– Дружно-то всегда интереснее, – поддакнул Матвей, чуть заметно подмигнув Кольке.
Выйдя из столовой, зашли за угол, и снова Ворона продемонстрировал расположение и благожелательность, протянув пачку хороших папирос – честь, которой никто никогда не удостаивался.
«“Казбек”. Неплохо живет сиротка».
Словно услышав его мысли, Ворона хмыкнул:
– Да уж, дерьма не держим. Зарабатываем неплохо, имеем право. По справедливости.
Он чиркнул – нет, не спичкой, а шикарной зажигалкой с гербом – медведь, размахивающий лапами, – и Колька затянулся ароматной папиросой. Ох и освежает, после хорошей-то драки да картохи.
Ворона некоторое время курил молча, в кулак, потом начал:
– Николка, я слышал, ты мужик опытный и бывалый.
– Это от кого это? – хмыкнул Николай.
– Поговаривают, – двусмысленно ухмыльнулся Матвей, – теперь вот и убедился. Персонально. Есть у меня к тебе одно предложение.
И снова смолк, покуривая и поглядывая сквозь дым.
«Чего ждет? Заскулю от радости и запрыгаю вокруг, цветочки разбрасывая? Ну-ну», – размышлял Колька. Вслух же с деланым равнодушием отозвался:
– Не охотник я до тайн, особенно чужих.
– И снова правильно, – одобрил Ворона, – только тут все дело в том, что на выходе иметь будешь. И в идее. Слушай ухом.
Оглянувшись и приблизившись, заговорил четко и разборчиво:
– База продуктовая. Не тут, в области. Из охраны – дед глухой, сонный, замки хлипкие. Подламываем со двора, заваливаем, берем хабар – неучтенка, прикупили слева, спекуляция в чистом виде, – грузим в полуторку. Я за водилу. Отваливаем. Тырбаним слам. Все.
Колька, переварив полученную телеграмму, спросил, на скольких делить будем.
– Треть тебе.
– Треть, говоришь. Втроем, то есть, идем. С кем?
– Да есть тут один, надежный мужик, фронтовик, ни за что пострадал. Козырный.
– Так это он кому козырный, – высокомерно присвистнул Колька. – Не, я с незнакомыми делов не имею.
Матвей прищурил черный глаз, спросил с подколкой:
– Чего так? Трусишь аль характеристикой рискуешь?