– Эй, как тебя там. Сидишь?
Акимов удивился.
Из-под пола послышались возня и матерная ругань, наконец недовольно ответили:
– Сколько держать-то будешь, начальник?
Иван Саныч сгреб в ладонь остатки крошек, кинул в рот, неторопливо приподнялся:
– Давай, Серега, к двери, держи на мушке.
– Что держать?
– А вот эту крышечку, под ларем, – указал Остапчук. – Я потихоньку отодвигаю, а ты – на стреме.
– Давай наоборот, я помоложе, – вызвался Сергей.
– Нашел пенсионера. Делай, что говорю.
Сергей подчинился. Постепенно, неторопливо, по сантиметру отодвигал Саныч окованный ларь, открывая крышку подпола. Акимов не спускал с нее глаз. Вот она освободилась на четверть, на половину, вот уже целиком ларь сдвинулся с крышки, на которой стоял Саныч.
– Что, готов? – уточнил он, хулигански подпрыгнув пару раз на скрипящих досках.
– Всегда готов, – заверил, хмыкнув, Акимов.
Остапчук, сделав широкий, гордый шаг, сошел с крышки и с линии огня.
Из подпола показалась большая ладонь левой руки, такая же, немаленькая, выползла правая – та самая, без указательного пальца, – потом поднялась белобрысая голова, монгольские глаза, нос уткой, исцарапанные скулы… – сам Козырев вылез целиком. Был он грязный, пыльный, потный, только два значка сияли тускло – ГТО первой ступени и «парашютик».
– Документы-то есть на награды? – зачем-то спросил Акимов.
– Тебе-то что? – возмутился тот.
– Поговори мне! – прикрикнул Остапчук. – Давай на выход, и смотри, ручками не дергай.
…– Минут сорок назад слышу – отодвигает кто-то доску, – рассказывал Остапчук, обшаривая карманы задержанного, – о, а вот и «вальтер». Серега, смотри, тот самый, «тридцать восьмой», с большой рукоятью… разъясним.
Он сунул оружие в карман шинели.
– Выглядываю осторожно: мать честная, баба какая-то лезет, да так умело, ну совершенно не по-женски. Ну, я тихонечко за угол, думаю – что это такое? Потом она зашла, платок скинула, пальто – я так и ахнул – наш! Парень, зачем камуфляж-то скинул?
– Затем, – хмуро отозвался Козырь, – не любят голуби, когда непривычная одежда.
– Ишь, цацы. Ну, дождался, когда он подпол свой откроет – и пинка ему. Он и свалился в подземелье.
– Проделано чисто, – криво усмехнулся задержанный, – фартануло.
– Не все же дуракам счастье, – отозвался Остапчук, – давай грабли-то, не стесняйся. Только медленно.
Козырь начал опускать руки, Акимов, потянулся за наручниками – чего раньше не достал – кто знает. Неуловимое движение, сверкнуло лезвие, как огнем опалило шею… Козырь, легко перемахнув через упавшего Акимова, бросился к забору. Бежал он быстро, легко, осталось несколько метров, вот сейчас достаточно, как от батута, оттолкнуться от земли…
Грянул выстрел, взмыли в небо испуганные голуби. Козырь, сделав еще несколько шагов, резко нагнулся вперед да так и плюхнулся лицом в мокрую траву.
– Товарищ сержант, вы бы шли домой, – деликатно намекнула медсестра Пожарская, – ну чем вы ему поможете-то? Врач сказала, что все будет хорошо.
Остапчук поднял глаза, красные, воспаленные:
– У врачей всегда все хорошо. Выжил – хорошо, не выжил – еще лучше. Не пойду никуда, Тоня. Дождусь.
– Давайте чаю вам согрею, – предложила она.
– Чаю, будь он проклят, – почему-то зло пробормотал сержант, – видеть его не могу.
Антонина Михайловна только вздохнула, глянула на часы. Ничего, уже скоро все станет ясно, то есть окончательно.
Открылась и прикрылась дверь, послышались неторопливые, уверенные шаги, появилась Маргарита Вильгельмовна, бледная, уставшая.
– Дайте сигарету, товарищ сержант, – попросила она.
Остапчук без звука, с детской готовностью протянул ей свои самокрутки. Доктор, прикурив, глубоко затянулась:
– Боже мой, сто лет не курила.
– Он что, все? – мертво прошелестел Иван Саныч.
Маргарита Вильгельмовна поперхнулась дымом, сердито закашлялась:
– Прекратите свои шутки! Стала бы я с ним столько возиться. Пусть спасибо скажет, что ножик кухонный, не складной, или что там эти урки таскают. Что, из рукава кидал?
– Да…
– Ну задел за манжету, потому косо пошло.
– Крови-то, крови было…
– Прекратите, – поморщилась врач, – что вы, право слово, ну кровь и кровь, вся не вытекла. Артерии не задеты, ну и ладно. Впредь умнее будете – и он, и вы.
Остапчук, глубоко вздохнув, привалился к стене.
– Эй, товарищ сержант, не пугайте женщину, – возмутилась Маргарита Вильгельмовна, – еще вас не хватало откачивать! Где у нас валидол, Тоня?
– Мне – валидол?! Горилки мне, да побольше! – Остапчук кинулся на врача, схватил в охапку, поднял над полом, закружил в счастливом танце.
– Иван Саныч! – выкрикнула медсестра.
– А ну поставьте на место, – смеясь, приказала врач, – что за шуточки!
Но Остапчук уже и сам пришел в себя, выполнил распоряжение и, вытянувшись во фрунт, отдал честь:
– Есть!
– Так, идите домой и передайте супруге, что врач Шор предписала полсотни граммов горилки перорально. Запомните или рецепт выписать?
Остапчук пообещал, что запомнит.
Как только помещение опустело, врач сникла.
– Устала я, Тоня, – призналась она.
– Как там? – осторожно спросила Антонина Михайловна.
Маргарита только отмахнулась:
– И не спрашивай. Чудом жив остался. Вот на столечко, – она показала пальцами малую толику, – от смерти. Хорошо так ножичек кинул, если бы палец у него был – не промахнулся бы, как раз в сонную артерию. Видимо, переученный правша, когда лишился указательного, обе руки развил, а правая все равно основной осталась. Да и нож… если бы выкидушка или даже просто финка – конец лейтенанту, а ножик кухонный, сточенный, к тому же полручки не было… деревяшка с одной стороны отвалилась, нарушена форма, нож и полетел не так. Господи, как спать охота. Тонечка, дай валерьяночки, не могу, поспать надо.
– Конечно, Маргарита Вильгельмовна.
«…В ходе оперативной разработки с привлечением местного населения был обнаружен гражданин Козырев Валентин, подозреваемый в ограблении Моториной Р. И., Ильичевой И. Т., Иванцевой Н. Л., в причинении смерти Найденовой М. В., убийстве Ревякина Д. А., несовершеннолетнего Воронина М. И., похищении продовольственных товаров с базы номер… расположенной по адресу…».
«…при задержании подозреваемый Козырев совершил покушение на убийство оперуполномоченного отделения милиции номер… лейтенанта Акимова С. П., при попытке к бегству был застрелен сержантом Остапчуком И. А.».
«…при обыске предполагаемого места сокрытия упомянутого Козырева обнаружены вещи, в которых пострадавшие Моторина Р. И., Ильичева И. Т., Иванцева Н. Л., Алиханова Н. И. (дочь пострадавшей Найденовой М. В.) опознали свои (протоколы опознания прилагаются)».
Остапчук, добравшись до дома, пирует на радостях, не в таком он состоянии, чтобы рапорта писать, приходится руководству стараться, докладывая самому себе.
В кабинет поскреблись, Сорокин поднял воспаленный глаз:
– Входите, кто там такой вежливый.
На пороге показался сконфуженный Санька Приходько:
– Простите, Николай Николаевич, я тут вот. Спросить.
– Чего?
– Можно мне на голубятню? Там бумажки налеплены, с печатью…
– Чего ты там забыл?
– Да птиц покормить… Палыч… то есть товарищ лейтенант Акимов сказал, а сам…
– А-а, точно. Хорошо, ты аккуратно там бумажку отклей, она на капле, как уходить будешь, прилепи обратно.
– Николай Николаевич, так и с утра надо, – не отставал Санька.
– Ну с утра то же самое проделай, – утомленно поморщился Сорокин, – с чего ты вдруг такой дисциплинированный?
Санька, сказав «благодарствуйте», остался стоять, переминаясь с ноги на ногу.
– Чего тебе еще?
– Товарищ капитан, а Палыч как… того?
– Сам ты – «того»! – рассердился Сорокин. – Совсем чокнулся! Не дождетесь.
– Я и не жду, – серьезно и даже с обидой возразил Санька, – зачем вы так…
– Иди, Приходько, и без твоего щебета голова трещит.
Как же ждала она этого дня, какие надежды возлагала – а закончилось все так быстро и серо. Дурацкое нарисованное озеро, дурацкая глупая луна, пыльные занавески. Выползала на сцену эта тумба в белом саване, Нина Заречная, в миру кадровичка Ольга, ныла с неуверенной улыбкой про то, что нет ни людей, ни орлов, ни рыб молчаливых.
«Пусто, пусто, пусто…».
«Тебе пусто, стерва? Влезь-ка в мою шкуру!»
Один за другим поганили своим присутствием кустарно освещенную сцену все эти счетоводы, водители, ударники и ударницы, Лизиными по́том и кровью переродившиеся в бессмертных чеховских героев. Играли, правда, как в последний раз.
Аркадина (начальник участка фасовки) не на шутку упала в обморок, завсклада готовой продукции, точнее, Тригорин, едва держался на ногах, отчего фигура его неожиданно приобрела трагический оттенок, коровой страдала по своей коровьей же жизни Маша, заведующая столовой.
Лиза не могла заставить себя смотреть на сцену, ей казалось, что поставила она нечто дьявольское, отчего вечно ей гореть в аду.
И все-таки, когда добродушный толстый замдиректора, он же доктор Дорн, произнес последнюю реплику, повисла благоговейная тишина, которая вдруг как завеса небесная разорвалась сверху донизу аплодисментами. Поднялся невероятный шум. Публика в зале аплодировала стоя, ошалевший машинист, как заведенный, то закрывал, то открывал занавес.
Актеры, растерявшиеся от неопытности, обалдело стояли, не соображая, что пора раскланиваться, потом вдруг принялись обниматься и целовать друг друга.
Овации, выкрики «браво», «бис» и даже «автора!», слезы – все это доходило до Лизы, но как бы через толстую перину. «Пусто, пусто, пусто… как это? “Страшно, страшно, страшно”»?
Ни в жизнь. Глупости.
Не страшно ей было, когда, посинев на глазах, осела на землю ярко и хорошо одетая, только что живая женщина. Не страшно, когда только что лик