– Об этом я и говорил, – согласился Витервокс. – Как только начинаешь говорить на русском – сразу же начинаешь и думать так же, как они.
– Нет, – внушительно произнес профессор Тотт. – Главный недостаток русского – это синтаксис.
– Еще один «Кипящий котел», мистер Коэн, – сказал Гросс. – У меня когда-то был деловой партнер, у которого с синтаксисом начались проблемы…
– Напиток недурен, – сказал Тотт. – Занимаясь русским языком, сначала надо освоить чрезвычайно сложную грамматику. Потом вы поймете, что слова означают совсем не то, что вы думали, потому что в русском очень много произвольно образованных, разговорных слов…
– Именно так и написано у меня в книге, – подтвердил Витервокс. – Если мы хотим создать всемирное братство, то нам нужен язык, который все и всегда смогут понять.
– То есть без омонимов? – уточнил доктор Бреннер.
Мистер Гросс снова рыгнул и двумя пальцами указал на стойку, требуя еще порцию «Кипящего котла».
– Вы что, хотите мне сказать, что язык, на котором говорит парень, может его голубым сделать?
– Ну, я не знаю… – начал доктор Бреннер и тут же умолк, поскольку вновь прибывший посетитель нагнулся над стойкой и окликнул мистера Коэна.
– Здесь не было моего злосчастного слуги? Знаете, Джо Козиковски. Сделайте мне скотч – нет, двойной скотч.
– Кажется, его не было, – сказал мистер Коэн, наливая клиенту скотч. – Может, кто-то из гостей его видел. Я вас познакомлю. Мистер Медфорд – профессор Тотт, доктор Бреннер, мистер Витервокс, мистер Гросс.
Все пробормотали что-то более-менее вежливое.
– И что же стряслось с бедным Джо, да сохранит его Пресвятая Дева? – спросил мистер Коэн.
– Вот это я и хотел бы узнать. Я хочу вернуть его на службу, – сказал мистер Медфорд.
– Вас нужно поблагодарить за то, что вы заботитесь о бедном пареньке, – сказал мистер Коэн. – Он проработал и у меня несколько дней, но мне пришлось его уволить по приказу Гавагана, потому что он бил бутылки и сливал кюммель и кирш, чтобы уменьшить количество бутылок на полке; содержимое ему казалось одинаковым.
Медфорд тяжело вздохнул.
– Я знаю. Но мне нравится этот парень, и к тому же есть одна особая причина.
– Мой брат Джулиус, который находится при исполнении… – начал мистер Коэн, но Медфорд остановил его, как будто испугавшись.
– Я не хочу, чтобы его арестовали, – сказал он. – Парень не сделал ничего дурного, а наоборот. Кроме того, я уже позвонил в Службу поиска пропавших, и они сказали, что дело меня не касается – ведь я ему не родственник, а если человек хочет уйти с работы, то он в своем праве. Что касается частных сыщиков, то мне бы не хотелось, чтобы за мной следили. Только свяжешься с этими людьми – и тебя сразу начнут шантажировать.
Витервокс заметил:
– Я однажды прочел в книге, что каждый должен вести себя так, как должны, по его мнению, вести себя все остальные.
– Кантовский категорический императив, так это называется, – сказал профессор Тотт.
– А кто этот Джо Как-его-там? – тотчас вмешался мистер Гросс. – Если человек попал в беду – бросать его нельзя.
– Джо не попал в беду, насколько мне известно, – сказал Медфорд, взмахнув стаканом скотча. – Он работает на меня – или работал. Но он кое-что знает или кое-что нашел, и я ему немало заплачу, чтобы выяснить, как у него это получилось.
– Так вот, об эсперанто… – начал Витервокс.
Доктор Бреннер опустил руку ему на плечо:
– Мистер Коэн, еще мартини для мистера Витервокса, а мистер Медфорд пока расскажет нам об этом Джо.
Мистер Коэн его знает (с готовностью ответил Медфорд). Один из тех… не могу даже слова подобрать… Он – сын человека, который служил швейцаром в доме, где я живу, на Шестнадцатой улице. Этот субъект именовал себя Стэнли Козиковски и утверждал, что он служил в польской армии во время войны, но я всегда сомневался в его словах. У него был странный акцент – возможно, польский, а возможно, и нет; и он казался гораздо более смуглым, чем все прочие известные мне поляки. Я ни разу не видел, чтобы он ходил на какие-нибудь польские собрания или встречи. Он просто сидел у себя в подвальной квартирке вместе с Джо и болтал с ним на своем языке – уж не знаю, что это был за язык. Этот Джо был глуповатым ребенком; он вроде бы кончил только три класса, да и то в школе для отсталых детей. То есть все говорили, что он глупый. Но то, что произошло, доказывает – он не дурак, просто он живет в другом мире, если вы понимаете, о чем я. И в этом мире – лишь малая часть его.
Итак, несколько месяцев назад японец, который у меня работал, получил степень доктора философии и уволился. Мне нужен был кто-то, кто смог бы прибираться в квартире, и я не хотел, чтобы там постоянно вертелись женщины. В итоге я избрал линию наименьшего сопротивления и предложил Джо работу. Мозгов у него немного, но я полагал, что он сможет справиться с простыми вещами – подметать пол, мыть посуду и все такое прочее, кроме того, времени на уборку у него будет предостаточно. Нисеи мне еще и готовил, а Джо этого делать не умел – он, пожалуй, вылил бы кетчуп в салат, потому что по цвету кетчуп точь-в-точь как красный перец; но я и сам неплохо готовил – главное, чтобы кто-то мог помыть тарелки.
И все пошло недурно. Когда на вас работают люди, нужно поручать им лишь то, с чем они могут справиться, – а двух одинаковых людей отыскать нельзя, даже когда люди занимают одну и ту же должность. Один окажется пилой, а другой гвоздодером – если вы понимаете, о чем я. Джо, конечно, оказался очень примитивным инструментом. Неважно, что я ему говорил – он всегда широко улыбался и отвечал: «Да, миссстер Медфорд», растягивая звук «с»; а потом он делал то, что, по его мнению, было правильным, а вовсе не то, чего я хотел.
Я помню, как в первый раз отправил его на рынок. Мне нужен был турецкий горох для минестроне – мне нравится итальянская кухня. А Джо притащил домой цыпленка, приготовленного к жарке, и банку гороха. После этого я составлял списки, которые он вручал владельцам магазинов; но мне приходилось тщательно проверять счета и сдачу, потому что я обнаружил, что Джо не ведает разницы между купюрами в доллар и пять долларов. Но в целом он был хорошим и преданным слугой, к тому же он жил прямо в доме, и это оказалось весьма удобно.
Все удобства кончились месяц назад. Джо поздно закончил мыть посуду и ушел к себе вниз, а я уселся с бутылкой портвейна и книгой – и тут услышал, что мой слуга явился назад. Некоторое время он не входил в гостиную, и я уже встал со стула, решив выяснить, в конце концов, чего ему надо. И в это мгновение Джо вошел. Полоумный он или нет – но я никогда не видел, чтобы человек выглядел таким несчастным. Он не плакал; возможно, он не знал, как это делать, но все его лицо исказилось от страданий, а ноги у Джо подгибались.
«В чем дело, Джо?» – спросил я.
Он ничего не говорил – только стоял посреди гостиной и гримасничал. Потом наконец произнес: «Он ушел».
Я спросил: «Кто ушел? Твой отец?» Было ясно, что речь могла идти только о нем.
«Он ушел», – повторил Джо.
Разумеется, я подумал, что старик умер, поэтому направился к лифту. Джо следовал за мной по пятам, кажется, не очень охотно, и время от времени повторял: «Он ушел».
Но старик не умер – по крайней мере, в доме его не было. Комната, в которой он жил, выглядела такой же чистой, как новый шейкер для коктейлей – кстати, мистер Коэн, налейте мне выпить. (Доктор Бреннер молча указал на свой стакан и на стакан профессора Тотта.)
Этот человек просто исчез, а Джо Козиковски все корчил рожи и бормотал: «Он ушел». Ну, мне стало очевидно, что если старик и впрямь куда-то ушел, то Джо теперь придется нелегко, потому что придется нанять нового швейцара. У меня в квартире была свободная комната, которую я использовал вместо чулана. Вот я и забрал парня к себе наверх и попытался объяснить, что он теперь будет жить у меня. Он очень трогательно меня благодарил; по правде сказать, он упал на колени раньше, чем я успел ему помешать, и начал бы биться головой об пол, если б я его не остановил.
(«Понимаю, – сказал доктор Бреннер, – почему вы не верите, что он мог просто от вас уйти. Разве что вы совершили какой-то поступок, из-за которого прежнее хорошее впечатление исчезло».)
Ничего подобного (сказал Медфорд, выпив), наоборот, это он все устроил. Прямо на вечеринке. Я просто решил, что мне надо устроить вечеринку – так, без всякой причины. Мне нравится собирать у себя гостей и устраивать приемы, которые отличаются от обычных. Но хотя Джо старался изо всех сил – после того как я выделил ему комнату, я просто не мог его остановить и он работал до тех пор, пока не валился с ног от усталости, – он все равно не мог так ловко управляться с канапе, как японец.
Мой друг по фамилии Кларк (он химик) предложил делать по-настоящему сухие коктейли, в которых не было бы вовсе никакого льда. Весь фокус состоял в том, чтобы взять немного сухого льда – его продают почти все конторы, торгующие молоком, – и бросить его прямо в шейкер вместе с напитком. Получаются невообразимо холодные коктейли, потому что сухой лед очень холодный и он не растворяется; ведь сухой лед превращается в газ, если нет жидкости. Это очень эффектное зрелище. Когда вы бросаете в шейкер сухой лед, он начинает шипеть, из сосуда валит ужасный с виду дым, который растекается по комнате, и на всех это производит немалое впечатление.
Однако я позабыл (а может, Кларк мне и не сказал), что коктейли из сухого льда, в которых нет льда обычного, оказываются очень крепкими, да и выпивка расходуется гораздо быстрее. Как раз в разгар вечеринки, когда в квартире собралось человек тридцать и все громко беседовали, я в очередной раз начал заполнять шейкер, чтобы приготовить мартини, – и обнаружил, что осталось только полбутылки джина.
Я отправился на кухню, где Джо раскладывал канапе, и сказал: «Джо, могу ли я на тебя положиться? Дело серьезное».