– Сколько угодно, – ответил Гросс.
Молодой человек встал со стула и подошел поближе, чтобы осмотреть картину. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака очечник и с превеликим достоинством извлек из него очки, дужки которых тщательно возложил на уши. Оправа очков была из тонкого, простого металла, давно почерневшего, а толстые восьмиугольные линзы выглядели весьма старомодно. На лице молодого человека выразилось удовлетворение, когда он осмотрел основные детали композиции полотна. Он изучил подпись, а затем обернулся к Гроссу.
– Сэр, – сказал он, – я не богатый человек, но я хотел бы заплатить вам восемьдесят пять долларов за эту картину.
Мистер Китинг как будто поперхнулся. Гросс поставил картину на пол и сказал:
– Вы не могли бы заплатить мне сотню? Я собирался что-нибудь купить жене и детям взамен этого телевизора…
– Восемьдесят пять, – сказал молодой человек, сурово поджав губы. – Да или нет. – Он достал чековую книжку и слегка ее приоткрыл.
Гросс сказал:
– По совести говоря, это настоящий грабеж, но вы своего добились, мистер… – Он протянул незнакомцу руку.
– Бах, – сказал молодой человек, обмениваясь с Гроссом рукопожатием. – Септимус Бах. Кому я должен выписать чек?
– Просто выпишите его на имя мистера Коэна, а он выдаст мне наличные, так? – проговорил Гросс. – Моя фамилия Гросс, а эти джентльмены – мистер Китинг и доктор Тоболка.
Последовали очередные рукопожатия. Бах сказал:
– По случаю удачной сделки, я полагаю, вы должны поставить всем выпивку, мистер Коэн. Я добавлю эту сумму к своему чеку. И… да, вы припрячете для меня эту картину где-нибудь за стойкой? Только на сегодня. Я собираюсь кое с кем встретиться. Мне джин и горькое; голландский джин.
Картину уложили под стойку, послышался приятный звук, когда жидкость разлили по стаканам, и вскоре Тоболка произнес приветственный тост.
– Простите меня, возможно, вопрос очень личный, – сказал он потом. – Но если вы не возражаете, то я хотел бы узнать, почему вы купили эту картину. Не то чтобы цена, которую заплатили, была из ряда вон выходящей. Я не эксперт, но, судя по всему, что мне известно, рыночная цена на полотна той эпохи примерно такова. Но почему эта конкретная картина?
Бах повертел в руке стакан, осмотрелся, как будто проверяя, не подслушивает ли кто, а потом начал пристально изучать содержимое стакана.
– Я вам скажу, – произнес он. – Как раз из-за этого я и оказался здесь сегодня вечером. Видите ли, я… – Он замялся, потом глотнул джина и собрался с силами. – Ну, я полагаю, что меня можно назвать в некотором роде фетишистом.
Мистер Коэн нахмурился.
– Здесь ничего такого не потерпят, молодой человек, – предупредил он. – Был тут один англичанин, которого мой брат Джулиус арестовал возле этого самого бара за приставание.
– Но я ни к кому не пристаю. Дело в том…
– Он и все эти резиновые плащи… – мрачно добавил мистер Коэн.
– Оооо… – Бах слегка развеселился. – Нет, ничего такого. Это можно назвать почти что нормальным вариантом фетишизма. Скажите, вы не психиатр, доктор Тоболка?
– Нет. Я вообще не того сорта доктор. Я биолог.
– Ого! Ну, я… я был бы признателен, если б вы выдали мне еще порцию джина, мистер Коэн… был я у одного психиатра. Я очень волновался и чувствовал переутомление, а после фильмов с Мэрилин Монро я не мог уснуть, а когда я видел Джину Лоллобриджиду…
Китинг спросил:
– И это вы называете извращением? – Он начал напевать песенку, в которой, кажется, были слова: «Я фетишист, как и все кругом».
– Лучше бы вам съездить на тот берег и сходить на какое-нибудь представление, – сказал мистер Гросс. – «Бушует буря» – после этого вы уж точно не уснете!
– Джентльмены, – вмешался мистер Коэн. – Конечно, сейчас в баре нет ни единой дамы, но…
– Но все дело было в том, – смущенно продолжал Бах, – что меня не интересовали другие девочки, и я решил, что со мной, наверное, что-то не так. Ну, этот психиатр провел со мной много тестов и задал мне кое-какие вопросы, а через некоторое время сказал, что во всем этот ничего неправильного нет, и я могу просто смириться с этим фактом и использовать свои… особенности. Только если я захочу жениться, мне следует выбрать девушку, которая наделена… большими достоинствами, потому что в противном случае я не смогу обрести счастье.
Гросс тяжело вздохнул. Тоболка потянулся за стаканом, не сумев сдержать улыбку, а потом сказал:
– Это, кажется, напоминает скорее… эээ… поиски недостижимого совершенства. Ну, в том случае, если вы не собираетесь пойти в художественную школу и попросить одну из моделей выйти за вас замуж. Я знаю, что в наше время даже в купальных костюмах есть особые искусственные приспособления.
– Вставки, – сказал Китинг. – Именно так их называют.
– Точно, – подтвердил Бах. – И вы сильно удивитесь, узнав, сколько женщин ими пользуется. Однако у меня есть своеобразное преимущество. – Он чуть заметно улыбнулся, снял очки, убрал их в футляр и постучал по нему пальцем, прежде чем спрятать во внутренний карман. – У меня есть очки моего предка.
– Вашего предка? – переспросил Тоболка.
– Да, им уже больше ста лет. На самом деле примерно сто семьдесят. Учитывая, в какое положение я попал, я с ними ни за что не расстанусь.
– Мне кажется, такие старые очки уже не слишком хороши, – заметил Тоболка.
– О, моим глазам нужна лишь слабая поддержка; у меня дальнозоркость, и очки мне нужны, к примеру, для того, чтобы изучить картину, но это сущий пустяк. Но сегодня очки мне по-настоящему необходимы. Вы знакомы с миссис Джонас?
– Ее сегодня еще не было, – сказал мистер Коэн.
Бах сказал:
– Я знаю. Я ее жду. Она собиралась привести эту Мэриан Маркс, которая, по ее словам, – идеальная подружка для меня. Именно поэтому я и пришел.
– Я не понимаю… – начал Китинг.
– Это довольно длинная история, – проговорил Бах. – Но я вам расскажу. Пока я жду, можно и рассказать. Но рассказ несколько суховат, поэтому нам нужно что-нибудь, чтобы смочить горло и справиться со всей этой историей.
Так вот (продолжал Бах), примерно 170 лет назад где-то в горах Фогельсберг в Германии жил шлифовщик стекол Ганс Вайсенброх. Этот Вайсенброх был не просто мастером; он обладал какими-то связями при дворе в Эрфурте, поэтому эпоха просвещения его коснулась, и он мечтал заниматься научными экспериментами – по крайней мере, так, как их понимали в те времена. Одна из его идей – как раз создание очков из горного кварца.
(«Но, – вмешался Тоболка, – у кварца такой низкий индекс преломления!»)
Совершенно верно, доктор, совершенно верно. Чтобы достичь значительной коррекции, нужно изготовить линзы просто невероятной толщины. Я уже не упоминаю о том, что прозрачный горный хрусталь дорог и найти его нелегко. Но во-первых, Вайсенброх об этом не знал, а во-вторых, это его все равно не слишком интересовало. Его занимали эксперименты, а не доказательство уже известных теорий. А горный кварц, между прочим, прозрачнее стекла и цветовое отклонение дает куда меньшее. Я все внимательно изучил.
Он часто объединял ружейную охоту на птиц и экспедиции по поискам кварца. Однажды, блуждая по горам с крестьянином по имени Карл Никль, где-то в районе Бланкенбурга, он обнаружил выход породы, в котором имелась большая жила прекрасного чистого кварца. В тот день у Вайсенброха с собой было только охотничье снаряжение, но он объяснил Никлю, что ему нужен лом или что-то подобное, чтобы вырубить кусок кварца и сделать очки. Никль возразил, что эта жила принадлежит кобольдам и трогать ее нельзя. Он не мог внятно объяснить, чем опасно изъятие кварца у кобольдов, но решительно настаивал на своем, и Вайсенброх решил на время отказаться от своей идеи. Не стоило ссориться с этими крестьянами. Иначе недолго и потеряться в горах.
Вернувшись домой с охоты, Вайсенброх никак не мог выбросить из головы кварцевую жилу кобольдов, но ни с кем больше об этом не говорил. Несколько дней спустя, так и не сказав никому ни слова, он, прихватив лом, вернулся в долину, где обнаружил выход породы, и выломал здоровенный кусок кварца. В итоге он отколол от этого куска малую часть (из осторожности – он не хотел, чтобы люди узнали и начали болтать о том, что кто-то ограбил кобольдов), а потом изготовил очки. Они могли лишь незначительно исправить зрение, но на большее в те времена мастера рассчитывать не могли.
Очки с виду казались совершенно обычными. Но когда Ганс Вайсенброх надел их, он был просто поражен. Он посмотрел на стену своей лавки или на стену соседнего дома – и ему показалось, что это не стены, а стекла, притом абсолютно прозрачные стекла; а когда он вошел в гостиную и глянул на пол – ковра просто не было.
(«Как это могло случиться?» – спросил Китинг. Тоболка сказал: «Какой-то эффект преломления, наверное. Продолжайте, мистер Бах».)
А когда его жена вошла из кухни – ее одежда тоже стала невидимой. Поначалу Вайсенброх решил, что женщина сошла с ума и разгуливала по дому в голом виде. Должно быть, они из-за этого изрядно повздорили, хотя в письме есть только намеки на это.
(«В каком письме?» – спросил Тоболка.)
Я сейчас как раз к этому подхожу. Вайсенброх в конце концов пришел к выводу: хотя, глядя через эти стекла, он не видит тканей, а видит лишь смутное мерцание, но все покровы остаются на местах. Ему хватило ума никому об этом открытии не рассказывать, даже жене, но ему не хватило ума держаться подальше от местной гостиницы. К сожалению, он обнаружил там как раз то, что надеялся найти; нескольких местных Madchen, не говоря уже о самой буфетчице. Судя по намекам, разбросанным в письме, я могу сказать, что Вайсенброх несколько переволновался. Он выпил немало шнапса и вел себя с означенными женщинами просто постыдно. К счастью, он не разбил очки. В итоге его отвели в магистрат, он предстал перед судом и был оштрафован на несколько марок. В давние времена это была значительная сумма.