Ага! Кажется, надо было пройтись по всему составу… Так, поглядеть. Потом, если спросит, доложить коменданту — мол, всё в порядке.
— Господин доктор, — проходя мимо, обратился санитар в накинутой на узкие плечи шинели. Совсем еще юный, безусый, с круглым мальчишеским лицом и восторженным взглядом.
— Господин, доктор! Чайку не хотите?
— Чайку?
Иван Палыч ещё не знал, положено это или, наоборот, относится к каким-то вольностям, а потому, ответил уклончиво:
— Да, наверное. С удовольствием…
— Тогда поможете? В кухонном-то вагоне снега зимой не выпросишь, не то, что воды… Я на станцию сбегаю, а вы меня потом с чайником вытянете. А то тут платформы низкие, да и скользко. А, господин доктор? Ну, я за чайником тогда…
Не дождавшись ответа, юноша радостно всплеснул в ладоши куда-то побежал.
Освещение жилого вагона оставляло желать лучшего, небольшие лампочки под потолком горели тусклым желтоватым светом. Так и зачем тут свет — не операционная же!
— Эй, эй! — чуть подумав, Иван Палыч вдруг вскинулся и бросился за санитаром в тамбур.
В конце-то концов — а если парень отстанет, кто будет отвечать? Полевой хирург Петров, дежурный…
Вот и тамбур… Распахнутая настежь дверь. Порыв злого ветра, снег в лицо. Низенькая, вровень с рельсами, платформ.
Доктор спустился на пару ступенек. Станция небольшая, скорее всего, просто разъезд. Невдалеке виден вокзальчик — небольшой, деревянный и какой-то кукольный… или, лучше сказать — нарядный. Как будто из довоенной жизни!
Два фонаря, семафор и ещё какие-то квадратные цветные фонарики, низенькие, прямо на рельсах…
И никого!
Впрочем, нет — из темноты вдруг возник какой-то человек: плечистый, несколько сутулый, в плаще с поднятым капюшоном. Вот остановился, осмотрелся вокруг. Как почему-то показалось доктору — украдкой!
Чуть отойдя, склонился над рельсами… Послышался какой-то странный звук… будто что-то крутили… Или, может быть, откручивали?
Кто этот странный тип? Что делает здесь, в ночи? И, где, чёрт побери, санитар? На станции?
Снова странный звук… какое-то железное лязганье… Квадратный фонарик сменил цвет с красного на зеленый! К чему всё это? Нагло как действует…
Хорошо бы задержать этого подозрительного типа! А, если он вооружён? Да наверняка, как же диверсанту и без оружия. А вот доктору — военно-полевому хирургу — даже револьвера не выдали! Хотя, какой, к чёрту, револьвер, его оружие — скальпель. И всё же… Для таких вот случаев — не помешал бы. Надо будет спросить у начмеда. Или — с этим лучше к коменданту поезда?
Так что с диверсантом? Не задержать, так, хотя бы, спугнуть… Закричать!
Иван Палыч спрыгнул на платформу:
— Эй! Господин хороший! Я к вам обращаюсь…
— Чегось?
Оторвавшись от своих подозрительных дел, человек в плаще зашагал прямо к доктору!
И что было делать? Забраться обратно в вагон, поднять тревогу? Или… Да некогда уже в вагон — лучше в морду! Вот сейчас подойдёт и…
— Здоровьичка доброго, мил человек! — подойдя, диверсант откину капюшон. — Случаем, табачку не найдётся?
Простое русское лицо. Вислые усы, усталый взгляд, морщины…
— Табачку… Э-э… нет, не курю…
— Ладно, потом на дрезине спрошу. У тех должон быть… — мужчина неожиданно улыбнулся. — А вы скоро поедете! Сейчас, литерный пройдёт… И ваша очередь. Минут пять еще обождёте… Ну, а как же? Сперва снаряды на фронт, а уж потом, с фронта — раненых.
Где-то невдалеке послышался гудок паровоза и шум приближающегося поезда. Свет мощного проектора разрезал, разорвал ночь.
— Митрич! — выскочил на платформу осанистый мужчина в форменной железнодорожной шинели и фуражке. — Митрич! Да где тебя носит?
Усатый обернулся:
— Вот он я, Николай Саныч! Стрелки перевел, иду с докладом.
— Вижу я, как ты идёшь… Ладно, добро. Пропускаем литерный, потом — санитарный…
Снова гудок! Мощный, словно у морского парохода! Яркий свет прожектора по глазам…
Литерный поезд, грохоча пронесся мимо. Вагоны, платформы, цистерны. На платформах доктор успел разглядеть пушки… очень много пушек… и ещё какие-то машины под брезентом… похоже, броневики.
— Почти каждый день такой поезд! — пропустив состав, Николай Саныч сдвинул фуражку на затылок. — И всё — на фронт! Экая мощь-то! Нынче, говорят, всего полно, не как в четырнадцатом. И снаряды, и пушки… и аэропланы даже! Так что, думаю, скоро погоним германа… Ладно, пойду за фонарем, да будем отравлять санитарный.
Железнодорожник скрылся в дверях вокзальчика.
Усатый хмыкнул:
— Ага, погоним… Да как бы Ригу еще удержать! Немец-то прёт! Уже Виндава захвачена. У меня два брата на фронте — знаю. Оба здесь, на Северном… Эх… Окромя снарядов да пушек, для войны ещё и люди надобны. А люди устали! Два брата у меня… Живы… пока… Устали… Ладно, мил человек, поду стрелку переводить… Храни вас Господь!
— И вас…
Какой мудрый человек! Стрелочник… или путевой обходчик. Нет, скорей, стрелочник. А тот, в фуражке, по-видимому — начальник станции… Ага, вот он!
Выйдя на платформу, начальник покачал фонарём. В ответ послышался гудок паровоза. Что-то зашипело вдруг, словно тысячи разом проснувшихся змей, лязгнули буферы, и состав медленно отошел от перрона.
Чёрт! Да где этот… Неужто, дезертировал, сбежал?
Доктор запрыгнул на ступеньку.
Медленно проплыла мимо станция… последний фонарь… какая-то большая пузатая бочка…
Ну, точно — дезертировал!
— Эй! Эй! Помогайте!
От бочки метнулась к вагону стремительная тень в распахнутой солдатской шинели… С чайником!
— Чайник, чайник принимайте! — на бегу кричал санитар.
Держась за поручень, доктор протянул руку… Принял! И едва не уронил — чайник оказался весьма увесистым…
— Поднимайтесь! Я уж дальше — сам…
Миг — и парень уже оказался в тамбуре рядом с доктором. Улыбнулся:
— Уф! Едва успел. Там пока в паровоз воду заливали… Эх, сейчас вскипятим- милое дело!
Через десять минут доктор и санитар мирно сидели за столиком в конце жилого вагона. Не одни — а в компании с миловидной девушкой, сестрой милосердия. Тоже — дежурной.
Сестричку звали, Евгенией Марковной, или просто — Женей… или даже — Женечкой! Между прочим — выпускница Высших женских курсов.
Поезд быстро набирал ход. Мерно стучали колеса. Проносились за окном невидимые в ночной тьме поля и перелески. На столике звенели стаканы в ажурных подстаканниках.
— Меня Иван Палыч зовут, — хлебнув чайку, запоздало представился Петров.
— Знаем, — сестричка улыбнулась. — Вы — наш новый доктор, хирург. Господин Глушаков вас завтра официально представит.
— Но, вы, похоже, уже и так всё знаете! — засмеялся Иван.
— Так это ж поезд! Всё равно, как деревня, — санитар вытащил из котомочки кусок ржаного хлеба. — Угощайтесь. Я, господин доктор — Бердников, Константин. Студент Московского университета… Точнее, бывший студент…
— Бывший? — хмыкнув, доктор понял глаза. — А чего ж не доучились?
— Так… Между прочим, у нас как-то выступал с лекциями сам Павел Николаевич Милюков!
— У нас он тоже читал, — улыбнулась Женя. — Ну, на курсах… Великолепно, господа! Пожалуй, это наш лучший историк! Как жаль, что он занялся политикой…
Артём на миг прикрыл глаза.
Милюков. Тот самый, о ком в газетах… Который речи… Лидер партии конституционных демократов…
— Так вы, молодые люди, с «кадетами» близки?
— Ммм, нет, — замялся Костя. — Я бы сказал, мои политические взгляды… так сказать, немного радикальнее… Но, об этом, Иван Палыч, мы ещё с вами поговорим! Я надеюсь.
— А я вот — индифферентна, — Евгения махнула рукой.
Красивое лицо её, с матовой кожей и тонким аристократическим носом, вновь озарилась улыбкой. Вообще, улыбка ей очень шла… как, наверное, и любой девушке…
— Вообще, господа — ничего не понимаю в современной политике. И не хочу понимать! Так что давайте о ней и не будем, да?
«Какая мудрая девушка! — уважительно подумал Иван Палыч. — И ведь ещё так молода! Сколько ей? Восемнадцать, двадцать? По виду ведь — сущий ребенок. Однако, как рассуждает! Ну так ведь, Высшие женские… Не зря…»
Хмыкнув, доктор потёр руки:
— Вот что, коллеги! Расскажите-ка мне о поезде… о коллективе… обо всём… А то как-то Трофим Васильевич особо не распространялся. Сказал, что всё по ходу узнаю…
— О, и мы так же! — негромко расхохотался бывший студент. — Сами до всего…
Они говорили тихо, иногда даже переходя на шёпот — жилой вагон спал.
— О, это сейчас здесь пусто и грустно, — Женя поправила на голове шапочку с красным крестом… даже не шапочку — а глухой колпак, как у каких-нибудь кармелиток, скрывавший и волосы тоже. — День — два… И почти что фронт! Раненые! Уж тут скучать некогда, работы много.
— Да, скоро уже… — рассеянно заметил Бердников. — Думаю, где-нибудь в Резекне встанем. Или чуть дальше. Но, в Ригу точно не пойдем — там фронт слишком близко.
— А жаль! — сестричка неожиданно вздохнула. — Мы как-то до войны ездили в Ригу. Как славно там было гулять! Старинные дома, церковь, собор… Дом Черноголовых… Да, нынче немцы там рядом! Господи… сколько воюем уже.
— А сколько раненых может приять поезд? — поинтересовался доктор.
Женечка улыбнулась:
— Насколько знаю, рассчитан на двести пятьдесят. Но, у нас гораздо больше бывает! Всех заберем, всем окажем помощь… А потом сдадим в госпиталь!
— А куда?
— Как когда… Когда — в Москву, а когда и в Петроград. Как скажут. Где линия посвободней.
— Всё потому, что Московско-Виндавская железная дорога — однопутная, — пояснил санитар. — Вот и стоим часто. Повсюду разъезды! Стрелочники тут — главные люди.
— А я видел одного такого, сегодня, — вспомнив, Иван Палыч вдруг улыбнулся. — Мы даже перекинулись парой фраз… Забавный такой… И, кажется, далеко не дурень. Здраво так рассуждал. Кстати, а что это за квадратные фонарики повсюду на путях?
— Квадратные фонарики? — Бердников приподнял брови. — А, такие коробочки с «глазом»! Это флюгарки. Показывают, в какую сторону переведена стрелка.