Но потом в один прекрасный день нас всех вдруг переодели в новое обмундирование. Оказывается, за нами „покупатель“ приехал — капитан Бондаренко. Вот он сопровождал наш эшелон до самой Польши, и на передовую мы попали у крепости Осовец. Простояли там в обороне четыре месяца, и только в январе 45-го пошли в наступление.
В какую часть вы попали?
Я как попал сразу в 1093-й полк 324-й стрелковой дивизии, так до конца и служил в нем. Но вначале я воевал в роте автоматчиков, и только потом меня перевели в саперный взвод.
Первый день на передовой помните?
Как бы вам сказать, страх… Особенно страшно в боевом охранении. Там же в окопчике до немцев всего ничего — 100–200 метров. Ни кашлянуть, ни пернуть, ни поесть, только наблюдаешь и записываешь, что видишь. Где, какие перемещения у немцев.
Помню, на 19 ноября — в День артиллерии, немцы решили нам устроить „праздник“. Нанесли мощный артудар, и у нас оказались перебиты многие провода линии связи. Вдруг вижу, немцы кого-то из наших тащат. Потом выяснилось, что там у нас три сапера готовили проход для разведчиков и, видимо под прикрытием этого артналета, немцы схватили одного из них. Но я это дело сообщил, те дали сигнал, и на подмогу прибежали наши ребята и отбили этого сапера. Вот за это я получил свою медаль „За отвагу“.
На сайте „Подвиг народа“ я нашел наградной лист, по которому вас наградили медалью „За отвагу“. Но там совсем про другое: „… за то, что красноармеец Базаренко в боях за г. Арис и Зенсбург мужественно участвовал в отражении контратак противника, где уничтожил два немецких солдата“.
А я думал за того сапера.
Но такой эпизод вы помните?
Этот не этот, не знаю, но был такой эпизод. Как-то на опушке леса немцы пытались прорваться через наши траншеи. Но мы заметили это дело, передали по цепочке: „Проследить!“ Их там было человека четыре, может, и в стороне еще кто-то был. И вот в двоих я попал… Но я даже не знаю, чего они хотели, ведь живых никого не взяли.
А орден Славы знаете, за что получили?
За мост.
Вот что сказано в наградном листе: „Сапер саперного взвода 1093-го СП 324-й сд красноармеец Базаренко был назначен старшим группы, которой было приказано разминировать мост у дер. Бербарден, имеющий важное значение для наступающих стрелковых и артиллерийских подразделений.
23.02.45 под сильным артиллерийским и минометным огнем противника мост был разминирован. При этом было обезврежено и извлечено 24 мины, тем самым задание было выполнено“.
Я не знаю, почему штабные так написали, но там все не так было. Для того чтобы пресечь снабжение немецкой обороны, нам приказали взорвать мост на немецкой стороне. От наших окопов до него было где-то с километр. Деревянный, небольшой, метров на двадцать пять, он шел через какую-то речку в сторону фронта. Нас собрали, и начальник штаба майор Пустовалов говорит: „Нужны добровольцы! Ну чего, ребята, или грудь в крестах, или голова в кустах!“ И я оказался в числе тех, кто вышел из строя. Сейчас бы я, наверное, и не пошел бы, а тогда молодой был, вот и вызвался.
Тогда меня уже перевели в саперный взвод и назначили старшим из трех саперов. А всего в группу набрали человек восемь-девять. За старшего назначили одного младшего лейтенанта. Молоденький совсем. Когда со старшими разговаривал, краснел от смущения.
Но все прошло на редкость удачно, потому что мы под руководством нашего полкового инженера капитана Прибыткова очень хорошо подготовились. Три или четыре дня тщательно наблюдали за немцами и узнали их систему охраны. А ночью пошли через линию фронта и взорвали его. После взрыва поднялась стрельба, но все вернулись живыми.
А разве его не проще было уничтожить с помощью артиллерии?
Подробностей я не помню, но, наверное, нет, раз нас послали.
А почему вас перевели из автоматчиков в саперы?
Наверное, людей не хватало, вот и взяли. Интересно, кстати, как капитан отбирал себе людей. Просил написать на листке свои данные: фамилию, имя, отчество, дату и место рождения, и смотрел, хороший ли почерк. Видимо, так определял твердость руки, это же очень важно при разминировании. А у меня и почерк был хороший, и рисовал я хорошо. Даже рисовал игральные карты офицерам полка. Когда мы всю осень в Польше простояли в обороне, то командир полка с офицерами любили играть в преферанс. Вот я им и рисовал.
И когда же вас подготовили на сапера?
Там же, в Польше. Пока стояли в обороне, все время занимались учебой и тренировками. Без дела не сидели. Но когда меня ранило, я уже был не сапером, а пулеметчиком.
Когда на Кенигсберг стали наступать, то из-за больших потерь меня, как более грамотного и с опытом, назначили командиром пулеметного расчета. Дали двух помощников. Но пулемет же надо таскать. Я сам тогда весил 47 килограммов, а станина пулемета 22 килограмма, но я ее нес… Днем спим, а ночью идем. Как получил тогда грыжу, так до сих пор с ней и мучаюсь… Так что быть сапером мне нравилось больше, чем пулеметчиком. Там как-то более конкретно чем-то занимаешься. И командиры были очень хорошие: капитан Прибытков, и Николай Рудаков — командир взвода.
Когда и как вас ранило?
Во время штурма Кенигсберга. Первое кольцо немецкой обороны брали другие части, а мы пошли в наступление на 2-е. Взяли его, но было ведь еще и 3-е. Помню, ночью подавили огневую точку прямо напротив нас, а как рассвело, опять пошли в наступление. Последнее, что помню, стреляли из кювета дороги, и тут где-то сзади — взрыв. Если бы я был без каски, то сейчас бы с вами не разговаривал. А так осколочек пробил каску слева-сзади, но далеко не вошел. Долгое время я хранил пробитую пилотку, а потом сдал ее в музей института.
Прихожу в медсанбат, тут один спрашивает: „Где автомат?“ А я одной рукой зажимаю рану на голове и отвечаю: „Там! Иди посмотри!“ А там в яме остались двое из моего расчета… Бойчук, что ли, белорус, хороший парень, и еще один. А у меня ранение оказалось легкое. Все быстро зажило, но больше я не воевал.
День Победы как встретили?
Мы стояли на окраине Кенигсберга, и в тот день я был дежурным по роте. Утром вдруг команда: „Строиться!“ Что случилось? — „Победа!“ Командир полка расцеловал всех офицеров, все расплакались… Но стрельбы у нас никакой не было.
Как сами считаете, что вам помогло остаться живым?
Даже не знаю. Бог, наверное, меня спас. Я ведь когда почувствовал теплую кровь на голове, то сразу вспомнил про Бога. У нас мама была верующая, а отец — нет, поэтому нас в принципе не приучали. К тому же я был убежденным комсомольцем, статьи пару раз писал в дивизионную газету, даже перед солдатами доверяли выступить. Но видишь, как в жизни: пока все нормально, то иногда веришь, иногда не веришь. Но как только коснулось, моментально вспомнил о Боге. И пока делал себе перевязку — вспомнил свое детство, маму…
А на фронте у вас было ощущение, что людей у нас не берегут?
У меня таких мыслей не было. Уже сейчас, когда появилось столько информации, когда узнал столько нового, на многое по-другому смотришь, а на фронте не задумывался и не вникал.
В таком случае хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину. Вы же знаете, что именно его сейчас принято обвинять во всех смертных грехах: и жили не так, и победили не так. Но почти все бывшие фронтовики мне говорят, что без него бы мы не победили.
Я тоже с этим согласен — без него Победы бы не было! Буквально перед самым началом штурма Кенигсберга я написал какую-то маленькую статейку в нашу дивизионную газету, и вдруг меня находит наш комсорг и просит выступить на митинге перед солдатами: „Надо!“ Я там что-то коротко сказал, а закончил такими словами: „Вперед, ребята! За Родину! За Сталина!“ Так и сказал, потому что одно его имя поднимало людей на смерть. И поверьте, такой авторитет пустыми словами не заработаешь. Только делами! Большими делами!
Со стороны особистов какое отношение было? Спрашиваю, потому что многие ветераны из числа тех, кому довелось пережить оккупацию, признаются, что чувствовали к себе некоторое недоверие.
Я недоверия не чувствовал. Рассказывал, как было. Может, он искоса и посматривал на меня, но это у них работа такая. А таких, как я, у нас было 90 процентов — молодежь с освобожденных территорий.
Какое отношение было к политработникам?
Мне вообще на людей везло. И командиры, и политработники мне хорошие попадались.
Люди каких национальностей вместе с вами служили?
Самые разные. Молдаван, правда, я больше не встречал. В основном русские, украинцы, белорусы и немного из Средней Азии.
Были у вас друзья на фронте?
На фронте все просто — с тем, кто поближе, с тем и дружишь. Поэтому я с этими белорусскими ребятами хорошо дружил. Но Бойчука убило, а Осмоловский остался жив. И с ним и с Русецким я потом долго переписывался. И был еще один памятный слуйчай.
Уже как война кончилась, я встретил в Кенигсберге Володю Измана, с которым мы до войны в Тирасполе в институте спали на одной кровати. В клубе был как раз какой-то концерт художественной самодеятельности, собралось много народа, и вдруг я его заметил через забор. Он шел с какой-то девушкой-врачом. Крикнул ему: „Володя! Володя!“ Он оглядывается, а никого нет, одна солдатня кругом, и кто ему, капитану, так может кричать? Но потом узнал меня, такая встреча была… И когда разговорились, выяснилось, что его саперный батальон в Польше тоже стоял под Осовцом. Фактически четыре месяца жили в трех километрах рядом, но ни разу не встретились. Володя был постарше меня на несколько лет, поэтому в 41-м его сразу призвали, и к моменту нашей встречи он командовал ротой. (На сайте http://www.podvignaroda.ru есть наградные листы, по которым командир роты 217-го инженерно-саперного батальона Изман Владимир Харитонович был награжден двумя орденами Отечественной войны и орденом Красной Звезды. —