Чародей взял женщину за руку и секунду спустя чуть слышно проговорил:
– Ты тоскуешь по нему.
В глазах у женщины отразилось изумление. К морщинистому лбу прилипла прядь волос.
– О да, господин, тоскую!
– Не бойся, – улыбнулся чародей. – В Инкарцероне он обрел мир и покой. Тюрьма хранит его в памяти. Белые камеры в целости берегут его тело.
Рыдая от радости, женщина целовала ему руки:
– Спасибо, господин! Спасибо за добрые вести!
Толпа одобрительно загудела, и Аттия позволила себе саркастическую улыбку. Вот глупцы! Неужели не понимают, что так называемый маг не сообщил женщине ровным счетом ничего? Сплошные догадки да пустые слова, а эти доверчивые души с удовольствием проглотили наживку.
Жертв чародей явно отбирал тщательно. Высокий мужчина был так напуган, что согласился бы с чем угодно. Чародей спросил, как его хворая мать, и мужчина пролепетал, что ей уже лучше. Публика зааплодировала.
– И быть посему! – Чародей махнул изувеченной рукой, призывая к тишине. – Предсказываю, что с Включением Дня ее жар спадет. Твоя мать сможет сесть и призовет тебя, друг мой. И проживет она еще десять лет. И будет держать на коленях внуков, детей твоих!
Высокий мужчина не мог вымолвить ни слова. Аттия с отвращением увидела, что в глазах у него стоят слезы.
Зрители зароптали, вероятно впечатленные меньше, чем тот мужчина. Чародей направился было к Аттии, но вдруг повернулся к ним.
– Иные из вас думают, что предсказывать будущее просто, – начал он, обратив к толпе моложавое лицо. – «Как определить, прав он или нет?» – гадаете вы. И вы совершенно правы. Но прошлое, дорогие мои, – дело другое. Я расскажу вам о прошлом этой девушки.
Аттия напряглась.
Возможно, чародей почувствовал ее страх, потому что его губы дрогнули в улыбке. Он смотрел на Аттию, и его глаза покрывались поволокой, становясь отрешенными и темными, как ночь. Потом он поднял руку в Перчатке и коснулся лба девушки.
– Я вижу длинную дорогу, – прошептал он. – Вижу бессчетные мили, бессчетные дни скитаний. Вижу тебя сидящей на четвереньках, как зверь. Вижу цепь у тебя на шее.
Аттия нервно сглотнула. Хотелось отпрянуть от чародея, но вместо этого она кивнула, и толпа притихла.
Чародей взял Аттию за руку, накрыв ее ладонь своей, тонкой и длиннопалой, обтянутой Перчаткой.
– Странные мысли я вижу у тебя, девушка, странные воспоминания, – удивленно начал он. – Вижу, как ты взбираешься по длинной лестнице, спасаясь от огромного Зверя. Вижу, как ты летишь на серебряном корабле над городами и башнями. Вижу юношу. Зовут его Финн. Он тебя предал. Он бросил тебя, обещал вернуться, но ты боишься, что не дождешься этого. Ты его любишь и ненавидишь. Разве это не правда?
Лицо у Аттии пылало, рука дрожала.
– Правда, – чуть слышно ответила она.
Публика замерла от изумления.
Чародей смотрел ей в душу, как в раскрытую книгу. Аттия почувствовала, что не может отвести глаз. С чародеем что-то творилось: во взгляде появилось нечто странное, на плаще – яркие блики. Ладонь, накрывшая пальцы Аттии, стала ледяной.
– Звезды! – прохрипел он. – Я вижу небо в звездах. Под ним золотой дворец с ярко горящими в окнах свечами. Я вижу его в замочную скважину на темной двери. Тот дворец далеко. Очень далеко. Он Снаружи.
Аттия изумленно смотрела на чародея. Его прикосновение причиняло боль, а она и шевельнуться не могла. Голос чародея превратился в шепот.
– Путь Наружу существует. Сапфик его нашел. Замочная скважина крохотная, меньше атома. Орел и лебедь стерегут ее, распластав крылья.
Пора двигаться. Пора разорвать эти чары! Аттия посмотрела в сторону.
Укротитель медведя, семеро жонглеров, плясуньи из труппы обступили арену. Они стояли неподвижно, как простые зрители.
– Господин! – шепотом позвала Аттия.
Чародей захлопал глазами.
– Ты искала сапиента, способного показать тебе путь Наружу, – начал он. – И ты нашла меня. – Чародей повернулся к толпе и заговорил громче. – Дорога, которой шел Сапфик, проходит через Дверь Смерти. Сейчас я помогу этой девице добраться туда и верну ее обратно!
Толпа загудела. Чародей за руку повел Аттию в центр дымной арены, слабо освещенной единственным факелом. Там стоял диванчик. Чародей жестом велел Аттии лечь.
От страха она упала как подкошенная.
В толпе кто-то вскрикнул, но ему тут же велели замолчать. Зрители подались вперед, источая жар и запах пота.
Чародей поднял руку, обтянутую черной перчаткой.
– Смерть, – изрек он. – Мы страшимся ее. Мы бежим от нее без оглядки. Между тем Смерть – это Дверь, открывающаяся в обе стороны. Сейчас вы собственными глазами увидите оживление мертвой.
Диванчик был жесткий, Аттия схватилась за края. Наступал момент, ради которого она сюда пришла.
– Узрите же! – воскликнул чародей. Он повернулся к зрителям, и они застонали, ведь в руке у него, откуда ни возьмись, появился меч. Чародей медленно вытащил его из ножен тьмы, и клинок холодно блеснул голубым. Чародей поднял его, и – вот чудо! – за многие мили от арены, на крыше Тюрьмы сверкнула молния.
Чародей посмотрел вверх, Аттия прищурилась.
Раскаты грома напоминали хохот.
На миг все замерли и обратились в слух. Сейчас Инкарцерон вмешается, сейчас он обрушит небо на землю, парализует их ярким светом и газом.
Но Инкарцерон не вмешался.
– Инкарцерон, отец мой, взирает на меня с одобрением, – изрек чародей и повернулся к Аттии. Свисавшими с диванчика цепями он сковал запястья девушки, для шеи и талии предназначались ремни. – Опасность велика, не вздумай шевельнуться, – предупредил маг, испытующе взглянул на Аттию и повернулся к публике. – Так смотрите же! – снова крикнул он. – Я освобожу ее. Я верну ее в наш мир. – Держа обеими руками, он поднял меч, острый конец которого замер над грудью Аттии.
«Нет!» – хотелось крикнуть девушке, но тело окаменело, взгляд не мог оторваться от сверкающего острия.
Она не успела даже вздохнуть: меч чародея вонзился ей в сердце.
Вот она, смерть. Теплые липкие волны накатывают, как приступы боли. Воздуха нет – дышать нечем, слов нет – говорить нечего. Смерть душит, как ком в горле.
Миг – и смерть обернулась бескрайней чистой синевой, похожей на небо Внешнего Мира. Вот Финн, вот Клодия. Они смотрят на нее, сидя на своих золоченых тронах.
«Я не забыл тебя, Аттия, – сказал Финн. – Я приду за тобой». В ответ Аттия выдавила лишь одно слово, которое сразило Финна наповал: «Обманщик».
Аттия открыла глаза. Еще мгновение, и к ней вернулся слух. Он примчался откуда-то издалека, принеся с собой ликующий рев толпы. Потом слетели путы, и чародей помог ей подняться. Кровь на одежде сохла и исчезала на глазах, меч в руках чародея был чист. Аттия поняла, что может стоять. Девушка вдохнула полной грудью, и зрение сфокусировалось. Тогда она увидела зрителей повсюду: на крышах, в окнах, на навесах… Аплодисменты и восторженные вопли лились нескончаемым потоком.
Темный Чародей схватил Аттию за руку и заставил поклониться вместе с ним. Затянутой в перчатку рукой он высоко поднял меч, а плясуньи и жонглеры скользнули на арену, чтобы собрать падающие, как звезды, монетки.
Представление закончилось. Толпа хлынула прочь, а Аттия так и стояла в углу квадратной арены, обхватив себя руками. Грудь побаливала. У двери, за которой скрылся чародей, собирались женщины с хворыми детьми.
Аттия медленно выдохнула. Она казалась себе полуживой дурочкой, которая оглохла и онемела от сильного взрыва.
Быстро, пока никто не заметил, Аттия шмыгнула под навес, пробралась мимо медвежьей ямы и убогого лагеря жонглеров. Один из них увидел девушку, но остался сидеть у костра, на котором жарились мясные обрезки.
Аттия скользнула за дверь под свесом крыши.
В комнате было темно. Чародей сидел у заляпанного зеркала при свете одинокой оплывшей свечи. Вот он поднял голову и увидел в зеркале ее.
Маг уже снял черный парик, разжал «отрубленный» палец, стер грим, молодивший морщинистое лицо, и швырнул драный плащ на пол.
Положив локти на стол, он расплылся в беззубой улыбке.
– Чудесно сыграно, дорогуша! – похвалил он.
– Я же говорила, что справлюсь, – кивнула Аттия.
– Теперь ты меня убедила. Если планы не изменились, работенка твоя. – Чародей сунул в рот комок кета и давай жевать.
Аттия огляделась по сторонам. Где же Перчатка?
– Нет, планы не изменились, – проговорила она.
2
Отверг меня Инкарцерон,
Упасть позволил.
Я думал, я твое дитя,
А ты лишь забавлялся.
Раз – от удара о стену разлетелся ворох бумаг. Два – следом полетела чернильница, разбившаяся в черную текучую звезду.
– Не надо, сир, пожалуйста! – пролепетал гофмейстер.
Финн не обратил на него ни малейшего внимания. Три – он с грохотом опрокинул стол. Свитки раскатились по полу, печати сцепились между собой, ленты запутались. Мрачнее тучи, Финн двинулся к двери.
– Сир, еще как минимум шестнадцать…
– Плевать!
– Что-что, сир?
– Ты меня слышал. Сожги их. Съешь. Скорми голодным псам.
– Приглашения дожидаются вашей подписи, сир. И Нерушимый договор. И распоряжения о коронационном одеянии…
– Ну сколько раз повторять?! – обрушился Финн на тщедушного гофмейстера, копошившегося среди бумаг. – Никакой коронации не будет!
Не дав гофмейстеру прийти в себя, Финн распахнул двери. Караульные, вытянувшись по стойке смирно, пристроились было за ним, но Финн только выругался. Бегом! Бегом по обшитым панелями коридорам, по Большому залу, мимо покрытых гобеленами диванов и изящных стульев, за портьеры… Запыхавшимся караульным не догнать. Финн прыгнул на стол, скользнул по полированной крышке, ловко обогнул серебряные подсвечники, перескочил на широкий подоконник, шмыгнул за створки и был таков.