— Кто живет в этом доме?
— Мой отец, реб Элузер Бабад, — отвечает Рейхеле.
— Реб Элузер Бабад? — переспрашивает Иче-Матес и трет ладонью лоб, пытаясь вспомнить. — Он ведь, кажется, глава городской общины?
— Когда-то, — говорит Рейхеле, — был главой общины, а теперь нищий…
И вдруг громко, визгливо рассмеялась.
Чтобы еврейская девушка так громко смеялась, реб Иче-Матес слышит впервые. Он смотрит на нее широко расставленными, застывшими глазами, холодно-зелеными, как у рыбы. У Рейхеле косы распущены, как у колдуньи, в волосах перышки и солома. Одна щека красная, будто она ее отлежала, другая бледная. Она стоит босая, в старом красном платье, сквозь прорехи видно тело. В левой руке глиняный горшок, в правой — пучок соломы, которым она оттирала сажу. Прядь упала ей на лицо, из-под волос безумным блеском искоса сверкают черные зрачки. Иче-Матес понимает: что-то тут не так. Он спрашивает:
— Вы замужем или еще нет?
— Не замужем, — не смутившись, отвечает Рейхеле. — Жертва Господу, как дочь Иеффая…
У реб Иче-Матеса мезуза выпала из рук. Сколько он живет на свете, такого ему слышать не приходилось. Он чувствует, как холод разливается у него в животе, будто кто-то притронулся ледяной ладонью. Колени коробейника дрожат. Бежать отсюда! Но он тут же понимает, что это не выход. Он садится на сундук, вынимает линейку, чернильницу, очиняет стеклышком перо, обмакивает его в чернила и… вытирает о ермолку.
— Нехорошо это, — говорит он неуверенно. — Господь не желает, чтобы люди приносили себя в жертву… Надо замуж выйти…
— Никому я не нужна, — отвечает Рейхеле и, прихрамывая, подходит к нему так близко, что он ощущает запах ее тела. — Разве что сатана в жены возьмет!..
И снова рассмеялась, но вдруг запнулась, всхлипнула, и огромные слезы побежали из глаз. Горшок упал на пол и разлетелся на черепки. Реб Иче-Матес хочет что-то сказать, но язык прилип к гортани. Все кружится перед ним: шкаф, стены, пол, потолок. Он снова берет перо, но рука дрожит, и на пергамент падает клякса. Реб Иче-Матес наклоняет голову, морщит лоб, моргает. И вдруг понимает, что кроется во всем этом. Он сжимает кулаки, смотрит на побелевшие ногти и тихо говорит себе под нос:
— Такова, значит, воля Божья…
Глава 10РЕБ ИЧЕ-МАТЕС ПРИСЫЛАЕТ СВАТОВ
И вот реб Иче-Матес посылает к Рейхеле своих людей. Пусть скажут: жених — вдовец, человек простой, все имущество — один ватный кафтан для будней и праздников, лапсердак на голое тело, суконные штаны, талес да филактерии. Но Создатель милостив, питает все живое от буйвола до гниды. За сорок дней до того, как Рейхеле родилась, на небесах постановили: дочь реб Элузера — в жены Иче-Матесу. Так что ж тут раздумывать? Пусть она скорее скажет «да», и созовем гостей на помолвку, а за подарками дело не станет.
К Рейхеле отправились каббалист реб Мордхе-Йосеф, сын раввина Лейви и его жена Нейхеле. Реб Мордхе-Йосеф, постукивая костылем о пол, говорил, что реб Иче-Матес — святой, постится от субботы до субботы. Большая честь стать женой такого человека. Лейви покусывал нижнюю губу и не спускал с девушки глаз. В конце концов Нейхеле выпроводила мужчин и взяла все в свои женские руки. На плечах у нее была турецкая шаль, на голове шелковый платок, как в субботу. Тяжелые золотые серьги покачивались в ушах, проколотых во многих местах — сразу видно, дочка богатых родителей. Нейхеле с важным видом уселась на скамью и указала девушке место напротив. Затем громко высморкалась, вытерла пальцы о подол и заговорила так:
— Гордиться, Рейхеле, тебе нечем, твой отец — простой человек. Он оставил тебя на милость Божью… К тому же ты, бедняжка, больная… Люди о тебе судачат, смеются… Нашелся охотник, так покрывай голову. А если не уживетесь, всегда можно написать двенадцать строчек…[23]
Растерянная Рейхеле закрыла лицо ладонями и плачет над своей несчастной судьбой. Ее длинные волосы почти касаются пола, вздрагивают узкие плечи. Нейхеле говорит, а Рейхеле все всхлипывает, дрожит, не может ответить. Но Нейхеле привыкла и к стонам рожениц, и к рыданиям невест. Она дает девушке выплакаться и поднимается со скамьи.
Умная, холодная улыбка играла на губах Нейхеле, когда она потом говорила мужчинам:
— Что ж, вовсе она не сумасшедшая и далеко не дура. Пусть только реб Элузер вернется, а мы свое дело сделаем…
И вот каббалисты, друзья реб Иче-Матеса, собирают несколько грошей и посылают гонца отыскать реб Элузера и привести домой. Проходят дни, а от посланника ни слуху ни духу. Начинают уже шептаться, что не иначе как ни посланника, ни реб Элузера нет в живых. Есть в одной деревне колдун, он заманивает к себе людей и отрубает им головы…
Тем временем реб Иче-Матес сидит в темной комнате у благочестивого реб Гудла и ждет. Целый день он раскачивается над «Зогаром». Поздно вечером, когда все засыпают, он крадучись выходит из дома и направляется к бане между богадельней и старым кладбищем. У дверей богадельни стоят прислоненные к стене носилки, ждут покойника. В лунном свете белеют покосившиеся надгробия, похожие на огромные грибы. Реб Иче-Матес заходит в баню, зажигает лучину и поднимает ее, как факел. Стены покрыты копотью. Кошки с горящими в темноте глазами прыгают по полкам, шныряя бесшумно, как бесы. Холодные, почерневшие камни грудой лежат на печке, будто после пожара. Реб Иче-Матес снимает одежду. Худощавое тело густо поросло рыжеватым волосом. Оно покрыто блошиными укусами и синяками от самоистязаний. Реб Иче-Матес медленно спускается по каменным ступеням, входит, не дрожа, в ледяную воду, без всплеска окунается с головой и исчезает на несколько минут. Наконец из воды появляется рыжая макушка, будто выныривает какое-то животное. Так он окунается двадцать семь раз подряд и идет домой читать ночную молитву.
До утра реб Иче-Матес ходит по комнате, предоставленной ему благочестивым реб Гудлом. Масляную лампу не зажигает, чтобы не сердить хозяйку. Он посыпает голову пеплом и шагает из угла в угол, молится, рыдает о разрушенном Храме, взывает к Всевышнему. Между молитвами ненадолго останавливается и затихает, словно ловит слабые звуки из других миров, слышные только ему, реб Иче-Матесу. На улице дует ветер, стучится в ставни, приносит крик больного ребенка и материнский плач. Реб Гудл просыпается в своей постели, будит жену и говорит шепотом:
— Это большая честь для нее, для Рейхеле… Реб Иче-Матес — святой человек… Да, может, она и сама праведница…
Прошло уже больше недели, а реб Элузер и посланник как в воду канули. Стоит крестьянину забрести в Горай, у него начинают выспрашивать:
— Может, Иван, ты знаешь что-нибудь об Элузере, хозяине этого дома? А может, встречал где-нибудь Лейба Банаха, он скупает конские хвосты?
Но мужик сдвигает на затылок овчинную шапку, трет лоб, смотрит в небо, пытаясь вспомнить, и говорит:
— Нет, не видал, не слыхал…
И уходит, оставляя в грязи глубокие следы.
Еще одна женщина в Горае осталась без мужа, еще одной сиротой стало больше. Об этом говорят на каждом углу, только реб Иче-Матес ничего не знает. Никто ему не рассказывает, не хотят его огорчать. Жена Лейба Банаха, посланника, уже справляет траур. Рейхеле все глаза выплакала. Женщины крутятся вокруг нее, утешают, готовят в маленьких горшочках еду, перешивают для нее старые платья. Праведница Хинкеле ночует у девушки, оберегает ее от бесов.
Рейхеле больна. Она почти не пробует кушаний, которые ей приносят, не занимается домашними делами. Часами она мечется по комнате, как по клетке, заглядывает во все углы. То ни с того ни с сего слезы брызнут у нее из глаз, как капли дождя с дерева, то вдруг она рассмеется так громко, что звук отдается эхом во всех пустых комнатах огромного дома. Вечером, перед сном, она завешивает окна старой одеждой, ей страшно лунного света. Но бледные лучи проникают сквозь щели, по облезлым стенам движутся серебристые пятна. Рейхеле, в одной рубашке, слезает с кровати, прислушивается к шороху мышей за печкой. Бывает, на улице глухо закаркает проснувшаяся ворона. Как-то на рассвете Рейхеле почудилось, что заснеженные каштаны перед домом вдруг расцвели среди зимы…
Не раз Рейхеле слышала по ночам мужской смех. Как только Хинкеле засыпает, Рейхеле дергает ее за рукав.
— Хинкеле, не сердись, — говорит она виновато. — Что-то мне неспокойно…
— Вот погоди, выйдешь за реб Иче-Матеса, и все у тебя будет хорошо, — отвечает Хинкеле. — Он святой человек, его тебе небо послало, чтобы он тебя спас…
— Хинкеле, милая, я так его боюсь! — твердит Рейхеле, и ее голос дрожит. — Глаза у него мертвые…
— Тьфу, полоумная! — начинает злиться Хинкеле. — Врагам бы моим все эти ночные страхи, чтоб им пусто было… Ладно, иди сюда, ложись рядом. Я заговор знаю…
Рейхеле ложится возле Хинкеле, и та произносит заговор. Вскоре праведница Хинкеле начинает посвистывать длинным носом, но тут тряпка, которой завешено окно, падает на пол, и в доме становится светло как днем. Все видно, горшки на печи, паутину на потолке, картинку на стене: оскаленные львы с задранными кверху мордами и высунутыми языками. У Хинкеле один глаз приоткрыт, другой крепко зажмурен. На него падает тень, и кажется, что он вытек. В уголках рта праведницы собрались морщинки, будто она смеется во сне. Рейхеле села, уткнулась в колени лицом и ждет, когда закричит петух. Кости ноют, голова отяжелела, и мысли жужжат в голове, как мухи. Девушка выпрямляется, пустыми глазами смотрит в окно, в снежную, зеленоватую, светлеющую даль, и, вздрагивая, как от укусов, шепчет:
— Сил моих нет! Господи, забери меня к Себе…
Глава 11ПИСЬМО ИЗ ЛЮБЛИНА
Прибыл гонец из Люблина, привез реб Бинушу Ашкенази письмо на святом языке. Письмо было написано на листе бумаги мелким бисерным почерком и запечатано круглой черной печатью.
«С величайшим почтением мудрецу и праведнику, на коем держится мир и дом Израиля, светочу Торы, украшению и гордости нашего поколения, могучему молоту, сокрушающему горы, нашему учителю и наставнику реб Бинушу Ашкенази, да не угаснет вовеки свет его мудрости, да проживет он долгие годы, и да хранит его Всевышний. Аминь.